— Верно вы сказали. Я встаю. Скажите участникам похорон, что сейчас заупокойная молитва будет прочитана мной в мечети.

— Нет, — вскочил другой мулла, загораживая дорогу первому. — Читать заупокойную молитву — мое право.

— Не преграждайте мне путь! Не превращайте благодеяние в грех! Отправляйтесь в свою мечеть. Там ждут вас не усопшие, а живые правоверные…

— Вот прочитаю молитву, тогда и уйду…

Снова вступил в разговор Сахиб-саркор.

— Почтенные господа, я уразумел, наконец, предмет вашего спора. Я был Маматбаю верным слугой. Я не уменьшал его богатство, но способствовал его приумножению. Сослужу ему еще одну службу и помирю вас. На похоронный обряд я выставляю не одно животное, а два: кобылу и верблюда. Делаю я это для того, чтобы вы, два имама, не позорились друг перед другом. Пусть один из вас возьмет кобылу, а другой верблюда.

— Кобылу мне!

— Ладно пусть кобыла достанется вам, а верблюд вам, домулла.

— Согласны! — воскликнули оба имама почти в один голос. Теперь они начали состязаться в любезности друг перед другом, уступая друг другу право первым войти в мечеть и первым начать молитву.

Табут, едва ли не примерзший к земле, силой оторвали и понесли. Послышался вопль женщин. Все три жены покойного били себя по лицу кулаками и царапали себе щеки. «О, мой повелитель!» — восклицала молодая вдова. — Кого теперь Додхудай будет называть отцом?! Кто будет его гладить по головке? Кто будет ласкать меня, о, мой повелитель!»

Вопли молодой женщины сотрясали сердца собравшихся и вызывали слезы у них на глазах.

Никому не было известно, как появился на свет Маматбай, но все теперь знали, каким образом погас свет его жизни, когда ему только-только исполнилось сорок восемь лет.

— Невиданное празднество было устроено в Нурате, многолюдные зрелища. Кто же знал, что призовые верблюд и кобыла понадобятся для похорон?

— Смерть приходит без гонца, она не предупреждает о своем приходе, — так рассуждали участники похорон, возвращаясь с кладбища, где положили Маматбая на его «настоящее» место.

— Отец ушел в мир настоящий, а сын остался здесь, в призрачном мире.

— Кто знает, какие превратности готовит ему судьба?

— Никто, кроме аллаха.

— Пока не гадайте. Если продолжится наша жизнь, то увидим, что ждет Додхудая, узнаем, что написано у него на роду…

Тают снега, утекает вода, идет жизнь. Очень скоро забыли о нелепой и неожиданной смерти Маматбая. Еще не разошлись люди с его похорон, а уж началась скрытая борьба между тремя женами покойного. К двадцати дням с его смерти она из скрытой превратилась в явную. Две первые многоопытные жены теперь открыто, по малейшему поводу придирались к бухарке Шамсикамар. Раньше у них была только одна забота — ревность и зависть, теперь возникла новая задача — поделить оставшееся наследство.

Тем временем шла весна. С каждым днем становилось теплее. По краям глиняных крыш появлялась ярко-зеленая бахрома, кое-где по углам, где были устроены, водосточные желоба, падали вниз крупные хрустальные переливающиеся разными цветами на солнце капли. С вершин Нуратинских гор снега как бы сползли в складки и морщины и там мерцали тусклым серебром, равно как и на северных склонах, менее доступных пригревающим солнечным лучам. Постепенно весь мир из коричневого и серого становился на время изумрудно-зеленым. Под нарастающим солнечным теплом и светом оживало все на земле.

Оживление царило и в доме Маматбая, но это было иное оживление. Вместо того, чтобы радоваться и наслаждаться таким неповторимым даром природы, как весна, там три жены каждый день спорили и скандалили из-за оставшихся от покойного мужа несметных богатств. Старшая из жен — Кимматпашша по любому поводу бросалась на робкую младшую Шамсикамар, а вскоре стала нападать и на свою постоянную соперницу — Халпашшу.

