Когда подсчитывают все суммы, которые Поммер должен получить от волости: старый долг, деньги на строительство и так далее, — выясняется, что аренда на предстоящий год уплачена и остается еще у волости сумма в уплату на второй год, если Поммер захочет в следующий юрьев день продлить договор на аренду.

Итак, Поммер свободен от школьных дел. Неотвратимо возникают просчеты, пробелы.

Теперь его заботам остается только сын.

Да, сын действительно остается. Но когда Поммер задумывается о нем, им овладевает страх, который постепенно все усиливается. Ведь хворает и он, как расщепленная ветром ель, лишь Карл еще и привязывает его к жизни. Только бы он немножко поправился!

Не сдирайте с деревьев заболони; что вы скажете, если с вас самих станут спускать шкуру! Дереву тоже больно, хотя оно и не может говорить. В дереве, как и во всяком живом существе, теплится жизнь, запомните это навечно!

Поммеру вспоминается, как он учил детей в классной комнате.

Постройка школьного дома идет полным ходом. Зимою Патсманн дал объявление в тартуских газетах и нанял наконец мастеров. Кирпич и прочий материал он тоже велел привезти, пока еще держалась санная дорога. Целая орава удалых, гомонящих строителей прибыла на место. К таким людям в этих краях не привыкли и вообще-то не привыкнут никогда, тут и там на хуторах ими пугают детей, когда те не хотят ложиться спать. На ночь приезжие располагаются в трактире, где теперь пустует много места.

Порою вечером, когда мастеровые уходят и только доносящиеся от трактира звуки гармоники говорят об их присутствии, Поммер смотрит на красную стену, которая все больше заполняет пустоту на дворе, возникшую после пожара. Кирпичи, положенные им, остаются в стене нового школьного дома, только он один различает еще, где его ряды, а где уложенные чужими мастерами. Сколько бы ни потребовалось времени на стройку, но придут дети, начнутся уроки; его кирпичи в стене, считая от фундамента, с третьего ряда, они местами в шестом, местами в седьмом ряду, но этого никто не знает. Со временем забудутся строители — бородачи с гармошкой, забудется и он, Яан Поммер, новые поколения вырастут, как трава. Время идет, но по-прежнему будут учить в классе слову божьему и таблице умножения, как и прежде с трудом будут усваивать дети шипящие русские согласные, будут краснеть от натуги, вытягивать губы в трубочку.

Но он уже не даст в новом доме ни одного урока. Ни он, ни его сын, и это хуже всего, это подавляет.

Не отрезайте у птиц крыльев, не разоряйте их гнезд, это большое преступление, потому что птица, как и человек, с великим трудом и в поте лица своего строила гнездо.

Не бейте без нужды лошадь, когда станете большими!..

Будут ли говорить им это новые учителя? Он говорил…

Эта весна холодна и дождлива. Небо скупо на обещания тепла и солнца. Крестьяне, вздыхая, ищут приметы погоды, ожиданье делает их хмурыми и беспокойными. Но у Поммера этой весной времени много. Он не припомнит такой ленивой, вялой весны. Между садом, полем и животными выросла невидимая стена, это черными чернилами проведенная черта — арендатор!

В сарае, когда он налаживает плуг, у него опускаются руки, он горбится, взгляд его долго и бездумно задерживается на полене, на щели в стене, которую со свистом продувает холодный влажный ветер. К горлу подкатывает горький ком, в сердце колет. Чего ради ему трудиться, к чему стремиться, если корни обрублены?

Болезнь еще сильна, ее не переломишь. И где же Карл схватил эту грудную хворь, не было ее ни в его, Поммера, родне, ни в роду Кристины. Правда, никто из них не обладал железным здоровьем, это верно, иначе и его не определили бы за три рубля учиться к кистеру, но грудная хворь все же к нему не пристала.

Отчизна — тому виной! Покуда мальчишка говорил разумные речи и разумно поступал, не было с ним никакой беды, но едва он услышал в городе в семинарии от товарищей об отчизне, здоровье сразу же пошло на убыль. Заботы об отчизне свели до времени в могилу и Якобсона, и Койдулу, и Веске. Хорошо читать об отчизне в газете или в книге, но стоит тебе протянуть ей палец, она схватит тебя за руку и в конце концов заберет всего. А что получил Карл от отчизны? Душевную боль и сухой кашель, который заставляет его содрогаться и зябнуть в постели. И какое дело отчизне до того что молодой, почти что испеченный учитель чахнет от грудной хвори? Никакого ей дела нет до этого!

