— Поздравляю с сыном, поччаджан![27] Отец мой шлет вам поздравление с рождением атчапара[28].

— Поздравляю и я его с внуком, а вас с племянником. Как здоровье вашей сестры?

— Хорошо, слава богу.

— Благодаренье аллаху, что дал он мне сына. Довелось-таки Маматбаю стать отцом, — тут он увидел Кимматпашшу, высунувшуюся было в дверь и спрятавшуюся обратно. Тень набежала на сердце. «Да… — подумал он, — моя радость сегодня — траур для старших жен. Хватит теперь этого траура на всю жизнь… Впрочем, если будут вести себя хорошо, пусть живут, если же нет… пенять им придется на себя!»

Тут к хозяину подскочил верный слуга Сахиб.

— Да принесет вам счастье ваш сынок Давлатъяр[29].

— Да сбудутся твои слова, но почему Давлатъяр? Что ты этим хочешь сказать?

— Разве плохое имя?

— Доброе пожелание — уже полбогатства… Но по обычаю право дать имя первому ребенку остается за дедушкой и бабушкой. Как скажет казий в Бухаре, так и будет.

— Имя это уже есть, — вступил в разговор Фазылджан. — Мой отец произнес его, когда повитуха только еще перерезала пуповину.

— Можем ли мы услышать его?

— Моего племянника зовут Додхудай[30].

— Одно другого лучше! Но ведь и в самом деле этого дитя дал мне бог. Только дал бы он его счастливым и долголетним…

— Додхудай! — громко крикнул хозяин, как если бы сын его был уже взрослым и надо было его позвать. Все засмеялись.

— Простите, хозяин, — сказал Сахиб-саркор, — но Додхудай ваш пока еще в священной Бухаре. Как будем действовать: выйдем в путь или же терпеливо будем дожидаться, пока сын сам не появится здесь на пороге и громко не поприветствует вас?

Люди захохотали.

— Да нет уж, надо постараться самим. Боюсь, без отца он вырастет непослушным. Сахиб! Приведи-ка сюда с конюшни…

— Которого, хозяин?

— Приведи-ка Черного Беркута. Пусть юный дядюшка моего Додхудая получит это сокровище в подарок за добрую весть, на суюнчи.

Сахиб-саркор побежал на конюшню. Все обратили взгляды в ту сторону. И вот, через некоторое время слуга, держа веревку накоротке, вывел черного, как смоль, с белой отметиной на лбу коня. Конь вздыбился, перебирая в воздухе передними ногами, заржал. Все видели, как сверкают глаза красавца, как лоснится черным шелком, переливаясь на солнце, его шерсть, Казалось, если бы не веревка, так и взмыл бы он кверху, под облака.

Так ознаменовалось рождение Додхудая, принесшее одним радость и торжество, а другим злость и досаду.

Слухи, которые с таким усердием и рвеньем распускала Кимматпашша, не подтвердились. Никакого тайного любовника, с которым Шамсикамар якобы встречалась еще до своей брачной ночи, не оказалось. Просто ребенок родился семимесячным, недоношенным в чреве матери. Дедушка-казий тотчас заказал лучшим бухарским шапочникам некое мягкое и теплое гнездо, в которое положили новорожденного и под надзором опытных старух-повитух стали выхаживать и выкармливать. Месяца через три ребеночек стал выглядеть нормальнорожденным младенцем, и счастливый Маматбай, которому надоело мотаться между Бухарой и Нуратой, стал подумывать, как бы забрать и жену и сына домой.

Как ни естественно было это желание отца и мужа, как ни естественна была такая просьба, казий воспротивился ей и под всякими предлогами оттягивал время, не давал согласия. Дело в том, что и сама Шамсикамар отнюдь не торопилась и не горела желанием покидать Бухару. Она знала, что на новом месте ее ждет враждебное отношение двух первых жен, нареканья, пререканья, которые будут отравлять ее молодую жизнь и портить здоровье. Она даже осмелилась и высказала мужу свои сомнения.

