Когда школьники все до последнего разошлись, Поммер вопросительно смотрит на Пеэпа: что случилось?
У скотника за пазухой письмо, он хочет, чтобы учитель прочитал его; сам он грамоте не обучен. К тому же письмо на русском языке, из Петербурга. Можно было бы попросить волостного писаря перевести его, но у него, Пеэпа, есть к учителю и другие дела, вот он и не стал беспокоить господина писаря — у этого молодого человека и без того много мороки с волостными бумагами.
Поммер поправляет очки, раскрывает письмо и читает. Письмо очень короткое, с угловатым штампом и несколькими подписями. Почерк затейливый, с завитушками, прочесть нелегко, но в конце концов учителю все становится ясно.
— Яан Кообакене уже не работает на их фабрике с декабря прошлого года, — говорит Поммер, — И они ведать не ведают, куда именно он уехал… Нет сведений…
Старик моргает.
Это письмо лишний раз подтверждает его сомнения, только и всего. Он сомневается в сыне. Не вышел из него надежный, крепкий мужик. Вышел вертопрах, который не задерживается надолго ни на одной должности, бегает с места на место, а в голове у него всякие красивые замыслы и планы. Ничего он не может провести в жизнь. Даже самое малое, нет, нечего на это и надеяться.
Поммер смотрит через очки на Пеэпа отсутствующим взглядом. Да, вот они — дети и все, что с ними связано… Но он ничего не говорит, он не знает, что сказать. Каждый отвечает за себя, пусть каждый возымеет силы нести свой крест.
Сын не держится за место. Уехал в Нарву, плотником на парусиновую фабрику. А где он сейчас? Сноха плачет о нем — все Яан да Яан.
— Зашибать стал, — говорит Пеэп, — чем дальше, тем хуже, говори — не говори, даже не слушает. Тянет его, как козу на мочу. Ушел вот отсюда, из имения, не поладил с управляющим. А из-за чего? Много раз на работу выходил с похмелья. Один раз, другой… Нешто это потерпят, кто бы ни был, хоть управляющий, хоть хуторянин. На мызе тогда позарез были нужны ящики для картошки, а плотник дрыхнет дома на лавке. Так работать нельзя… — И старик осуждающе качает головой.
— «Всяк бредет своей дорогой, сотни ложных троп за порогом», — отвечает Поммер запомнившимся стишком из газеты «Олевик».
— Его ложная тропа заведет в сети к дьяволу. Вот ушел из имения, приспичило ему… Поехал в Нарву! Там, дескать, народу много, заработки хорошие, за два-три года капитал можно нажить и купить где-нибудь лавку… Это ему нравится, лавка да трактир, там, где всяких шаромыжников и деляг много сходится. Я уже тогда подумал — ничего путного из этого не выйдет. Пустой звон! Кто хочет честно трудиться, может работать и здесь. Небось, в Нарве даром деньги не платят. Столпотворенье вавилонское…
Учитель дает старику выговориться. Дома ему потолковать не с кем, сноха не хочет, чтобы все время поносили ее мужа. По ее разумению, Яан во всем справный мужчина. Ну и что, если он не удержался на должности и неизвестно, где он сейчас; когда-нибудь да вернется домой, вдруг еще и с деньжатами на покупку лавки. Пути господа неисповедимы и воля его неведома…
Да, пей с умом! Если кто-то другой будет за тебя рассуждать, дело худо. Поммер навидался и вовсе жутких дел, которые винная чума натворила в округе. Рассказ старого Кообакене он слушал много раз, знает его наизусть. И все же учитель не может утешить старика, тем более помочь ему. Помочь можно только делом, не словами. А что в силах сделать он? Нередко и у него опускаются руки.
И все же, все же… Разве не школьный наставник Поммер — тот самый человек, по настоянию которого был созван волостной сход, пославший в Ригу господину губернатору прошение, чтобы закрыли трактир Вехмре, этот губительный притон, омут грехопадения!
И разве не был ему верным помощником этот самый Пеэп, член волостного собрания. Этот неграмотный мызный скотник весьма своеобразный человек, его мир прост и первозданен. Здесь нет полутонов, только лишь свет и мрак: с одной стороны — хитрый и упрямый бес, с другой же — праведная жизнь, тщание и трезвость.
— Неужто из-за этого и дети должны погибнуть, — говорит Пеэп. — Я говорил снохе уже давно, четыре-пять лет назад: выходи за другого, что ты ждешь этого лодыря, зря слезы льешь, кто знает, сколько у него там жен… Учитель, я пришел с тобой посоветоваться!
