Ближе всех, на придвинутом вплотную соседнем столе, лежал машинист Федоров. Из-под окровавленных повязок сочилась кровь. Кровь текла и изо рта. Моряк был в беспамятстве, хрипел и повторял в бреду одно лишь слово: «Дочка!..»

Григорьев снова впал в забытье, а очнулся от звука голоса: он узнал голос старпома, капитана 3-го ранга Дёгтева, который шел по узкому проходу между столами, сопровождаемый майором Румянцевым и хирургом, капитаном Нуборяном. «Катер подойдет к правому борту через пять минут, - проговорил Дёгтев медикам. - Клуб очистить. Всех на берег — в госпиталь».

«Но ведь есть указание начальника медслужбы КБФ, - пытался возразить Румянцев, - по возможности, оставлять тяжелораненых в корабельных стационарах, чтобы не перегружать береговые госпитали».

«Катер будет через пять минут,- повторил капитан 3-го ранга Дёгтев, - поторопитесь. Корабль останавливаться не будет».

«Товарищ старпом, — услышал Григорьев голос хирурга Нуборяна,— эти раненые — послеоперационные. Они нетранспортабельны, тем более их ждут минимум четыре перегрузки. Мы не довезем их живыми до госпиталя». Ответа старпома Григорьев не слышал, поскольку снова потерял сознание.

Очнулся он от боли, когда его перекладывали на носилки. Он посмотрел на хмурые лица санитаров, привязывающих его к носилкам и застегивающих клапан на ногах. «Прощай, браток», - со вздохом сказал один из них, глядя куда-то в сторону. У Григорьева сжалось сердце. Он понял, что даже если уцелеет, никогда уже не вернется на корабль. Не возвращались матросы из береговых госпиталей на корабли! Всех пожирал затем кровожадный молох огромного сухопутного фронта, где потери менее десяти тысяч человек даже и не учитывались, как бесконечно малые величины.

Григорьев несколько раз терял сознание, пока его несли по крутым корабельным трапам на верхнюю палубу, порой поднимая носилки почти вертикально вверх, нещадно задевая его израненное осколками тело о какие-то выступы, острые, как штыки. На верхней палубе он снова пришел в себя, увидев катер, прыгавший около трапа. Три матроса, с трудом удерживая равновесие на болтающейся, как мыльница, палубе катера, принимали носилки, которые буквально скидывали им на руки матросы крейсера. «Киров» маневрировал в режиме средних ходов, ведя огонь по-башенно с интервалами в несколько секунд. Корабль скрежетал и вибрировал. Пороховой дым, смешиваясь с черным дымом сгоревшего мазута, стелился по палубе. Носилки Григорьева снова ударились обо что-то острое, пронзившее, казалось, насквозь его тело в нескольких местах, и матрос, в который уже раз, ушел в спасительное беспамятство.

Увидев на горизонте очередную «пятерку» «юнкерсов», старший лейтенант Ефимов уже и не надеялся, что они пройдут стороной. И не ошибся. Демонстрируя прекрасную выучку, «юнкерсы» четко выполненным боевым разворотом легли на курс атаки и ринулись на маленький отряд. Снова слились воедино пронзительный вой пикирующих самолетов, грохот пушек и зенитных пулеметов, оглушающий гром близких разрывов авиабомб. Столбы воды, поднятые бомбами, накрывали «Патрон» с головой. С соседнего «Вистуриса» несколько раз казалось, что «Патрон» уже скрылся под волнами. Даже клотика мачты тральщика не было видно. Каскады воды, заливавшие тральщик, не давали возможности четко совершать маневры уклонения от падающих бомб. Падают тонны воды, гремят об обшивку осколки.

И вдруг ослепительная вспышка в небе... «Сбили!» — не своим голосом возбужденно орет раненый командир отделения сигнальщиков Большаков. Зрелище эффектное, когда огромная машина от удачного попадания распадается до винтика, причем в одно мгновение! В азарте Ефимов кричит с мостика командиру зенитного расчета старшине 1-ой статьи Шохину: «Так их, Николай! Бей, мать их, в гробовую доску!» Шохин, конечно, ничего не слышит. Зенитки ведут непрерывный огонь, направляя огненные трассы навстречу падающим на тральщик самолетам.

