Так рассуждал сам с собой Хатам, сидя на пороге сарая, а между тем Турсунташ прошла из комнат в сторону кухни. Как видно, ее послали заваривать чай. Прежде чем скрыться на кухне, девушка успела сделать знак Хатаму.

В мгновенье ока юноша оказался рядом с ней. Глаза Турсунташ были влажны.

— Что я могу сделать для тебя? — прошептал Хатам.

— Я не знаю. Делай что хочешь? Они собираются совершить свадебный обряд. Я согласна на все, что ты скажешь. Только бы не видеть этого самого…

— Убежим?

— Я же сказала, что согласна на все.

— Тогда ровно в полночь я тихонько постучу в дверь.

В это самое время в ворота вошли двое мужчин. Один из них был Сахиб-саркор, другого никто не знал.

Да, Сахиба-саркора Хатам знал хорошо. Верой и правдой служил этот Сахиб-саркор еще Маматбаю, будучи управляющим делами. После смерти хозяина он сумел жениться на хозяйке и стал, таким образом, обладателем всех богатств. Конечно, вместе с вдовой и ее богатствами достался ему еще и Додхудай, ставший его пасынком, но калеку он не очень-то принимал во внимание. Он знал, что весь у него в руках и поэтому заботился о приумножении его богатств, как если бы это были его собственные богатства. Тем самым он вошел в безграничное доверие к Додхудаю.

Но вот кто второй мужчина, вошедший сейчас в дом, Хатам не знал. Разные подозрения закрадывались к нему в душу.

Додхудай не сегодня сделался беспомощным калекой. Парализовало его еще в младенчестве. Не оставалось ни знахарей, ни исцелителей, ни заклинателей, ни снадобий, ни зелий, которые не были бы использованы Додхудаем. Ничто не исцелило его, и он перестал надеяться.

Однажды Сахиб-саркор, будучи в поездке по делам хозяйства, остановился на ночлег у своего приятеля-горца. Беседуя за вечерним дастарханом, он — к слову пришлось — рассказал о болезни пасынка. Приятель-горец рассказал ему, что в кишлаке за горой живет очень сильный табиб. Прибегающие к нему с убеждением и верой в исцеление излечиваются от своих недугов.

— Не надеются лишь покойники, — сказал тогда Сахиб-саркор, — надо показать Додхудая прославленному табибу. Но только не волочить же калеку в такую даль. Нельзя ли табиба пригласить в дом больного?

На другой день Сахиб-саркор увиделся с лекарем и подробно рассказал ему о больном и его болезни.

Этот табиб оказался неказистым на вид человечком, маленьким, сморщенным, безбородым, курносым. Можно сказать, что он был уродцем. И первый же вопрос его озадачил Сахиба-саркора. Он спросил, женат ли его пасынок.

— Куда же ему жениться, — едва не рассмеялся Сахиб-саркор.

— И не было никогда желания?

— Уж не знаю. Желание-то, может, и было, но не годится он в женихи.

— Большая ошибка, что при его желании вы его оставили холостым. Как же это получилось, что, заменив ему отца, вы не попытались его женить? Или, может быть, у вас не было на примете подходящей невесты?

Вдруг Сахиба-саркора как осенило. Он вспомнил о Турсунташ.

— Есть, есть такая девушка!

— Девушка для него — лучшее и единственное лекарство. Вы должны его женить и немедленно.

