В ночь на 24 июня «С-2» подошла к Гибралтару. Стояла хорошая, ясная погода, и лодка была быстро обнаружена. Сопровождаемый взрывами глубинных бомб, Египко увел лодку на глубину. «С-2» несколько раз меняла курс, ориентируясь на показания эхолота. Для экономии электроэнергии многие механизмы были переведены на ручное управление. В 22 часа лодка всплыла в Средиземном море в 25 милях восточнее Гибралтара. Около полуночи на траверзе захваченной фалангистами Малаги лодка уклонилась от двух итальянских крейсеров и благополучно прибыла на главную базу республиканского флота в Картахену.

Много еще трудилась лодка «С-2»: вывозила ценности, эвакуировала людей, спасла от верного плена генерала Малиновского, патрулировала у побережья, создавая нервозную обстановку на кораблях блокадного флота. Фалангисты много раз широко оповещали о потоплении лодки «С-2» и даже о ее захвате.

После возвращения в СССР капитан 2-го ранга Египко Указом Президиума Верховного Совета от 22 февраля 1939 года получил звание Героя Советского Союза, став вторым подводником, удостоенным этой высшей в СССР награды за воинскую доблесть.

В годы финской войны, будучи уже командиром бригады подводных лодок, Египко не сумел подтвердить своей былой славы. Видимо, будучи прекрасным командиром подводной лодки, он достиг уровня своей некомпетентности, став командиром бригады. И хотя лодки, полностью господствуя на театре военных действий, так и не смогли прервать подвоз морем снаряжения в финские порты; не смогли, взаимодействуя с надводными кораблями, уничтожить всего две имевшиеся у финнов субмарины и даже умудрились потерять одну лодку, подорвавшуюся на мине, по нашим данным, или потопленную лодкой противника, по финским данным, всё-таки следует помнить, в каких условиях шла война. Корпуса обмерзали, лодки получали дополнительную положительную плавучесть, мешавшую срочному погружению. Под тяжестью льда рвались антенны, ломались леерные стойки. Обмерзала оптика перископов. Выходило из строя оружие: пушки превращались в ледяные глыбы, у торпед замерзала вода в вырезах вертушек инерционных ударников, застывала смазка. Продираясь через льды, ломая обшивку легких корпусов, все лодки готовили себя к длительным послевоенным капремонтам. И если командиры лодок могли как-то проявить себя в таких условиях, то командиру бригады это было сделать очень трудно.

Но кончилась, наконец, изматывающая душу война с финнами, и можно было уже снова думать о новых планах, тем более что значительно улучшилась схема базирования подводных лодок КБФ — из Либавы можно было, не проходя никаких узостей, попадать прямо в открытое море.

Египко, став уже капитаном 1-го ранга, командовал 1-ой бригадой подводных лодок, которая частично перебазировалась на Либаву, а частично — на Усть-Двинск. Египко учил своих подчиненных тактике действий на просторах Атлантики со смутными намеками на возможность базирования в немецких портах Северного моря. А почему бы и нет? Приводил же «Дойчлянд» свои призы в Мурманск, а как «Комет» оказался в Тихом океане, пройдя северным морским путем? Мы вправе были ожидать ответных услуг от своих друзей, а, может быть, и союзников в грядущей, последней схватке с империализмом.

Но для всех, в том числе и для Египко, война началась и пошла совсем не так, как планировалось. А главное, она шла в немыслимом для нас темпе, учитывая вязкое болото нашей тридцатисуточной мобилизации. Сухопутная армия, продемонстрировав полное неумение воевать, бежала быстрее, чем наступал противник. Капитан 1-го ранга Египко, потеряв в первые же недели войны более половины своей бригады, смог, как говорится, перевести дух, только собрав остатки двух бригад в Таллинне и только там сообразив, что попал в мышеловку похуже, чем в Хихоне. Перспективы были мрачные: либо взорвать вторую половину бригады в Таллинне, как взорвали первую половину в Либаве, либо прорываться в конвоях вместе с остальными кораблями и судами флота в надводном положении под ударами авиации, ежесекундно рискуя подорваться на минах.

