Военфельдшер Амелин, стоя на корме катерного тральщика «ТЩ-47», с тревогой смотрел на клубы черного дыма, поднимающегося над Таллинном. Два маленьких «ижорца», идя трёхузловой скоростью, выводили из Таллинна для проводки в Кронштадт ледокол «Трувор» и гидрографическое судно «Рулевой».

Первым за тральщиками шел «Трувор» — солидное судно водоизмещением почти 1200 тонн, ветеран Балтики, участник первой мировой войны, ледового похода, финской войны, проплававшее множество навигаций и в составе Мортрана, и в составе НКМФ. Придя в Таллинн 22 июня 1941 года с «Амуром» на буксире, «Трувор», приказом от 5 июля, снова был зачислен в состав отряда судов тылового обеспечения КБФ. Но разницы между тылом и фронтом на Балтике уже не было. Ледокол-ветеран, ежедневно рискуя отправиться на дно от мины или авиабомбы, осуществлял связь между Таллинным и Моонзундским архипелагом, совершал одиночные рейсы в Кронштадт, эвакуируя раненых, перевозя боеприпасы, буксируя баржи с горючим, продовольствием и людьми. Сегодня на нем уходили службы тыла КБФ, семьи флотских интендантов и 150 раненых, в основном моряки, посланные с кораблей на сухопутный фронт.

За ледоколом шел гидрограф «Рулевой» с остатками гидрографического оборудования штаба КБФ, основная часть которого была эвакуирована накануне на «Гидрографе». Маленькое судно водоизмещением всего 200 тонн казалось утёнком, плывущим за толстой мамой-уткой, «Трувором». Однако «Рулевой», если и уступал «Трувору» по размерам, был такого же, что и ледокол, почтенного возраста. Построенный в 1913 году в Петербурге в качестве портового судна, «Рулевой» участвовав в первой мировой войне, гнил в порту до капитального ремонта в 1928 году, а затем снова нёс лоцманскую службу в составе КБФ. В сущности, судно уже не называлось «Рулевой», поскольку в 1932 году было официально переименовано в «Базис», но все по старой памяти называли его «Рулевой».

Амелин видел, как небольшая встречная волна разбивалась о тупой нос ледокола, который утюгом подминал волну под себя, медленно идя за тралами. Переводя взгляд с идущих за ними судов на клубы чёрного дыма над городом, ощущая под собой вибрирующую, покачивающуюся палубу маленького тральщика, Амелин еще до конца не мог осознать, что он — моряк Балтийского флота, что на Балтике идет война, и он в ней участвует. Ему казалось, что он все это смотрит в кино, вроде «Мы из Кронштадта», «Броненосец Потёмкин» или «Морской Ястреб», благо все эти фильмы снимались и, в первую очередь, демонстрировались у них на Черном море, где он родился, вырос, и где перед самой войной успел окончить Керченский медицинский техникум, получив назначение в одну из больниц Балаклавы.

Когда началась война, он был немедленно призван в армию и получил с Чёрного моря назначение на Балтику — случай поистине чрезвычайно редкий. Добравшись до Ленинграда, а затем — до Кронштадта, Амелин, пройдя аттестацию, получил назначение на тральщик «Володарский», который в тот момент находился в море. Командир стоящего в Кронштадте ПК-47, лейтенант Ивлев, согласился подбросить фельдшера к месту службы — его «ижорец» шел как раз в это же место. Но когда они дошли, выяснилось, что тральщик «Володарский» подорвался на мине и погиб со всем экипажем. Амелину оставалось только поблагодарить судьбу, что он так долго добирался до Ленинграда по забитым железным дорогам июня 1941 года, и что при аттестации из-за некоторых бюрократических формальностей дело шло не так быстро, как ему хотелось. Иначе он был бы на «Володарском» или, другими словами, иначе его уже не было бы.

На ТЩ-47 фельдшер отсутствовал, да по штатам мирного времени его и не полагалось. Но шла война, и врач дивизиона приказал Амелину оставаться именно на этом тральщике. Серьезный и добросовестный Амелин с полным знанием дела оборудовал крошечный медпункт на тральщике, готовый оказать кому угодно любую медицинскую помощь: бинты, гипс, йод, спирт и даже ампулы с морфием были заготовлены им в большом количестве, ожидая своего часа. Амелин с гордостью носил на рукаве кителя две командирские нашивки. Это был его первый боевой поход. Фельдшер еще раз с тревогой посмотрел на удаляющиеся клубы дыма над Таллинном и спустился вниз — комиссар дивизиона приказал ему подготовить по случаю этого похода «Боевой листок».