Эта мысль о женитьбе Додхудая отвечала и тайным помыслам Сахиба-саркора. Ведь как только девушка появилась у них в доме, он сразу же, что называется, положил на нее глаз. «Зеленовата, сыровата, — подумал он тогда. — Пусть немножечко дозреет. Никуда не денется. Теперь же получается как нельзя лучше. Додхудая, как мужчины, опасаться не надо. Он не сможет нанести девичеству Турсунташ никакого ущерба, будет только числиться ее мужем, а на самом деле… У Сахиба-саркора даже слюнки потекли при мысли о том, что будет на самом деле. Этот нераспустившийся бутончик, этот лакомый кусочек сам плывет к нему в руки. Теперь дело стояло лишь за тем, чтобы этого лекаря, предлагающего столь странное лекарство, пригласить в дом и чтобы он сам рассказал и внушил больному, что ему необходимо для исцеления. Почему бы ему не пойти к Додхудаю домой? Конечно, жаждущих исцеления много и около его собственного порога, но чего не сделают деньги? Разве Додхудай поскупится на десяток овец? Ведь говорил же он: «Ничего не пожалею, половину богатства отдам за излечение от недуга». Так и быть, — думал Сахиб-саркор, — со своей стороны, подарю этому лекарю коня. И тогда все получится как нельзя лучше: у Додхудая будет жена, у старухи помощница, работящая невестка, а у меня утешение — девчонка, не целованная даже матерью. Буду называть ее доченькой. «Доченька моя, доченька милая, доченька, моя красавица!» Растает она от моих ласковых слов, в которых нуждается больше, чем нищий в куске хлеба. Приручу ее, приласкаю, станет она послушной… О, цветочек моей души! — мечтал про себя Сахиб-саркор, — не знаю, средство ли ты исцеленья немощного калеки, но — средство моего омоложения. Если допустит аллах быть мне жертвой твоих прелестей: твоей белоснежности, твоей хрупкости, подобной раннему цветку, твоего красивого подбородка, твоих длинных ресниц, черных бровей, больших глаз, нежной шеи… О, услада моей души и утешение тела, о, моя юная, не целованная даже матерью! С тобой возвратятся ко мне мгновенья молодости…»

И вот лекарь уже осматривает больного. Он уколол ему палец иголкой и спрашивает: «Больно? Что-нибудь чувствуете?» Додхудай отрицательно покачал головой. Когда были перепробованы уколы в пальцы и в руки до локтей, табиб попросил, чтобы больного раздели. Сахиб-саркор ловкими движениями снял с калеки яхтак[65], а также рубашку. Обнажилось желтовато-белое рыхлое, вялое тело. Табиб начал трогать, нажимать, щипать; растирать грудь, шею, плечи, спину, живот больного и все спрашивал: «Больно? Что-нибудь чувствуете?»

В тех местах, где больной ничего не чувствовал, он отрицательно качал головой, но иногда вскрикивал, морщился, ежился, словно от щекотки.

— Есть мудрое изречение, — говорил Сахиб-саркор. — Если дело идет к выздоровлению, то табиб сам появляется на пороге, теперь-то, бог даст, вы избавитесь от недуга.

Табиб, между тем, взял руку больного, приложил пальцы к запястью и начал шевелить губами. И Додхудай и Сахиб-саркор уставились на него и затаили дыханье, думая, что он читает молитву или, по крайней мере, какое-нибудь заклинание.

— Одышка у вас, слабое сердце. Во всем виновата бездеятельность, неподвижность. Нужны движенья. Ну-ка поднимите руку…

Додхудай попытался поднять ее и не мог. Едва-едва лишь пошевелил ею, лежащей поверх одеяла.

— Бисмиллах-ир-рахман-ир-рахим, я излечиваю не своею рукой, а рукой моего непревзойденного учителя Лукмана-хакима, — сказал табиб, как бы помогая больному. Он взял руку Додхудая и несколько раз поднял ее вверх и опустил. — Где нет влаги, там ничего не растет. Почему быстро принимается и развивается дерево, посаженное у арыка? Потому, что обильно питается водой. Вода — кровь земли, жизнь для растений, для деревьев. И человек, представьте себе, некое дерево. И дерево живет водой и солнцем. И человек жив кровью, солнечными лучами. Если тело человека неподвижно, то кровь начинает густеть. Вот в чем причина того, что ваши руки и ноги перестали работать. От вас требуется движение! Побольше движения! Движение и еще движение! Вот что вам следует делать. Не ленясь, двигайте ногами, руками, телом. Это не дело одной — двух недель или года. Существует поговорка, что недуг прибывает мешками, а убывает золотниками. Но не теряйте надежды. Если будете выполнять мой наказ, то излечитесь. Очень жаль, что вы не женаты. Но и это еще не поздно. Вы должны жениться, не откладывать этого дела надолго, но только непременно на девушке, которая сама согласна выйти за вас замуж. Да, жениться вам надо не на вдове какой-нибудь, а на молоденькой девушке. С одной стороны, она еще ни в чем не осведомлена и будет делать все, что вы ни скажете, она пойдет по тому пути, на какой ее направит мужчина. С другой стороны, чтобы оживить ваши онемевшие члены и привести их в движение, нужна девушка, на которую смотреть — уже наслаждение. Юная девушка передаст вашему телу своей огонь, свою силу. Да, юная красавица, не целованная даже родной матерью, — вот залог вашего исцеления.