Загрохотал гром. Несколько молний одна за другой ярко осветили небо. Одна за другой быстро погнались по небу черные тучи, нахмурило. Ветер все усиливался, поднимая пыль и мусор. Деревья закачались и зашумели. Птицы то поднимались кверху, паря на крыльях против ветра, то резко ныряли вниз, к земле. Сверкало и грохотало.

— Спаси аллах, пойдем скорее отсюда, мой Ходжа, не будем стоять здесь мишенью для молнии.

Как бы подтверждая его слова, ударом ветра обломило большую ветвь тутовника прямо у них над головами. Они побежали к жилищу Ходжи и вскоре оказались и а террасе. В то же мгновенье обрушился страшный ливень. Взрывы молнии то и дело освещали землю, но затем все вокруг покрывалось мраком.

— Видать, наше богохульство пришлось не по душе аллаху, мой Ходжа? Или, может, это виноват Камаль-сумасшедший?

— Все называют его сумасшедшим, но в его словах много правды и смысла. Вы, как видно, не поняли сути того, что наговорил там Камаль. «Размножились люди, которые сами совершают преступления, а вину сваливают на меня. Недалек Судный день. Тогда я рассчитаюсь с ними». Эти слова заставляют каждого человека задуматься. Нет, Камаль сказал такое, чего не сказал бы иной мудрец. И где? В мечети, прямо обращаясь к собравшимся. Нет, усто Карим, сумасшедший такого не сказал бы.

— Но ваш приятель Додхудай считает его сумасшедшим.

— Что вы такое говорите?! Какой приятель?

— Не обижайтесь, мой ишан Ходжа. Если вы считаете меня своим другом, то не должны обижаться. Но пусть вата нога впредь не ступает на порог Додхудая. Не стоит Додхудай вашей ноги.

— Но поймите, он мой клиент, и он — калека. Я же цирюльник, это мое дело в жизни, моя профессия. Клиентов я обслуживаю и у себя дома и хожу к ним домой.

— Расскажите мне как другу, спросить ведь — не грех, кем вам приходится тот юноша, который живет у вас и таскает на закорках Додхудая-калеку?

— Никем он мне не приходится.

— Но все говорят, что это вы представили юношу Додхудаю и устроили его в том доме в должности осла.

— Правду говорят, чужой рот решетом не покроешь.

— Так же, как не накроешь луну подолом.

— Верно, это я послал юношу в дом Додхудая, но я сделал это из жалости, пожалел несчастного человека, калеку. Я поступил так по своему убеждению. Разве помочь несчастному — не благодеяние?

— Думая совершить благодеяние, вы совершили недоброе дело. Не обижайтесь, но другу можно высказать горькую правду. Не знаю, соответствуют ли мои слова шариату и тарикату, но только я не считаю Додхудая совестливым и благочестивым человеком.

— Но ведь и вы нанялись к нему на работу и делаете мраморную колонну для мечети?

— Это я делаю не для него, а для людей. Моя колонна останется после его и после моей смерти. Это будет мое наследство народу, но я ведь не посылал своего сына к богачу Додхудаю, чтобы он ездил на нем, как на осле.

— В этом кишлаке я беззащитный пришелец, усто Карим. Может, я и неправильно поступил…

— Напрасно мы погорячились, мой ишан Ходжа. Если я сказал что-нибудь обидное для вас, простите. Я дал волю своему языку, думая, что другу можно все говорить напрямик. Извините меня…

…В то время как Ходжа-цирюльник и Карим-каменотес, укрывшись от непогоды, вели беседу между собой, Хатама с Додхудаем на закорках непогода застала в пути у Чертова моста. Внезапно подул сильный ветер и в одно мгновение сделалось темно, как ночью. Ветер крутил и нес землю, песок, комочки глины, мелкие камешки, так что нельзя было открыть глаза. Тотчас Додхудай закричал: «Хатам, Хатам, у меня глаза забиты землей, я ничего не вижу».

— Если б и вправду было так, — пробурчал про себя Хатам.

— Ты что-то сказал? У меня в глазах песок, не могу смотреть.

Молнии, гром, сильный ветер и бешеный ливень — все смешалось вокруг, а со стороны гор стал напирать сель — потоки жидкой и вязкой грязи вперемежку с камнями.