Страшный гнев вызывает в Поммере отчизна, которая столь неблагодарна, что отнимает у него все, что еще осталось. Карл — его последняя надежда, солнечный луч, основа веры! А понимает ли это отчизна… На кой же черт он правит и чинит плуг? Все делалось в надежде и вере. Приметы указывали, правда, что его самого призовет небесная сила, но…

С новой энергией принимается он лечить сына. Снова приносит от садовника алоэ, отстригает листья, смешивает с яйцами и медом, хотя и прежнее лекарство еще не кончилось; сок алоэ и яичная скорлупа превращаются в банке в однообразную желто-зеленую жидкость. Он решает значительно увеличить порцию, которую дает сыну.

Он ищет помощи и у лесных трав, варит разные настои.

Тысячелистник, ягель и лук непременно.

Перелеска — один стакан в день.

Еще и дубовая кора — чтобы остановить кровотечение.

Однажды приходит Кообакене, он спрашивает, нужна ли еще его помощь. Вначале учитель в недоумении — о какой такой помощи тот говорит. Догадывается лишь тогда, когда Пеэп подмаргивает глазом.

Нет, собачьего сала достаточно. Оно не так скоро кончится, его принимают по капельке, на кончике ножа, да и то с забористым чесноком. Карл ворчит, почему ему вдруг положили в еду так много чесноку, но Кристина отвечает, что это лекарство и так велел доктор.

Однажды Поммер замечает, что сын что-то пишет за столом, среди банок с медом и настоями. Не радость, нет, скорее изумление звучит в его голосе, когда он спрашивает:

— Письмо пишешь, а?

— Нет.

Поммер тянется заглянуть в бумагу, но сын закрывает листок рукой.

— Какой-нибудь девушке пишешь? — допытывается Поммер.

Сын краснеет и отрицательно поводит головой.

— Что же ты пишешь? Прячешь от отца…

— Я не просто пишу, — говорит Карл. — Я слагаю стихи.

— Стихи слагаешь? — повторяет Поммер, будто его ударили по голове. — Ты слагаешь стихи…

В первое мгновение ему приходит в голову «отчизна». Отчизна и стихи для него одно и то же. Якобсон, Койдула и Веске тоже сочиняли стихи, а что из этого вышло… Кто говорит об отчизне красивыми словами, тот непременно станет сочинять стихи; этого надо было ожидать… Его очки сердито поблескивают.

— А про отчизну ты тоже сочиняешь?

— Нет еще…

— Но скоро будешь?

— Это я впервые… вообще… я… — заикается сын, встревоженный суровостью отца. — Я пробовал… думал, что…

Отец вдруг чувствует, что болезнь сына и сочинительство стихов странным образом как-то связаны между собой. Может, он поправится, если не будет сочинять стихи об отчизне! Странная надежда, подогретая суеверием, проникает ему в душу.

— Сочинительство — дело особенное… — Поммер не знает, что еще сказать. Сочинительство выше его понимания, оно чуждо и непривычно для его простой жизни.

— Кто тебя этому научил? — осторожно и уже гораздо доверительнее спрашивает он. — В семинарии, что ли?

На бледном лице Карла мелькает насмешливая улыбка. Поммер чувствует, что спросил неудачно, глупо.

— Где же ты этому научился?

— Этому нельзя научиться.

Учитель не понимает. Любой работе нужно учиться, само собой ничего не приходит. Он, Поммер, научился многому у кистера Анвельта, строительному ремеслу и русскому языку — на строительстве православной церкви, знание трав постиг от матери и деревенских, подковывать лошадь выучился от отца, пчеловодству — по книгам. Без ученья никто ничего не узнает.

— Стало быть, ты ничего толком не знаешь, так просто, времяпрепровождения ради! — говорит он вдруг весело, облегченно.

Карл не отвечает. Все, что мучило его в одиночестве и связалось в одну звучащую цепочку, отошло снова на задний план, когда отец стал спрашивать его в своей обычной суровой манере. Ему жалко красоту, которая не дает покоя и рождение которой на свет столь же мучительно, как приход теплых дней этой весной. Но красота — это сила, которая поможет ему одолеть болезнь и обрести духовную бодрость.