Наконец, его втащили в Купеческую гавань и поставили на швартовы. Старый заградитель стал чем-то вроде плавателя. К его борту швартовались и лодки, и тральщики, и торпедные катера, и буксиры. На нём размещались подводники, катерники, минеры, морские пехотинцы, а также некоторые подразделения тыла, чьи береговые помещения уже были разрушены. Трюмы «Амура» служили временными складами различного военно-морского имущества и мин. И именно на нём 23 августа был развернут штаб минной обороны Таллинна, потеснив, да и просто выкинув на «улицу», представителей некоторых других служб.

Адмиралу Раллю надоело руководить минно-тральными соединениями с борта вечно мечущегося по рейду «Калинина». Ему захотелось спокойной, насколько возможно, штабной обстановки, чтобы тщательно распланировать действия своих мизерных сил в предстоящей вот-вот эвакуации. Его лучшие тральщики были подряжены возить авиабомбы на остров Эзель для бомбардировщиков полковника Преображенского, совершающих чисто рекламные налеты на Берлин. Адмиралу обещали, что тральщики, сдав бомбы на Эзель, вернутся в Таллинн в его полное распоряжение. В его полное распоряжение...

Вчера три эскадренных тральщика, которых всего- то кот наплакал, три лучших тральщика: «Кнехт», «Бугель» и «Верп», спешно погрузив тонные и полутонные авиабомбы, вышли на Эзель. Шли, соблюдая строгую секретность, в сопровождении двух катеров МО. Шли курсом, рекомендованным штабом КБФ, и этот курс привел их прямо на мины. Первым в страшном взрыве сдетонировавших бомб исчез «Кнехт» вместе со своим командиром, лейтенантом Тимофеевым, и всем экипажем. Через мгновение взлетел на воздух «Бугель». Весь его экипаж погиб, и только командира, старшего лейтенанта Гадяцкого, каким-то чудом унесло с мостика и взрывом отбросило далеко в море. Его вытащили в бессознательном состоянии на морской охотник. Командир «Верпа» старший лейтенант Бадах, придя в себя от шока, приказал идти в Таллинн. Он и находящийся на «Верпе» штурман дивизиона тральщиков, старший лейтенант Иванушкин, с бледными, дергающимися лицами, докладывая Раллю о случившемся, задали вопрос: почему все рекомендованные штабом флота курсы ведут либо на мины, либо под бесконечные удары авиации противника?

Адмирал Ралль выслушал их молча. Он привык молчать и не обсуждать отвлеченных вопросов ни с начальниками, ни с подчиненными. Выслушав офицеров и зная, что приказ о бомбах отдала Ставка, то есть лично Сталин, он приказал Бадаху немедленно выходить в море, сдать груз на Эзеле и быстро возвращаться в Таллинн, хотя, глядя на карту минной обстановки, не надеялся увидеть их снова. Он знал также и то, что не положено было знать старшему лейтенанту Бадаху: несколько часов назад еще три тральщика, погрузив бомбы, вышли на Эзель.

Старший лейтенант Ефимов — командир тральщика «Патрон» (Т-203) — с тревогой поглядывал то на небо, то на следовавший тихоходный тральщик «Вистурис» (Т-298) старшего лейтенанта Соколова. Маленький отряд подходил к острову Лавенсари. Пока шло все хорошо. Адмирал Ралль ошибался, думая, что на Эзель везут бомбы три тральщика. Шли только два.

Накануне, 24 августа около 16 часов, старший лейтенант Ефимов был вызван в штаб Кронштадтской военно-морской базы к оперативному дежурному. «Пойдете в Ораниенбаум. Примете там на палубу тридцать авиабомб и взрыватели к ним. Вы назначены командиром отряда, в составе которого сторожевик «Коралл», тральщик «Вистурис» и охранение — МО-208. Ефимов пробовал отделаться от навязанных ему тихоходов, но оперативный успокоил его: «Вы же через мины пойдете, а у этих кораблей — малая осадка. Кроме того, необходимо доставить на Эзель максимальное количество бомб, а посылать уже некого». Дежурный отдернул шторки с висящей на стене карты. Ефимов вздохнул: минные поля немцев были на ней обозначены условно, и никто не знал, насколько точно. Кроме того, данные были позавчерашние, а где и сколько немцы успели поставить новых мин, кто знает? Штаб КБФ прислал из Таллинна рекомендуемый курс с учетом обстановки на «ноль» часов 24 августа. Ефимов еще раз вздохнул, выслушал последние слова дежурного о совершенной секретности операции, ответил «Есть» и повел «Патрон» в Ораниенбаум.

