Корабль был заложен 31 августа 1936 года на Балтийском заводе в Ленинграде и более трёх лет простоял на стапеле, пока его, под руководством главного строителя Самойлихина, переделывали из «семерки» в «семерку У». Только 19 ноября 1939 года эсминец был спущен на воду и начал достроечные работы.

Тогда же с других кораблей на него были списаны старшины-специалисты, вокруг которых впоследствии сформировался будущий экипаж «Славного». Это были: командир центрального поста, мичман Просвирнин, боцман, главстаршина Колосов, старшина машинной группы, главстаршина Леонтьев, и командир кормового орудия, главстаршина Дериков.

24 ноября 1940 года в котлах «Славного» впервые подняли пары, и корабль вышел на сдаточные испытания, взяв курс на Таллинн. 13 мая 1941 года в Нарвском заливе «Славный», эскортируемый эсминцем «Карл Маркс», провел сдаточные артиллерийские стрельбы, а 31 мая новый эсминец был официально введен в строй военно-морского флота. Капитан 3-го ранга Осадчий хорошо запомнил этот солнечный день — последний день весны 1941 года. Большой Кронштадтский рейд. Флаги расцвечивания. Свежепокрашенные к началу летней кампании корабли. На «Славном», как и на всяком только что введенном в строй корабле, работ еще было невпроворот, но настроение было приподнятое и даже игривое, будто солнечные блики на штилевой глади кронштадтского рейда...

В первый же день войны «Славный» эскортировал в Кронштадт линкор «Октябрьская Революция». Замо- дернизированная до неузнаваемости громада старого «Гангута» медленно плыла на восток, а вовсе не на запад, как уверяли предвоенные плакаты. Но на эсминце еще царило воинственное настроение. В разгоряченных головах моряков «Славного» еще звучали предвоенные марши лихих торпедных атак и артиллерийских боев, прорывов в Северное море и обстрелов побережья противника. Миражи таяли быстро. Из Кронштадта вышли, конвоируя минные заградители «Марти» и «Урал». Тревожные белые ночи, пятиузловый ход, противолодочные зигзаги, томительно долгая постановка мин, и никого ни на горизонте, ни в небе. 16 июля «Славный», вместе со «Статным» и «Суровым», вернулся в Таллинн. Сразу же последовал приказ сдать на берег все стрелковое оружие. При проходе вблизи побережья, считавшегося своим, нарвались на пулеметную очередь из кустов. Погиб старшина 1-ой статьи Кураев — первая военная жертва из экипажа эсминца. А дальше было, как у всех: смертельный танец под бомбами, редеющий, уходящий в мясорубку сухопутных боев экипаж, артиллерийская поддержка откатывавшихся к побережью войск...

Взволнованные голоса корректировщиков «Славного» дали координаты целей: противник после короткой артподготовки начал новое наступление на город.

Курсант Высшего военно-морского училища имени Фрунзе старшина 2-ой статьи Климчук, назначенный за неимением офицеров командиром взвода, занимал вместе со своими однокурсниками оборону возле поселка Ассаку у самого Тартуского шоссе. Взвод входил в так называемый батальон особого назначения, сформированный из курсантов училища. Командовал взводом капитан 3-го ранга Петренко. Где тогда находился Петренко и штаб наспех сформированного батальона, никто не знал. Курсантскими взводами и полуротами, а то и отделениями, пытались заткнуть все дырки трещавшего и разваливавшегося сухопутного фронта. Вооруженные курсанты были с винтовками, с двумя обоймами на брата, имели несколько гранат и один единственный ручной пулемет. (Выяснить точно систему пулемета не удалось. Как-то уж по традиции все считают, что это был ручной пулемет системы Дегтярёва (РПД), однако некоторые данные говорят о том, что курсанты имели пулемет «Льюиса» времен первой мировой войны).

Распорядок противника уже был достаточно изучен. Без крайней необходимости немцы в ночные бои не лезли. Не то, чтобы они не умели воевать ночью, умели и притом хорошо, но не любили. В боевой обстановке подъем у них был обычно в 3 часа 30 минут утра, затем — завтрак, подготовка, осмотр и — в бой где-то в самом начале пятого.