— Лохавла валь кувата… — От посланной напасти сам же нас и спаси, о всемогущий! — стонал Додхудай. — Хатам, нельзя ли нам укрыться где-нибудь поблизости от этой беды?

— До кишлака далеко. Ближе всего кладбище. Не желаете ли туда?

— Не время смеяться, что же мы будем делать? Меня лихорадит…

— Может быть, мне бежать, как можно быстрее?

— Нет, нет, меня и так растрясло. Тяжело дышать… Не умереть бы мне тут…

— Что поделаешь? Живы будем — на одной земле будем, умрем — в одной земле будем. Что на роду нам написано, то и сбудется.

В небе загрохотало так, будто гора ударилась о гору. Казалось, сейчас рухнет сам небосвод. Ливень превратился в сплошной поток воды. Он заливал и глаза и рот. Жидкий сель хлынул с шумом, смывая и неся все, что встречалось ему на пути: мусор, хворост, мелкие камни. Хатам со своей ношей шлепал по жидкой грязи, равномерно покачиваясь, словно сундук на морских волнах.

— Гляди себе под ноги, ступай осторожнее, — стонал Додхудай, — не поскользнись, а-то упадем и покатимся…

— У всех, кто в одной лодке, одна судьба, говорят.

— Да брось ты свою лодку! Сторонись селя. Погибнем. Возьми влево к возвышенности. Как-нибудь поднимись на холм, — не то командовал, не то умолял Додхудай.

Хатам послушался, взял левее и стал взбираться на холм. Склон холма был покатый, но неровный, скользкий, с множеством каменных глыб на пути. К тому же ливень мешал смотреть…

— Хатам, как думаешь, где сейчас может быть полоумный Камаль?

— Откуда мне знать.

— Не пустился бы этот негодяй по нашему следу… А собаки-то его с высунутыми языками, настоящие тигры, позапрошлой ночью мне снилось, как на меня напали все его четыре собаки. До сих пор не могу прийти в себя от страха…

С трудом добрались до дому. Додхудаю и в эту ночь снились разные ужасы. То его терзали и рвали страшные собаки Камаля, то он тонул в жидком селе, захлебываясь водой и грязью. Он просыпался, стонал, обливаясь потом и задыхаясь, а как только засыпал, опять на него набрасывались кровожадные псы с высунутыми языками.

Внезапное нападенье сумасшедшего Камаля, устрашающий ливень, кошмарные сны, — все это доставляло мучительные страдания Додхудаю. От пережитого у него даже губы обметало болячками, словно после простуды.

Каждый раз Хатам торопился поскорее донести калеку до его дома в надежде хоть мельком, хоть издалека, хоть краем глаза увидеть Турсунташ. Сегодня же у него была и еще одна цель: очень ему хотелось помочь бедному Джаббаркулу и выпросить у хозяина те две мерки пшеницы на семена, которые тот пообещал. Они прибежали мокрые от дождя, а Хатам еще и потому, что обливался потом. Однако забыв про себя, он бросился переменять одежду Додхудаю и добился-таки и благодарности и благословения, но этого было мало парню: главное состояло в том, чтобы смягчить каменное сердце упрямого калеки, раздобрить его, а потом уж напомнить про обещанное. Переодевая калеку, он приговаривал:

— Ничего, дядя. Дождь это ведь божья милость. Ведь не случайно говорили древние мудрецы: «От дождя земля расцветает, от благословения — люди». Говорят еще: «Земля сыта будет и люди сыты будут». Наши тревоги и мученья уже позади, а для всех растений и зверей дождь целебен и благодатен. А если земле хорошо, то и живущим на ней — хорошо. Вот так. Теперь вы во всем сухом, чистом и белоснежном, как ангел. Ложитесь и отдыхайте на своих пуховых подушках, под многослойными одеялами.

— Молодец Хатам, спасибо тебе. Если уж не от меня, так пусть от аллаха воздастся тебе.

— Аллах жалует каждого раба своего, который неукоснительно исполняет заветы божьи. Но почему вы, дядя, говорите: «Если не от меня?» Вы ведь, слава аллаху, состоятельный человек, и кому как не вам воздавать ближним и творить добро тем людям, которые вам делают добро?

— Я знаю, ты умный, сообразительный юноша. Но что значит наше добро здесь по сравнению с той прекрасной жизнью, которая обеспечена правоверным на том свете. Конечно, только тем, кто свято чтит законы шариата и твердо следует по пути, указанному этими законами.