Снова взрыв... От пулемета ДШК отбрасывается на надстройку и медленно оседает на палубу пулеметчик Мелихов. Из распоротого живота на палубу вываливаются страшные дымящиеся внутренности. Но даже для того, чтобы ужаснуться страшной картиной, нет времени. Ранен осколком и пытается ползти по палубе, харкая кровью, помощник командира, лейтенант Спорышев.

Еще один грохочущий всплеск поднимается рядом с бортом. «Патрон» выпрыгивает из воды и валится на борт. Со стоном падает и начинает корчиться на настиле мостика лейтенант Ванюхин...

Тишина наступает внезапно. Четверка «юнкерсов», построившись уступом, уходит на север. Ефимов осматривает отряд: все целы. На палубу своего тральщика старается не смотреть. «Так вообще весь экипаж перебьют, пока дойдёшь».

На мостик поднимается фельдшер: «Товарищ командир, вы ранены?»

«Осмотри комиссара,- отвечает Ефимов, показывая на лежащего ничком Ванюхина, и командует в машину. - Вперёд полный, по возможности!» «Дайте сигнал «Вистурису» подтянуться. Охотнику держаться справа от меня. Ничего, ребята, скоро придем». Никто не ответил. Все знали, что еще впереди восемнадцать часов хода.

Фельдшер Амелин видел, как три пикировщика устремились на их маленький «ижорец». Командир тральщика лейтенант Игин и политрук Чертов, приложив руки к глазам, пытались не упустить момента, когда бомбы отделятся от самолетов. «Юнкерсы» появились неожиданно, всего их было девять. Разделившись на «тройки», самолеты атаковали тральщики и «Трувор», а «Рулевого», казалось, вообще не заметили. Все бомбы бухнули почти одновременно, и все мимо. Никто почти не стрелял. На «сорок втором» и «сорок третьем» были пулеметы, но открыть огонь не успели, «Рулевой» вооружения не имел, а «Трувор» имел 75-миллиметровое орудие, которое по самолетам не стреляло — только по кораблям. Массивный ледокол даже не успел совершить маневра, как столбы воды от сброшенных бомб выросли далеко слева за его кормой. «Трувор» подпрыгнул, как мыльница в тазу, продолжая идти вперед, подминая воду под свой тупой форштевень.

Рациональный ум фельдшера Амелина никак не мог взять в толк, как немцам не лень гонять самолеты и тратить бомбы на такие ничтожные цели. Неужели дела их идут настолько хорошо, что у авиации непосредственной поддержки уже нет никаких других задач, кроме как выискивать в море катерные тральщики?

Анна Щетинина — единственная тогда в Советском Союзе, да, пожалуй, и в мире, женщина-капитан дальнего плавания, стоя на полуразрушенном мостике своего парохода «Сауле», прильнув к биноклю, следила, как высоко в небе, построившись журавлиным клином, шли «юнкерсы», направляясь явно к Таллиннскому рейду. Сегодня они что-то запаздывали, обычно давая знать о себе еще в предрассветных сумерках. Видимо, накануне был парковый день.

Щетинина, несмотря на молодость (ей едва минуло 30 лет), была уже одним из наиболее опытных капитанов в системе Народного Комиссариата Морского флота. Долгое время она работала на Камчатке, где кошмарные погодные условия с непредсказуемыми штормами, тайфунами и туманами, постоянно меняющимися ветрами и течениями веками выковывали наиболее опытных и отважных моряков. Ходила она и океанами, перегоняя на Дальний Восток купленную у немцев «Кооперацию», а перед самой войной получила задание перегнать Северным морским путем несколько судов с Балтики на Тихий океан. Война помешала этому плану, и Щетинина, оставленная на Балтике, получила в командование старый эстонский пароход «Сауле», чувствуя себя весьма непривычно в узких, набитых мелями и банками, мышеловках Финского и Ботнического заливов после бескрайних тихоокеанских просторов Дальнего Востока.

Без всякого сопровождения старый, маленький «Сауле» возил грузы и войска в Выборг, на Готланд, на Лавенсаари, в Ораниенбаум и Кронштадт. Маяки не работали, все вехи и ограждения были сняты, моряки благословляли ночную тьму, туман, дождь и мглу, проклиная ясную погоду, всегда готовую взорваться воем пикирующих бомбардировщиков и веером торпед с подводных лодок.