— Вспомнилась мне одна притча. Не рассказать ли ее вам?

— Расскажи, сынок, расскажи.

— Некий человек, оказывается, спросил у Насреддина, едущего верхом на ослице: «Как понять, дорогой Афанди Насреддин, что сам ты едешь на осле, а мешок взвалил себе на плечо? И что же ответил Афанди?

— Да, что же ответил Насреддин? — заинтересовался калека.

— Оказывается, ответил он так: «Разве ты не видишь, что ослица у меня сужеребая, готовится принести осленочка. Если бы я еще и мешок возложил на нее, тем самым я перегрузил бы бедное животное».

Додхудай расхохотался там, наверху:

— Ох и Афанди Насреддин! Выходит, если он мешок взвалил себе на плечо, ослице от этого легче?.. Ну-ка, ну-ка, нет ли у тебя еще таких же смешных историй про Афанди? Рассказывай самые интересные. Чтобы не было у тебя никогда печальных дней, чтобы жил ты всегда весело и беззаботно!

— Спасибо вам. И вы ведь говорите мне самые лучшие благословения. Таких я уж, наверное, не услышу на этом свете.

— Все блага, которые тебе не достанутся на этом свете, ты получишь на том.

— Вместо вашего осла, которого вы отдали временно Ходже-цирюльнику… продолжать ли мне говорить?

— Разве я плохо сделал, что отдал осла Ходже?

— Нет, вы хорошо поступили. Но и он вам неплохо услужил. Вместо одного осла нашел другого.

— Что ты такое говоришь?!

— Если я допустил неучтивость и сказал что-нибудь не так, простите меня. Я просто хотел вас повеселить и посмешить.

— Намерение-то благое…

— Разве я не стал ослом вместо отданного вами? Вот вы ведь ездите на мне, только почему-то не кладете на спину подстилки и не седлаете меня.

— Зачем ты произносишь слово «осел»? Оно, оказывается, очень неблагозвучно, каждое слово отличается от другого. Мудрецы говорили, что у слова может быть тридцать две разных цены. Хороший человек говорит — ласкается, плохой говорит — кусается. Зачем ты говоришь, что стал моим ослом, вместо того, чтобы сказать «моим сыном»?

— Хотел вас посмешить, поэтому и сказал такое.

— Я понимаю, сын мой. Ты простодушный и добрый юноша. Поэтому давеча я тебя благословлял. Шейхами не напрасно было сказано: «Не бери золота, а бери благословение», — это мудрейшее высказывание.

— Правильно сказано. Быть может, так и говорили древние. Быть может, они даже следовали сказанному. Ведь это, наверное, древнее изречение?

— Совершенно верно, сынок.

— А позволите ли вы вашему молодому слуге сочинить новое благословение в дополнение к изречению шейхов?

— Никто не отказывался от благословения, сын мой. Ну-ка, дослушаю, скажи, какое у тебя новое благословение? Я весь превратился в слух.

— Золото вам, а благословение — мне. Ну как? Хорошо?

— Хорошее благословение. Притом под стать тебе, великодушному Хатаму.

— Сочиненное Хатамом благословение понравилось вам, я рад этому, дядя. Впредь пусть так и будет: золото — вам, а благословение — мне. Согласны ли вы на это?

— Тысячекрат согласен, сын мой. Здоровье — огромное богатство. Как видишь, я больной человек. Поэтому и благословляю, чтоб ты всегда был в добром здравии.

— Я тоже желаю, чтобы исполнялись ваши молитвы.

— У меня от тебя нет секретов. У меня хватает богатства, хватило бы и возможностей. Если бы я пожелал, то подобно древним царям мог бы возлежать на парчовых одеялах, на пуховых подушках. Четверо здоровенных слуг носили бы меня на резных носилках. Но я посчитал это излишним для себя.

— Почему же, дядя?

— Потому, что такое великолепие достойно повелителя правоверных — тени бога на земле, а не такого раба божьего, как я, не такого калеки.

— И вы — тень бога на земле. Не слишком уж прибедняйтесь.

— Во всяком случае, если в мечеть я буду добираться с мучениями, то это будет полезно для моей потусторонней жизни. Вот почему я выбрал тебя, сын мой.

— Неудивительно, если у вас потусторонняя жизнь будет замечательной.

— Аминь.

— Аминь, — сказал Хатам, затем добавил: — Как бы вы в прекрасной потусторонней жизни не забыли своего молодого слугу Хатама.

— Если доведется мне попасть в рай, то я, заходя в него, не забуду тебя, сынок, можешь быть спокоен. Если будешь служить чистосердечно, за это благодеяние воздастся тебе. Не устал ли ты, сын мой?

— Вы продолжайте благословлять, тогда у меня прибавляются силы, Мне уж кажется, что на моих плечах — не вы, а мешок пуха, — сказал Хатам, подпрыгивая.