В Ораниенбауме береговой кран стал по одной спускать на палубу тральщика огромные авиабомбы в больших решетчатых контейнерах. Цепи и талрепы минных креплений, перекрещиваясь и продавливая рейки контейнеров, прижимали бомбы к палубе. Вся команда, включая самого Ефимова, его помощника, лейтенанта Спорышева, и военкома, инженер-лейтенанта Ванюхина, трудилась под руководством боцмана Шевченко на погрузке авиабомб. Боцман Шевченко поинтересовался у Ефимова, куда они пойдут. Ефимов ответил, что сам не знает, мол, конверт с приказом вскроют в море. Он нервничал: время шло. Хорошо бы проскочить большую часть пути ночью. «Патрон» был уже готов, на «Вистурисе» работы так же шли к концу, и Соколов доложил о готовности к выходу. Но задерживал «Коралл». Бомбы он вроде уже погрузил, но на нем что-то суетились и бегали, а доклада о готовности к выходу не было. Наконец, на «Патрон» явился командир «Коралла», капитан-лейтенант Подвеселов, и доложил, что в море выйти не может из-за неисправности механизмов. Все средства опробовали, но механизмы не работают. Неудобно было орать на старшего по званию, но Ефимов все-таки сказал ему пару «теплых» слов. Подвеселов вздохнул и ответил: «Я все понимаю...»

Проклиная напрасно потерянное время, Ефимов повел маленький отряд в море. Остались позади затемненные причалы Ораниенбаума, прошли Большой Кронштадтский рейд и окунулись в темноту августовской ночи Финского залива. Шли кильватерным строем, без огней. Волны хлестали в невысокие борта, где-то вдали поблескивали и гасли огоньки, настораживая и вместе с тем успокаивая — двойственность психологии ночного плавания.

На подходе к Лавенсари, еще в полной темноте, над отрядом прогудели моторы самолета. Он повесил над отрядом светящуюся «люстру» и ушел в восточном направлении. Это был сюрприз. Значит немцы их ищут. Противнику известна их задача? В это верить не хотелось.

Ушедший на восток самолет скоро вернулся и снова повесил «люстру». Радисты «Патрона» перехватили длинную передачу немца на базу. Слишком длинную, если учесть, какую ничтожную цель они представляли. Конечно, в том случае, если противнику неизвестно, какой груз они везут. С рассветом обнаружили прямо над собой, на большой высоте, самолет-разведчик противника, выглядевший зловещим крестом на фоне серого предрассветного неба. Разведчик сделал два круга над тральщиками, и снова, радист «Патрона», старшина Кузнецов, перехватил длинное сообщение, посланное немецким пилотом на базу. Сообщение шло открытым текстом по-немецки. Никто ничего не понял, но опять же настораживала длина сообщения. Было ясно: противник ночью искал именно их, нашел и, видимо, предпримет все меры, чтобы они не дошли до Эзеля.

Однако размышлять о том, как их операция, готовившаяся в полной секретности, стала известна противнику, было некогда. Пять «юнкерсов», появившись с восточной стороны, стремительно ринулись на маленькие корабли. Крик сигнальщика, старшины 2-ой статьи Большакова, звонки боевой тревоги, взрыв у борта первой бомбы и треск зенитных пулеметов произошли, как показалось Ефимову, одновременно. Руки Ефимова сами бросили ручки машинных телеграфов на «вперед, самый полный»: «Лево на борт!»

Рулевой, старшина 1-ой статьи Бойцов, резко закрутил штурвал, «Патрон» почти лег на борт в крутом повороте. Посыпались за борт с палубы орудийные и пулеметные гильзы. Тральщик подбросило взрывной волной упавших невдалеке бомб, корму накрыло волной. Неожиданно все смолкло. Самолеты ушли. Корабли отряда продолжали идти на запад. Ефимов понимал, что это еще не конец. Если немцы знают об их задаче, будет много налётов, и чем они кончатся — сказать очень трудно, но таким кораблям, как его «Патрон», как «Вистурис» и МО, достаточно прямого попадания, даже одного удачного близкого разрыва, чтобы с ними было покончено.