— В печи и в плите ни уголька, ни теплой щепки, все было затушено. Я дважды глядела… — говорит Кристина мужу.

— Да ладно, — бросает, проходя, Поммер.

Единственное место, где что-нибудь еще можно спасти, это кладовка. Она чуть поодаль от огня, хотя в спальне мальчиков, которая помещается рядом, сущий ад. Поммеру прямо беда с мальчишками, они слишком разгорячились, и приходится строго-настрого запрещать — чтобы они не лезли в самый огонь. Лео пытается проникнуть подальше из кухни, но стоит ему открыть дверь передней комнаты, как в лицо ему бьет такой жар, что смельчак вынужден отступить, успев прихватить с собой лишь один стул. Зато мальчишкам удается вынести из кладовки и кухни почти всю утварь. И здесь на первом месте Лео, но не плошают и Ээди, Элиас, другие мальчишки.

Много собралось народу, а люди приходят еще и еще. Колодцу с журавлем достается, он того гляди истощится. В это время старый Кообакене по другую сторону школы берет верховодство на себя, отбивает от стены дома часть забора и с помощью мальчишек оттаскивает подальше.

Через сад, по грядкам моркови, между ульев тянется к ручью человеческая цепочка. Однако ведер мало, вода в ручье неглубока, чтобы наполнить ведро, приходится набирать воду другим ведерком. К тому же затушить огонь не удается, уже пылает весь дом; люди хлопочут больше для самоуспокоения.

Поммер выносит из кладовки бидон с керосином. Только это и удалось ему спасти из школьного имущества.

— К сараю, к сараю! — зычно приказывает он. — Здесь нет смысла тратить время.

Гнездо его горит. Тридцать семь лет обратятся в пепел. Воспоминания разлетятся огненными птицами по саду, в ручей и во двор волостного дома. Все исчезнет и растворится в мире.

Но сейчас ему некогда думать об этом.

Огонь бесчинствует и со стороны двора. Ааду Парксепп, который сегодня, как ни странно, трезв, прислоняет лестницу к забору сарая и лезет вверх. Цепочка подающих воду огибает дом и доходит до сарая, который того гляди загорится от жара. Ааду засучивает рукава, расстегивает посконную рубаху и начинает поливать воду на крышу. Крыша и стена — вот и все, что они еще могут спасти.

Светлеет.

— В печи и плите не оставалось ни уголечка, все затушили. Я два раза проверила, я не виновата, — снова говорит мужу Кристина.

— Ладно, ладно, что нам теперь об этом толковать, — роняет школьный учитель.

Он решил спасти школьные дрова.

Керосин и дрова, все, ради чего он ходил в волостной дом. Тридцать семь лет. Огненные птицы и тепло — вот и все.

Огонь обжег липы, языки пламени дочерна опалили деревья со стороны дома. Что теперь останется пчелам, чем наполнят они этим летом соты?

Мария озабочена, — сгорела матроска Сасся, да и ее собственное новое пальто. Что она скажет мужу, когда понадобятся деньги? Муж может снова потерять дар речи и опять, как раньше, оставлять ей на столе точно высчитанную сумму на питание. Но зачем ей это? Глядя на горящий дом, женщина чувствует, как сжимается сердце: господи, а если бы ребенок сладко заснул тогда в доме! Она прижимает спящего у нее на руках Сасся к груди, и где-то на краю ее сознания, будто на безветренной поляне, бродит мысль, и это — радость.

Но где все же Хендрик Ильвес, солдат и сапожник. Кто его видел?

Ааду Парксепп льет из ведра воду на крышу, нерезко и осторожно, как поливают огурцы, чтобы не выбить струей растения из почвы. Он думает о своих старых башмаках, которые недавно отдали в починку Хендрику. Вряд ли он теперь их увидит, а были они еще крепкие, с каблуками. Вот и Ааду понес ущерб; разве Хендрик, голодная крыса и пьяница, заплатит за башмаки, если он вообще еще жив. Если сгорел, пустельга, в доме, мир его праху. Но башмаков жалко.

Крыша обваливается, сверкающая струя искр взлетает к яркому небосводу. Душа дома отошла, вознеслась в небо.

— Господи! — вздыхают женщины и мгновенье еще стоят цепочкой, будто произносят в мыслях отходную молитву дому, где их учили читать. У пастушат невольно навертываются слезы на глазах, только Элиас изо всех сил пытается улыбаться. Что сказала бы Саали, если б увидела у него, большого парня, слезы на лице?

