— О чем же ты сочиняешь? — не отступается Поммер.

— О птицах… и… корове…

— Прочти! Читай, читай!

— Да, красиво получается, — хвалит изумленный Поммер. — Но почему ты сочиняешь про такие простые вещи, как наша корова и петух… Что тебе далась эта корова, глупая животина, прошлым летом стала в лесу бодать кочку и сломала рог… Да и соха, старая и жалкая, с поломанной колодкой, надо как раз новую мастерить… А это верно, что без скотины и весна не весна. Когда скотина на траву выходит и курица квохчет, тогда дело другое, совсем иначе на душе. А что петух чешет ногу шпорой, я не видел, курица, правда, трет лапой лапу, это верно…

— Только вчера видел, как петух остановился здесь, под самым окном, огляделся и начал чесаться шпорой, а не лапой, хорошо видел, — говорит сын.

— Кто его, шельму, знает, — соглашается Поммер. — Петушьи проделки… Ты напиши лучше о том, что не видно… То, что видно, мы и так заметим…

Учитель умолкает, в голову ему вдруг приходит, что это невидимое, про которое он говорит сыну, чего доброго и есть отчизна, этот Молох, который глотает всех. Лучше уж пусть сочиняет о корове, петухе и сохе, они — не отчизна, и он еще может поправиться чудесным образом.

— Да, красивые стихи, — задумчиво повторяет он. — Только ты об отчизне не сочиняй. О животных да о птицах, это особая статья…

— Но это же и есть отчизна, — отвечает Карл.

Поммер хмурит брови.

— Одно дело — гоняться за идеями, другое — жизнь человечья.

— Животное и птица — тоже идея, — возражает сын.

Весна наступает, приходят теплые солнечные дни, земля бродит и пенится, тянутся вверх жизненные соки, нежно зеленеют травы на обочине дороги и пастбище. Корова в хлеву становится все беспокойнее, курчавые ягнята, никогда еще не видевшие зеленой травинки, тянут шеи к закрытым воротам, откуда веют волнующие, сводящие с ума запахи весны.

Поммер пашет, на ногах у него постолы, старая выцветшая шапчонка на голове, все как из года в год, многие весны подряд. Понукая лошадь, он иногда вспоминает, что пахал без передышки весь свой век, вел борозду за бороздой, ступая уставшими ногами по мягкой земле, что весна длится вечно, что других времен года вовсе и нет, а если есть, то это лишь предвосхищенье, неутомимое ожидание весны. За десятилетия менялись только лошади, запряженные в соху: в самом начале был мерин с нешироким шагом и белым пятном на лбу, потом черная кобыла, которую он купил у одного мужика из Тсиргулийны и которую задрал волк, затем тихий и проворный каурый, затем неуклюжий и тугой на ухо гнедой, упрямый и строптивый… А теперь вот рыжий мерин, о котором ничего не скажешь, ни доброго, ни плохого, он какой-то невзрачный. Лошади приходили и уходили, а весна все та же самая, да и окрест мало что изменилось. Какие-то деревья спилены, посаженные им декоративные и сад — новые, однако ж длинная, заносчивая постройка, где помещался трактир, такова же, как сорок лет назад.

Здесь на подковообразном участке земли и прошла вся его жизнь.

«Чего я добился за свой век?» — спрашивает себя Поммер.

«Ни-че-го», — шуршит сошник в земле.

«Чего я должен был добиться? — снова спрашивает Поммер. — И кто чего добился?»

Он не жалуется. Вспахано много, а что взрастет в грядущих поколениях, он не знает. Может быть, так и лучше, — думает Поммер. Королевство, которое он оставит своим и чужим детям, не велико и не богато. Оно в них самих, и если они его промотают, пустят на ветер, виноваты в том будут сами; никто не сможет быть за них в ответе, если они сами не будут держать ответ.

Поммер пашет и боронит, как и каждую весну.

И снова цветет его сад на солнечном свету. Все, записанные в договор об аренде, деревья пробуждаются к новой жизни. Нет, не все, не все, — неотступно думает учитель. Ему вспоминаются прошлая весна и скрытые от чужих глаз хождения в сад.

Он смотрит на свой сад издали, вблизи не решается. Плохие предчувствия, странные опасения беспокоят душу, сердце тревожно бьется, когда он думает о саде.

Только издали, с поля, решается он смотреть на свой сад, да, только оттуда.

Издалека сад кажется ровным розовато-белым, белорозовым цветущим полем. Издалека не видны пробелы…

Сын чахнет, сад цветет — надо привыкать. Надо свыкнуться со всем. Все перенести, чтобы душевная горечь не захлестнула старость.

Но любопытство не дает ему покоя. Однажды вечером он, не в силах справиться с искушением, поставив лошадь в стойло, идет в сад. С бьющимся сердцем шагает он между ягодными кустами, сливовыми и вишневыми деревьями, шагает прямой, как доска, отмывший дочиста руки у колодца, и нетерпеливо втягивает легкими возбуждающий запах земли.

Он идет по саду, опустив глаза, в ушах у него шумит от возбуждения.

Вдруг он решительно поднимает глаза, готовый ко всему.

Но суйслепп цветет, цветет, как и все деревья! Весь сад цветет, нигде нет ни единого сухого, безразличного деревца, не украшенного цветами.

Имя заслуженного писателя Эстонской ССР Матса Траата уже знакомо русскому читателю. В переводах на русский язык появились два, правда, очень небольших сборника его лирики, роман «Танец вокруг парового котла», рассказы. И все же большая часть творчества этого интересного, ищущего, плодотворно работающего эстонского писателя, автора семи сборников стихов, четырех романов, нескольких поэм, повестей, сборников рассказов, пока еще незнакома любителям литературы за пределами нашей республики. Между тем без М. Траата, хотя он и пришел в литературу сравнительно недавно, пожалуй, трудно — если не сказать, невозможно — представить себе современный эстонский литературный процесс, эстонское искусство слова наших дней.

Матс Траат родился в 1936 году в деревне Арула Тартуского уезда. После семилетки юноша работал в совхозе, потом окончил техникум механизации сельского хозяйства, трудился в Рынгуской МТС и в ремонтной мастерской. Труд полевода, лесоруба, комбайнера, тракториста он знает не понаслышке. В 1959–1964 годах М. Траат учился в Литературном институте им. М. Горького в Москве, вслед за тем работал на киностудии «Таллинфильм».

Начинал он как поэт. Первый сборник стихов М. Траата — «Неуклюжие песни» вышел в 1962 году и сразу же привлек внимание критики. За не всегда отделанными и складными строками его стихов чувствовалась твердая поступь человека, хорошо знающего, что такое нелегкий сельский труд, вспаханная земля, запах нескошенной травы. Его поэзия была полна жизненных соков, труд человека и плодоносящая земля выступали у него как высшие ценности в жизни.