Наступает прекрасное утро яанова дня. Люди идут домой есть сыр, мазать на булки масло и запивать их молоком, охлажденным в колодце. Но на душе тоскливо, сгорел их очаг просвещения, это предвещает новые расходы: разве Поммер оставит все так, он непременно начнет строить новый школьный дом. Дом-то был трухлявый, это верно, но парты были все же совсем новые… И эти дорогие учебные пособия, географические карты и все. Откуда взять нашей маленькой бедной волости все эти чиндалы?

Поммер и Пеэп Кообакене тушат на пожарище дымящиеся головешки. Одновременно пахнет жасмином и горелым. Кристина подходит к мужчинам и молча смотрит на сгоревшее жилище. Плита почти сохранилась, из вмурованного в кирпич котла виднеются полусгоревшие головни. Здесь еще, пожалуй, кое-как можно готовить еду. Кристина чувствует себя виновницей пожара, она надеется втайне отыскать у плиты какую-нибудь примету, которая доказала бы ее невиновность.

Поммер осматривает сад и деревья у дома. Липы пострадали изрядно, листва на них вся побурела от жара. Трудно сказать, остались ли в них жизненные соки. В саду потерь меньше, истоптаны несколько морковных грядок и леэнина капустная борозда, перед одним из ульев упал горящий пук соломы, пчелы все еще одурманены чадом, и леток пустой.

Кообакене интересует судьба своего приятеля по конфирмации.

— И куда это запропастился Хендрик? — удивляется он. — Видел его вчера утром на мызе, сидел у столярной, говорил с плотником про всякую старину. Они с Хендриком из одной округи… Он — что, в доме остался, когда вы пошли к яанову огню?

— Нет, дома его не было. Но, может быть, пришел позднее…

— Значит, сгорел, — произносит скотник.

Нечто громадное и тяжелое, такое, что сильнее человека, вдруг переполняет Поммера и ищет выхода в горле, хочет кричать, да так, как ни одному человеку не под силу.

Рокотать, как некое древнее чудище.

Он стискивает зубы, желваки на его щеках резко выделяются.

Неизбежно возникают прорехи, пустоты.

— Хендрик был самый высокий парень на конфирмации, — говорит Кообакене. — Был очень по душе девицам, прямой, как хвощ, с приятным лицом. А то разве взяли бы его в императорскую лейб-гвардию.

— Кто знает, был ли он в ней? — бормочет сквозь зубы Поммер, только бы не заревел в нем этот зверь.

— Был, был, конечно. Был какое-то время, но потом случилась какая-то неприятность, не помню какая, он мне рассказывал, и его оттуда вывели.

Скотник задумчиво оглядывает пожарище. Может, остались следы от старого солдата, от его последней ночи на этом свете? Ему хочется войти в воспоминания, покопаться в прахе, но Поммер качает головой:

— Подождем полиции.

— А что здесь еще увидит полицейский? Что пропало, то пропало.

— Могут заподозрить в убийстве. Все должно оставаться таким, каким было.

— В убийстве? — удивляется Кообакене. — Где случилось это убийство?

Младший помощник уездного полицмейстера Карцов прибывает на место через день, захватив с собой свидетелями помощника волостного старшины Якоба Патсманна и члена волостного собрания Кообакене. Официальные лица идут посмотреть, замкнулся ли круг в жизни Яана Поммера и опять ли он теперь такой неимущий, какой приехал когда-то в Яагусилла школьным наставником. По мнению самих Кристины и Поммера, они сейчас все же богаче, чем были тогда, у них есть скотина и дети, а в ту пору всего только и было, что на самих надето. Так что совсем с начала им не придется заводить хозяйство, хотя много дорогого, памятного погибло в огне, среди прочего и Библия на тартуском наречии, перешедшая по наследству от отца. Ее-то Поммеру и жалко больше всего: все, что связано с памятью об отце, дорого его сердцу.

Много добра все-таки уцелело, сад, скрипка и медогонка в углу амбара.

Однако представителей власти не интересует ни Библия, ни пчелы, да и имущественное положение школьного учителя им ни к чему. К тому же младший помощник Карцов не смог бы прочитать эстонскую Библию; против меда, правда, он не возражал бы.