Трубы остаются торчать в полный рост.

Леэни хватает бабушку за юбку и удивленно смотрит на трубы. Ей непонятно, почему трубы стоят торчком, если все остальное с треском и шумом горит. Это так странно! Сами трубы тоже странные, черные и злые, будто сердятся на то, что они не обвалились.

— Бабушка, а почему трубы не падают? — спрашивает она.

— Они же каменные.

— Ну и что, если каменные… Они совсем некрасивые, бабушка.

Кристина гладит девочку по головке. Леэни зевает, всю ночь не спала, только теперь, на рассвете, клонит Ко сну.

— Бабушка, я хочу есть, — шепчет Леэни немного погодя. — Хочу ватрушку.

— Где я тебе сейчас, на пожаре, возьму ватрушку?

И все же ватрушку для Леэни находят. На приступке амбара, куда сложена спасенная еда, оказались и ватрушки.

Ватрушка, правда, закопченная, пахнущая горелым, отнята у пожара, но Леэни и она очень по вкусу. Увидев, что девочка ест, другие тоже чувствуют голод. Кристина наделяет их ватрушками, не забывая и чужих детей, чьи животы тоже подвело, пока они тушили огонь.

Кристину между тем одолело оцепенение. Вздыхая, смотрит она на оставшееся добро. Хорошо, хоть погода Сухая. Ей вспоминается один пожар, когда она еще девочкой пасла стадо. Молния зажгла одновременно дом и амбар их соседа, дождь лил как из ведра. Хутор горел с двух сторон как свечка при вспышках грозы. С огнем справиться не удалось. Все сгорело дотла, даже соха, что была на картофельной борозде. Не в силах человек потушить огонь, если его разжег сам отец небесный. Несчастные люди, каким жалким был их удел, негде им было даже укрыться от дождя. Наверняка то было наказанием божьим.

Приходит Поммер, усталый и тихий. Прежде всего надо бы отдохнуть, но где разместить детей? Приходят на ум два места — чердак амбара и баня. И то и это — тесное и узкое помещение, но все же поначалу там уместятся все. На чердаке уже свежее сено, его уложили туда дня два-три назад. С предбанником дело хуже, там надо что-то постелить.

Поммер запрягает лошадь. Саали, Элиас и Лео садятся на телегу, они привезут сено. Элиас, правда, в душе надеялся, что они останутся вдвоем, он бы подавал, а девушка навивала бы воз, а если бы она сказала, что не умеет, Элиас с радостью учил бы ее, подсказывал снизу, с земли. А теперь мирись с присутствием Лео, ничего не поделаешь.

Роса сверкает, солнце встает им навстречу, пунцовое, вечно дружелюбное. Кроме Элиаса, никто из них не видел летом восхода солнца, и они с безмолвной радостью смотрят на светило. Восход солнца всегда большая новость, сердце невольно заполняют бодрость и веселье, хотя сегодня вовсе не такое уж приятное утро. Элиас покачивается рядом с Саали, поглядывая боязливо-радостным взглядом, и, быть может, девушка останется в его памяти на всю жизнь, лицо ее, озаренное восходом.

Дело оборачивается так, что навивать воз на телегу будет сам Элиас. Лео — подавать ему, а Саали — стоять без дела рядом, лицом к солнцу, сощурив глаза. Элиас старается навить самый красивый в своей жизни воз, но велико же его разочарование, когда Лео говорит, что хватит и одной копны, много ли сена уместится в бане. Элиас спрыгивает с телеги и, попрощавшись, уходит по росистому лугу на хутор Парксеппа, — не должны же из-за пожара в Яагусилла страдать коровы Ааду, хотя хозяин пострадал сам и остался без пары крепких башмаков.

В предбаннике Кристина сама помогает сделать постель, с каким-то подсознательным страхом глядя на печь в бане. Но хоть сегодня этот страх неоправдан — очаг давным-давно погас, головешки потухли и покрылись слоем пепла.

Детей посылают спать — мальчишек на чердак, девочек в баню. И глубокий сон тотчас овладевает и теми и другими.

На пожарище в Яагусилла дымятся головешки. Двор выглядит просторным и пустым; на перекрестке дорог нет больше самой значительной постройки.