Поммер вскидывает брови.
— Я уже старик, старый хрен. — И Пеэп благодушно усмехается, словно это бог весть какая радость. — Но силенка еще есть, шесть-семь лет наверняка продержусь… Думал — надо бы одного мальчишку в школу определить. Двоих не под силу, а одного обязательно пошлю осенью в кистерскую школу[1]…
Школьный наставник так и сияет, разговор ему по Душе.
— Просвещенный человек в наше время — дело великое, — соглашается он.
— Пришел спросить у тебя, которого определить — Арнольда или Элиаса. Как ты считаешь?
Поммер задумывается. Такой важный совет нельзя давать с бухты-барахты. В его руках будущее мальчишек Кообакене, нужно все как следует взвесить, прежде чем что-то посоветовать.
— Оба славные ребята, и Арнольд, и Элиас, — начинает он. — Услужливые и аккуратные… У Элиаса больше способностей к пению, и заповеди он заучил твердо. Арнольд более тихий, серьезный, пение у него не идет на лад. Вот и сегодня во время урока пения он у меня в сарае дрова укладывал. Он вроде больше к простой работе годен. А Элиас соображает быстрее.
— Яан тоже был певун и соображал быстро, а гляди, что из него вышло, — высказывает сомнение Пеэп. — Я больше на Арнольда надеюсь. С одним пением далеко не уедешь. Девушкам, правда, этакий певун больше нравится, да что толку!..
— В счете Арнольд медлительнее, тупее. Счет не дается ему, хоть он и старается. Нельзя сказать, чтоб не старался.
Скотник разочарованно качает головой.
— Да, плохо, что цифирь не идет у него. Счет должен быть ясен как день, иначе в жизни не пробьешься. Где уж там! Где уж…
— От природы ум не всем одинаково дан. Тут ничего не поделаешь, — улыбается Поммер. — Но прилежен он отменно, я его за старшего ставлю над другими, дрова всегда сложены аккуратно.
И все же скотник смотрит недоверчиво.
— Элиас очень уж в отца пошел, — говорит он. — Как бы не стал в школе фортели выкидывать… Там, в пасторате, много ребят вместе собрано, разве за ними углядишь.
— Если боишься, что он собьется с пути, как раз его и надо в приходскую школу отдать. В приходской славные молодые учителя, особенно этот Россманн, и порядок твердый. Там ему не так-то легко будет распуститься. Это скорее случится на мызе, если ты его туда на работу определишь. Там парни озорные все, курят и пьют…
— Так, значит, ты, Поммер, считаешь, что как раз Элиаса надо учить дальше. — Пеэп запахивает полы полушубка и добавляет: — Яана я в свое время не смог отдать в кистерскую школу, потому, видно, все и пошло так… как пошло…
— Да, это верно, — тянет Поммер и вздыхает — мысли его обращены к своим детям.
Солнце ушло от окон школы и теперь косо освещает крыльцо учителя.
Скотник тяжело, по-стариковски встает из-за парты.
III
Поммер идет в сарай, смотрит, что наработали школьники, и остается доволен. Поленница сложена ровно, с одной стороны повыше, как было велено.
Половину зимы просидели дети на уроках в полушубках. Сейчас-то, весной, хорошо посмеиваться над этим, сейчас, когда поют птицы и светит солнце. Зимой же на душе часто бывало скверно, когда приходилось расходовать дрова строго по частям и поленница таяла с устрашающей быстротой.
Сладковато, приторно пахнут осиновые дрова. Поммеру всю жизнь нравился запах дерева. Но сейчас он пришел не затем, чтобы вдыхать дровяной дух и смотреть на свои запасы поделочной древесины. Он берет в углу лопату, старое ведро и выходит во двор.
За сараем у него маленькая, закрытая сверху досками яма для извести. Он поднимает лопатой доски и нагибается, чтобы взять извести. Яма неглубока, извести в ней немного, но на сегодня хватит. Он разрыхляет лопатой застывшую массу и вдруг чувствует, как у него что-то вываливается из кармана. Черт, да это же рулетка, которая все время лежит в нагрудном кармане рабочего пиджака. Рулетка упала в известь. Поммер принимается выуживать ее лопатой. Это оказывается нелегко, но наконец старая рулетка с истертыми цифрами у него в руке. Он отходит к забору, выдирает пучок травы и очищает свою рулетку. Эта рулетка у него давно, вот уже лет тридцать, как он купил ее в Валге.