Но и Маматбаю не было никакого резона бросать на Нуратинской земле свои обширные угодья, пастбища и стада. Он вовсе не собирался переезжать в Бухару. Конечно, у него было право сказать казию: «Ваша дочь — моя законная жена, она должна находиться там, где нахожусь я. Вы же — казий и лучше других знаете, что законы шариата на моей стороне». Да, так он сказать мог, но не хотел. Не следовало все начатое со взаимными почестями, с почтительностью и уважением переводить на ссору, оскорбления и вражду. Маматбай решил идти путем осторожности. Он надеялся постепенно ублажить тестя, смягчить его сердце и тогда уж увезти молодую жену вместе с сыном по доброму согласию и желанию. Посоветовавшись со своими нуратинскими сотрапезниками, он пригласил казия в гости, а с ним и еще нескольких именитых бухарских жителей.

Бухарцев усадили на почетные места, у ног тестя зарезали жирного барана, накрыли стол, вообще соблюли все обычаи, соответствующие приему самых дорогих и почетных гостей. Все поздравляли казия с внуком, а хозяина с сыном, желали всем долгих лет жизни, изобилия и богатств. Затем Маматбай надел на тестя драгоценный парчовый халат, а на других гостей халаты из банораса[31]. Опять посыпались взаимные поздравления. Наконец, когда все немного затихли, хозяин начал говорить, придавая своим словам как бы оттенок мечты и желания.

— Слава аллаху, — говорил он, — благодарение богу за то, что самые заветные цели наши достигнуты. Вы, господин казий, пребывавший доселе в положении отца, а я, покорный раб божий, ваш покорный слуга, влачивший свои дни в жалкой бездетности, стал отцом. Радуюсь безмерно я этой милости аллаха и возблагодаряю в пятикратных молитвах. Но хочу я также, если бы, на то было ваше согласие, достопочтенный отец моей жены, ознаменовать рождение моего сына, а вашего внука великим празднеством. В его и вашу честь разверну я огромный дастархан, дабы накормить изобильнейшим пловом всех людей, живущих и вблизи и вдалеке… Если бы вы осчастливили меня своим согласием на это празднество… Слава аллаху, все мы временны в этом мире. Бисмиллах-ир-рахман-иррахим, во имя аллаха милостивого и милосердного, когда настанет моя кончина и покину я этот мир, мой свет, оказывается, не погаснет. Ваш внук Додхудай зажжет свет в нашем доме, заведет семью, детей и будет продолжен род Маматбая.

— Иншаллах![32] — проговорил казий.

Гости повторили как эхо вслед за ним это благословение и пожелали Додхудаю долгих лет жизни.

Проявлявший радушное гостеприимство и чрезвычайную учтивость Маматбай показался гостям щедрее и блистательнее легендарного Хатама — щедрейшего из щедрейших. Его солидная, упитанная фигура, его похожее на сдобную лепешку белое лицо, мохнатые черные брови, красивые усы без единой серебринки в них, подстриженная под форму продолговатого подбородка черная-пречерная борода, пешаварская[33] чалма, намотанная на подобную круглому арбузу голову, хорошо сидящий и радужно переливающийся всеми цветами парчовый широкий халат — все это было одно к одному и так шло Маматбаю, что он с каждым часом казался гостям все более внушительным, красивым и щедрым.

Однако все ждали, что скажет казий, даст ли он согласие на грандиозное празднество, одобрит ли его. После долгого молчания казий раскрыл ладони, чтобы прочитать молитву благословения, а прошептав ее про себя, громко проговорил: «аминь». Все, как эхо, повторили за ним: «аминь, аминь».

Развернулись приготовления к празднеству. Своим домашним и слугам Маматбай приказал: «Все мое достояние, а если этого не хватит, то и сердце мое — все, все Додхудаю. Не жалеть ничего!» В окрестные города и кишлаки поскакали глашатаи, чтобы созывать людей на торжественный плов и улак[34].

Как известно, перед такими событиями ходит множество толков и слухов. К одному услышанному слову прибавляется десять других, а потом все эти слова переиначиваются, перевираются, правда превращается в ложь, а ложь — бывает и такое — превращается в правду.