Когда должностные лица прибывают в Яагусилла, Поммер как раз окучивает картошку за амбаром. Они сразу же направляются на поле, к учителю, желают ему «бог в помощь», а Карцов представляется, кто он такой. Затем они ведут Поммера к пожарищу.

Полицейского чиновника интересует правда. Пропал Хендрик Ильвес. Свидетель Патсманн был с названным солдатом вечером под яанов день в вехмреском трактире часов в десять и пил с ним. Что было с лейб-гвардейцем потом, неизвестно.

Карцов стоит во дворе, держа руку на эфесе шашки, и размышляет.

Наконец он приказывает Пеэпу Кообакене найти подходящую палку. Скотник недоверчиво смотрит на человека в мундире. Палка?[5] Какое жалованье и кому он должен заплатить? Или сам Карцов обещал выплатить ему поденные за то время, что он не был на работе? Старик не понимает по-русски, он в замешательстве, бормочет только: жалованье, какое жалованье? Все проясняется, когда Поммер произносит, что полицейский чин хочет, чтобы ему нашли хорошую палку.

— Сказал бы по-нашему, что ему нужно! — бурчит скотник, сердясь на свою оплошность.

Но когда он вытаскивает из поленницы подходящий дрючок, вновь возникает замешательство. У Карцова на ногах хромовые сапоги, он лицо должностное. Наделен властью и Якоб Патсманн, хотя и носит простые башмаки. И тот и другой в сомнении смотрят друг на друга. Кому ходить по вымокшему под дождем пеплу и пачкать свою обувь, чтобы засвидетельствовать на пожарище правду. Выбор в конце концов падает на Кообакене, он носит постолы.

Зола выдает все, что в ней есть. Прежде всего Пеэп находит за печью, там, где раньше была постель, маленький бесформенный кусок металла. При ближайшем рассмотрении выясняется, что это медаль за храбрость, выданная Хендрику за усмирение Польши.

Карцов подкидывает находку на ладони.

Кообакене продолжает поиски. Что осталось от его сверстника, с которым они вместе были на конфирмации?

Наконец палка нашаривает что-то округлое.

Это пепельно-серый череп человека, в довольно жалком состоянии, ставший хрупким от жара. Руки Кообакене начинают дрожать, взгляд тускнеет. Он протягивает череп полицейскому, тот берет и вытряхивает из него золу, сердясь, что скотник не сделал это сам.

Карцова интересует, нет ли на черепе повреждений, но их не оказывается.

Пеэп все еще ковыряется в золе и находит части костей, столь же рыхлых, как кости животных, пережженные в плите.

Выходит, что череп стройного лейб-гвардейца оказался крепче, чем все другие его кости.

И еще мызный скотник находит в пепле железные наугольники от сгоревшего сундука Кристины и штык от деревянного ружья.

— Вот, вот! — восклицает Карцов. — Штык!

— Он висел вместе с ружьем на стене в классной комнате, — объясняет Поммер по-русски, с трудом выговаривая «ружьем». — Это учебное пособие.

Карцова интересует причина возникновения пожара. Был ли кто-нибудь в школе? В каком состоянии были печи?

Кристина бледнеет. Ей кажется, что вопрос нацелен как раз в ее адрес.

— В печи и в плите не было ни единого уголька, все было затушено… Я проверяла дважды…

— Что она говорит? — обращается Карцов к учителю.

Поммер переводит, младший помощник кивает.

— Кто вышел из дома последний?

Марию вызывают к полицейскому. Она подходит не спеша, на руках у нее Сассь. Карцов оглядывает женщину долгим тяжелым взглядом.

— Мальчик все не засыпал. И я взяла его с собой к яанову огню. Я не знала, что Хендрик остался в доме.

Взгляд Карцова проницателен и недоверчив.

— А не сами ли вы пустили красного петуха, решили, что дом пустой и пусть себе горит.

Трудно понять, всерьез он так думает или только мрачно шутит.

— Зачем мне это? — криво усмехается Мария. — Сгорела вся одежда ребенка и мое новое пальто…

— А Ильвес курил? — продолжает следствие младший помощник.