— Чтоб тебе пропасть! — кричала она на молодую вдову. — Из-за твоего щенка погиб мой лев Маматбай! Это ты своим появлением принесла нам всем несчастье! Если бы не ты, он бы и сейчас сиял передо мной во всем своем львином величии, а все мы были бы в добром здравии и веселии.

Кимматпашша беспрерывно лила слезы, показывая, что она одна была верной и любящей женой Маматбая, завывала на весь дом и даже еще громче, чтобы слышали и соседи. На самом же деле она едва дождалась сорокового дня, чтобы змеей вползти под теплое одеяло в постель Сахиба-саркора. Она и раньше, с давних уж пор была тайной любовницей этого приближенного к баю человека, теперь же могла уж больше не скрывать своих отношений и вскоре сделалась его женой. С этого дня дом Маматбая стал для Сахиба-саркора не местом службы, а своим собственным домом. Но все же это не был еще в полной мере его собственный дом, поскольку он не был домом одной только Кимматпашши. Существовал ведь еще законный наследник Додхудай, а также его мать Шамсикамар. Задача состояла в том, чтобы любым путем выжить из дома эту бухарку и остаться в доме одним. Они не собирались поступиться хотя бы частью наследства, которое само плыло им в руки.

Кто лучше Сахиба-саркора мог знать все оставшиеся после Маматбая отары, стада, табуны, земли и воды. Ведь он вел все дела и знал то, чего мог не знать сам Маматбай. Так что распределение богатств между наследниками зависело только от Сахиба-саркора, от его совести.

Основной наследник всех отцовских богатств Додхудай был еще несмышленым младенцем. Его молодая мать не успела еще приобщиться к хозяйству мужа и ничего в хозяйских делах не понимала. Уж во всяком случае никак не могла она сравниться с хитрой, опытной, обладающей волчьей хваткой Кимматпашшой. Кимматпашша нарочно, чтобы вывести в конце концов из терпенья молодую мать, при каждом удобном и неудобном случае старалась ее уязвить, уколоть, обидеть.

— Пропасть твоему роду! Козыряешь своим ублюдком, которого родила неизвестно от какого ублюдка.

Какой бы кроткой и безропотной ни была Шамсикамар, и она иногда не могла стерпеть.

— Забралась под теплое одеяло к управляющему и еще недовольна. Чего же еще тебе надо?

— Ишь ты! Нашелся у нее язык! Чтоб ты подохла! Родившая ублюдка от ублюдка. Попробуй-ка и ты выйти замуж вроде меня. Кому ты нужна со своим ублюдком?

Только Халпашша, вторая жена покойного, не вмешивалась в разговоры и во все эти скандальные дела с дележом наследства. Этому наследству она предпочитала мирное безропотное существование. Она говорила, что все наказания от аллаха, не пропускала ни одного из пяти ежедневных намазов, любила уединение, довольствовалась каждым днем жизни, дарованным ей, и возносила аллаху за каждый прожитый день благодарности и хвалу.

Что касается Шамсикамар, то у нее ни к чему не было никакого интереса, кроме как поскорее уехать бы из Нураты и не видеть ее больше никогда-никогда. Поскорее распределили бы наследство, отдали бы ей сына, не надо было бы видеть больше ненавистную Кимматпашшу, выслушивать ее оскорбления. Молодая вдова ночей не спала, плакала навзрыд, молила аллаха: «Чтоб пропала моя вдовья доля! Если бы отец не продал меня, как скотину, этому уже имеющему двух жен, не пришлось бы теперь страдать и маяться. Лучше бы мне совсем не родиться на свет, чем родиться девочкой! О, боже, боже!»

Если сравнить все богатства Маматбая с сундуком, который предстоит открыть, то ключ от сундука был в руках у Сахиба-саркора. Но он медлил открывать этот сундук, а тем более на глазах у людей захватить все его содержимое. А может быть, кто знает, не остатки ли совести жили в нем. Но вернее всего причиной того была не совесть, а осторожность и осмотрительность хитрого человека. Так или иначе он все оттягивал и оттягивал раздел имущества, несмотря на то, что новая его жена и сообщница Кимматпашша ни днем, ни ночью не давала ему покоя. А уж особенно ночью.