Так и случилось в день 25 августа. В самом начале пятого даже без артподготовки немцы пошли в атаку. Климчук прильнул к пулемету. Резкий треск коротких очередей и разнобой винтовочных выстрелов нарушили рассветную тишину. Огнем курсантов никто не управлял. Каждый стрелял, куда хотел. Никто не был толком обучен сухопутному бою, а юношеский энтузиазм и отвага не могли компенсировать отсутствие должной боевой подготовки.

Немцы залегли, прячась за неровностями местности и пустили в ход ротные минометы — наиболее страшное оружие 1941-го года. Мины обрушились на наспех отрытые окопчики курсантов. Почти одновременно со взрывом первой мины Климчук был смертельно ранен осколками. Санинструктора среди курсантов не было. Товарищи пытались его перевязать с помощью индивидуальных пакетов, но старшина через несколько минут умер. Несколько человек было убито наповал, стонали или немели в шоке раненые, а мины продолжали с глухим шумом рваться среди курсантов. Каждое немецкое отделение пехоты имело три штатных миномета, и именно эти минометы в 1941 году проложили им путь до Москвы и Ленинграда.

Но удивительно, пулемет остался цел. Курсант Сёмочкин прильнул к нему, вглядываясь сквозь оседавшую пыль минных разрывов, через которую угадывались перебегающие фигуры-тени немецких пехотинцев. Треск очереди пулемета и снова шквал мин. Сёмочкин был убит наповал. Его сменил уже дважды раненый курсант Доценко.

Кто-то крикнул: «Танки! Обходят!» Слева от позиции курсантов, по ложбине, в тучах пыли угадывались приземистые тени нескольких танков. За ними перебегали пехотинцы. Вся надежда теперь была на то, что в тылу танки встретит огонь корабельной артиллерии. По соседству, курсанты точно не знали, где именно, сидели корректировщики с какого-то эсминца.

Всё произошло так быстро, что вначале никто не обратил внимания на то, что лежащий за пулеметом курсант Доценко тоже уже убит. Две автоматные пули попали ему в голову. За пулемет лег курсант Буркин и стал бить длинными очередями в неясные, маячащие впереди тени. Что-то ударило его сперва в плечо, потом в голову. Ему казалось, что он продолжает бить из пулемета, но уже не в тени, а в какие-то красные круги, чередой идущие перед его глазами. Он ясно слышал звук пулеметных очередей, столь резкий и характерный.

Но стрелял из пулемета уже не он, а курсант Шульга. Сам Буркин тяжелораненым лежал в полузабытьи рядом. Немцы снова залегли, и снова 80-миллиметровые мины обрушились на позиции курсантов. Мины лопались со смачным шумом, отдаленно напоминая звук пробки от шампанского. Зловеще шелестели осколки. Шульга лежал, уткнувшись головой в песок, напрягшись всем телом, ожидая своей участи. На него сыпались комья земли, камни, какие-то щепки, но когда обстрел прекратился, он понял, что остался невредим. Радом стонал пришедший в себя Буркин.

Шульга огляделся. Вокруг в разных неестественных и страшных позах лежали убитые товарищи. Из всего взвода уцелели Буркин и он. Где-то позади ухали взрывы, поднимались клубы черного и багрового дыма. Горел поселок Ассаку, а по Тартускому шоссе двигалась колонна мотоциклистов. Шульга инстинктивно прильнул к пулемету. Но пулемет молчал. Кончились патроны. Было 4 часа 17 минут. Все продолжалось около двенадцати минут. Нужно было уходить. Только поднявшись, Шульга обнаружил, что ранен в ногу. Сжав зубы, неся на себе две винтовки и пулемет с пустым диском, прихрамывая на раненую ногу и поддерживая тяжелораненого Буркина, Шульга побрел в тыл, надеясь где-нибудь встретить своих.

Почему-то вспомнилось, как еще вчера, еще вчера в новеньком обмундировании первого срока, синея отглаженными воротничками, они, полные отваги, были выстроены на пирсе, и сам адмирал Трибуц говорил, что только они — надежда и смена флота — способны остановить врага, рвущегося к главной базе КБФ. Понадобилось всего десять минут боя, чтобы от них — надежды и смены флота — не осталось практически ничего, кроме груды убитых, обрывков тельняшек, форменок, залитых кровью бескозырок и брошенных винтовок, ржавые останки которых еще много лет будут единственными свидетелями этих событий...