На совещаниях в штабе флота Египко предлагал в случае прорыва флота из Таллинна в Кронштадт послать его лодки в завесу к северному, финскому берегу залива, чтобы предотвратить удар немецких и финских надводных кораблей по прорывающимся конвоям. Трибуц слушал его с каменным лицом, не говоря ни слова. Когда Египко набрался смелости и в упор спросил адмирала, будет ли поставлена какая-либо задача его лодкам или их собираются сгноить в Минной гавани, Трибуц стрельнул в него взглядом и сухо ответил: «Если задача будет поставлена, вы узнаете о ней первым». Пока что от своих друзей из аппарата адмирала Пантелеева Египко, хотя и не первым, но узнал, что все его лодки распределены по конвоям, что привело его в уныние.

Именно этим и объяснялось хмурое выражение лица комбрига, с которым он выслушивал рапорт командира «Лембита» Полещука, хотя самому Полещуку и всем стоявшим в строю во главе с Матиясевичем, естественно, казалось, что комбриг крайне не доволен действиями «Лембита», и сейчас начнется разнос. Но капитан 1-го ранга ничего не имел против «Лембита»: слава Богу, что вернулись живые. Поздравив экипаж с возвращением на базу и пройдя в сопровождении Полещука и Матиясевича по отсекам лодки, Египко поднялся на палубу, приказав Полещуку пришвартоваться к «Калеву», закончить ремонт, принять полный груз мин и торпед и ждать дальнейших распоряжений. Ничего большего он сказать не мог.

Командир подводной лодки «Калев», капитан-лейтенант Нырков, видя, как к нему приближается «Лембит», помахал рукой своему старому другу — капитан-лейтенанту Полещуку. Как уже упоминалось, «Калев», как и «Лембит», был построен в Англии для эстонского флота и был включен в состав КБФ после аннексии Эстонии в 1940 году. Нырков принял лодку 3 октября 1940 года еще будучи старшим лейтенантом. Вообще, его карьера шла медленно, видимо, сказывалось далеко непролетарское происхождение.

Родившись в 1911 году в Петербурге в семье чиновника Министерства иностранных дел, согласившегося, в отличие от большинства своих коллег, работать с большевиками, Нырков большую часть своего детства провел в Иране, где в советском торгпредстве работал его отец. Благодаря этому, будущему командиру «Калева» удалось получить, образно говоря, старорежимное воспитание. В семье Ныркова свободно говорили по-французски, немецки и персидски. Мальчика учили античной истории и истории изящных искусств. Продолжая свои аристократические замашки, Нырков, заканчивая среднюю школу уже в Ленинграде, увлекся плаванием на спортивных яхтах, быстро получив диплом командира яхты.

В 1930 году он поступил в Ленинградский кораблестроительный институт, а в 1931 году на яхте «Металлист» участвовал в спортивных походах из Ленинграда в порты Эстонии, Финляндии и Швеции. Со второго курса института Ныркова призвали на флот и направили на курсы ускоренной подготовки командного состава. Окончив курсы в 1935 году, Нырков получил назначение на Балтику, став штурманом, а затем исполняющим обязанности командира подводной лодки «М-71». В феврале 1938 года, получив звание старшего лейтенанта, он был назначен командиром подводной лодки «М-91». Непонятно, как Нырков, бывший сыном царского дипломата и свободно говорящий на нескольких иностранных языках, не говоря уже об умении играть на фортепьяно, проскочил 1937-й год. Более того, в апреле 1938 года его приняли в партию, а его лодка была награждена грамотой военного совета КБФ. Пути Господни неисповедимы...

Когда же встал вопрос о назначении командира «Калева», то лучшей кандидатурой посчитали именно Ныркова — документация лодки была на английском языке, а старшины групп — старые эстонские кондукторы — по-русски не говорящие, но понимающие, как и все моряки старой школы, по-английски. Да и сам нарком ВМФ адмирал Кузнецов постоянно отмечал, пока, правда, в узком кругу, что морской офицер без знания иностранных языков — это не офицер.