— Тише, тише, не утомись. Можешь быть спокоен, до конца своих дней буду благословлять тебя, до тех пор, пока не умру.

— А могу я узнать, какие молитвы вы будете за меня возносить?

— Это уже предоставь мне самому, сын мой.

— Лишь бы не проклинали. Боюсь проклятий. Уж вы только благословляйте.

— Чтоб в обоих мирах — и на этом, и на том свете тебе жилось прекрасно. Вот что я желаю тебе! — сказал Додхудай.

— Этот мир — один из названных вами двух миров?

— Да, этот мир, в котором мы с тобой живем, — временный, а настоящий — там, на том свете.

— Неужто на том свете мне будет житься так же прекрасно, как и на этом?

— Это знает один аллах. Мусульманин должен славить аллаха за каждый миг жизни. Кто-то голоден, а кто-то сыт, но все временны в этом суетном мире. Крепко придерживайся путей шариата, будь тверд в вере! Если ты не соблазнишься усладами этого мира и будешь вести бедное существование, тебе воздастся на том свете, где и будешь наслаждаться, дитя мое.

— Так и скажите, дядя: двери рая настежь для хатамбеков! Но каково будет на том свете тем, кто не мучился на этом, кто сам не трудился, заставлял работать других. И это было бы неплохо мне узнать. Не расскажете ли, если не трудно? Если только можно. Не утомил ли я вас беспрерывными вопросами?

Додхудай насторожился. Этот последний вопрос Хатама ему не понравился. Чтобы прекратить нежелательный теперь разговор, он замолчал, пожаловавшись на головную боль.

— Что с вашей головой? — удивился Хатам. — С чего она разболелась?

— Когда я много говорю, у меня всегда болит голова. Давай-ка лучше мы помолчим.

«Вот так, — подумал про себя юноша, — говорят, правдивое слово камень раскалывает, где же тут устоять голове?»

Тем временем они добрались до мечети Хатам хотел осторожно пройти в калитку, но помешала свисавшая нога Додхудая. Тотчас двое молельщиков, а также и Карим-каменотес, бросились на помощь Хатаму, но юноша отстранил их помощь, сказав:

— Отойдите, я сам.

Люди послушались его и отошли в сторону.

Весенний ласковый ветерок был напоен ароматами, ведь на берегах ручейков и бурливых саев ярко зеленели свежие травы, в том числе и пахучая мята. По небу торжественно и медленно плыли пышные, молочно-белые облака. Поднявшийся на вершину Нуратинских холмов и посмотревший оттуда вниз, на долину, человек изумился бы причудливой пестроте долины: на ее дне лежали тени от облаков и тени эти тоже медленно двигались.

Отнесший свою тяжелую теплую ношу домой Хатам возвращался по дороге, овеянной дыханием холмов и степей, а сердце его терзалось, и в голове шевелились беспокойные, тревожные мысли. Можно сказать, что он роптал на аллаха. «Почему столько несчастий предназначено одному человеку? — думал Хатам. — Ведь я такой же правоверный мусульманин, как и другие, почему же я беззащитнее всех других. Аллах лишил меня отца и матери, обрек на сиротство. Как будто этого мало, теперь вот еще… Только этого не хватало, господи!»

Шум воды, вырывающейся из ближнего ущелья, отвлек Хатама от горестных мыслей. Вот он, тот заболоченный сай, где ввергся в бедствие Джаббаркул-аист. Вот эти места, где из-за мешка пшеницы бедный старик боролся со смертью. Вон Чертов мост…

Над холмами появился молодой месяц. В его слабом, зеленоватом свете таинственно мерцают степи и склоны холмов. Крикнула птица. Внизу шумит сай. На душе у Хатама стало еще тревожнее. Скорее бы дойти до жилища Ходжи-бобо, успокоиться и отдохнуть. По словам этого тяжеленного, как полный мешок, Додхудая, люди, страдающие на этом свете, будут наслаждаться на том. Так устроил аллах. Но почему он пожалел своих милостей на таких молодых и здоровых, как я, способных перевернуть горы, трудолюбивых. А тому мешку мяса… Или, может, здоровье это и есть милость, а беспомощность калеки… Запутаешься совсем в этих премудростях. Надо будет сегодня же обо всем поговорить с Ходжой-бобо. Вдруг новое волнение нахлынуло на юношу, одинокого в этой тихой весенней лунной степи. «Как же так, — подумал он, — я страдаю и томлюсь из-за тебя и до сих пор не знаю даже твоего имени. Ведь если бы в обиталище этого калеки не попалась бы ты мне на глаза в первый же день, не таскал бы я на себе до сих пор эту гору мяса. А теперь… Только увидеть бы тебя. А если бы встретиться с тобой и поговорить… После такого счастья можно и умереть. Но возможно ли на земле такое счастье?»