Капитан-лейтенант Абросимов, стоя на рубке своей подводной лодки «С-4», с тревогой всматривался в клубы дыма, гари и копоти, поднимавшиеся над Таллинном. Лодка находилась в море почти три недели и, в отличие от многих других лодок, возвращалась с победой.

10 августа, находясь на позиции между Клайпедой и Либавой, «С-4» в 12:10 обнаружила у маяка Папензее конвой противника в составе танкера и транспорта, идущих в охранении трех тральщиков, двух вспомогательных судов и пяти сторожевых катеров. Конвой шел по мелководью, прижимаясь к берегу курсом 170 градусов. Глубины в этом месте были недостаточны для действий подводной лодки, но Абросимов всё же решил атаковать конвой. Ситуация была подходящей: волна 4-5 баллов, видимость 40-50 кабельтовых.

Видимо, немцы считали, что на таких глубинах, не превышающих 18-22 метра, атака подводной лодки невозможна, и не вели противолодочного охранения. Это позволило Абросимову сблизиться с танкером до 6 кабельтовых и в упор выпустить в него две торпеды. Крупный танкер (впоследствии выяснилось, что это танкер «Кайя» водоизмещением в 3223 тонн) взорвался и быстро затонул. В момент залпа лодку из-за нарушения балластировки выбросило почти на поверхность. Сторожевые катера противника гудящим стальным веером ринулись прямо на нее. Абросимов дал команду на срочное погружение и приказал увеличить скорость. На глубине 22 метра лодка сходу врезалась в грунт. Раздался скрежет, зазвенело стекло, погас свет. И в этот момент начали рваться вокруг глубинные бомбы. Лодку било, рвало, швыряло из стороны в сторону. Определив место лодки с помощью гидроакустических приборов, катера противника делали заход за заходом над местом, где лежала «С-4», сбрасывая сериями глубинные бомбы. В некоторых отсеках началась течь, и только малая глубина спасала подводников. Бомбежка лодки с небольшими перерывами продолжалась около 12 часов. Затем неожиданно все стихло.

Было уже за полночь, когда Абросимов решился всплыть. Противника вблизи не оказалось, но вокруг были поставлены буи с постоянным освещением, а в центре — большая деревянная крестовина. Вокруг расплылось большое масляное пятно. Откуда оно взялось, было неизвестно, возможно, от затонувшего немецкого танкера, но, видимо, именно это пятно и спасло лодку, послужив противнику доказательством ее гибели. Немецкие катера обвеховали её и ушли.

«С-4» текла, как решето. Некоторые повреждения по корпусу были очень серьёзны: перекосило фундаменты дизелей, било гребной вал, были деформированы винты. Но уходить из этого опасного района нужно было немедленно. Кое-как доковыляли до одной из бухточек Моонзундского архипелага, где стали срочно приводить лодку в порядок своими силами. Целую неделю конопатили, шпаклевали, резали, варили и, наконец, вышли в Таллинн.

Сейчас, ожидая тральщиков у входного буя и глядя на кипящий чуть ли уже не в самом городе бой, капитана-лейтенанта Абросимова охватило чувство, что он попал из огня в полымя. В гаванях то и дело вставали высокие столбы воды от падающих со всех сторон снарядов. Артогонь велся и со стороны Вышгорода, и со стороны Пириты, и даже с полуострова Вирмси. Не надо было быть военным стратегом, чтобы просто с мостика лодки увидеть и понять, что Таллинн не просто окружен и отрезан. Он уже стянут стальным кольцом, он уже хрипит и задыхается в агонии...

Капитан 2-го ранга Спиридонов — командир эскадренного миноносца «Яков Свердлов» — брился у себя в каюте. Эсминец стоял у стенки Купеческой гавани в относительно тихом углу, и Спиридонов позволил себе целых три часа сна, и все три часа крепко проспал. Случай поистине уникальный: его не будили по пять раз, никуда не вызывали, ничего не приказывали и не нуждались в его приказах.