Быть тупой задницей - одно дело. Быть тупее чужой задницы - другое.

- Слушай, мне жаль, - говорю я. - Реально. Мое раскаяние не выразить словами. Я сделал дурацкое дело и честно сожалею. Если это хоть что-то значит, за прилавком остались несколько ройялов...

Его лицо снова - одни красные зубы. - Думаешь, всё ради денег..?

- Нет, понимаю. Знаю. Просто... я думал, ты не поймешь. Прости. Нужно было верить в тебя.

Сейчас он смотрит озадаченно. Куда лучше, чем жажда убийства. - Почему ты должен был верить мне?

- Мы... у нас есть общий знакомый.

- Нахожу это неприятным.

- Друзья зовут его Ррони.

Рот его захлопывается так быстро, что стук зубов слышен на всю улицу. - Не знаю никого с таким именем.

- Возможно, он живет здесь под другим. Ррони, он надолго улетел с ветром. Семья ищет его. И не только она. У его семьи есть враги. Враги тоже могут искать Ррони.

Глаза сощурены, как ножевые раны. - И?

- Может, я и не знаю, где Ррони. Но я должен убедить кое-кого, что знаю. Понимаешь? Я не обязан им говорить. Пусть думают, что я знаю.

- И что случилось с... твоим другом?

- Ничего. Совсем ничего. Не в нем дело, в семье. И он не должен верить мне. Едва кое-кто расскажет ему... ну, если он решит, что я не сохраню тайну, у него будет много времени уехать и спрятаться в ином месте... А если он поверит моему честному слову, то и беспокоиться не придется.

- И почему ты не выложил это сразу?

- Ну, знаешь... имей я малейшее подозрение, насколько ты чокнутый и опасный хрен, сказал бы сразу. Но ведь ты вряд ли бы поверил. Сейчас ты видишь, я поставил на это свою жизнь. И надеюсь, ты примешь мое честное слово и мы расстанемся друзьями.

- Слово "друзья", - говорит он, сердитый, тонущий в осадках ярости, - это преувеличение душераздирающего масштаба. Посрамляющее само понятие соразмерности.

Вот теперь я дышу спокойнее.

Ангвасса уже встала на колени, осматривая рану огра; она смотрит на меня, глаза закачены, но я замечаю намек на кивок - и мне, простоватому громиле средних лет, трудно поверить, что подмигивание некоей девицы, мол, "отлично проделано", рождает теплое чувство во всем теле.

Ну ладно: она не просто девица. Она героиня. Настоящая героиня. Того сорта, о котором большинство знает лишь из истории. Того сорта, в который большинство даже не верит.

Чертовский позор, что ей придется умереть.

Ангвасса платит капитану шаланды и церемонно благодарит, вскидывает мешки на плечо - и мы спускаемся на берег Лириссана, переступая растущие тени.

Лириссан положительно странная страна. Тут чуднее, чем в любом ином месте; Анхана всегда остается Анханой, какой бы ни был год, и даже в Харракхе находим деревни средне-английского типа, нечто родное. Но Лириссан кажется скопищем ночлежек и борделей и таверн, сгрудившихся вокруг торговой фактории в центре городка. Тут даже улиц нет. Лишь пятачки для охотников и трапперов из Божьих Зубов, притоны, в которых они могут продать добычу, напиться, проиграть и спустить на шлюх денежки.

Сорок с лишним лет спустя, когда Компания "Поднебесье" проложит приморскую ветку забожской железной дороги, Лириссан станет богатым торговым городом, первой станцией от Хрилова Седла. Но сейчас холм, на котором возвысится особняк графини Эвери, остается лесистым курганом в двух полетах стрелы. Там и дороги нет. Лишь река.

И река наводит на меня дрожь.

Не люблю смотреть на нее. И ни за какую хрень на свете не нырну. Понимать, что это часть того, чем станет Шенна... Мне не по себе даже после дней пути на шаланде. Это как найти фотку матери в подростковые годы и понять, что она в высшей степени вдувабельна. Ясно? Только подумаешь - и неловко.

По крайней мере, мне не грозит вбухаться лбом в Шенну: как Природная Сила, она связана временем, как и я. Ха. Более связана, чем я сейчас.

Почему-то от этого тоже неловко.

Ангвасса нашла дорогу к местному рынку. Осматривает одну трущобу за другой, отвращение нарастает, лоб морщится все сильнее. Она бросает недовольный взгляд. - Ночь здесь спускается медленно, но все же спускается. Нам не хватит света до следующей деревни.

- И хорошо, ведь следующей деревни нет. Там, куда мы пойдем.

- Наименее поганое из здешних заведений будет являться мне в кошмарах, - говорит она мрачно. - Полагаю, лучший приют нам дадут деревья вверх по реке.

- Рад, что ты так считаешь.

Здесь нет настоящих конюшен или дорожной лавки, лишь пара криво огороженных выгулов. Впрочем, лошади в них выглядят вполне довольными. Лишь четыре лошади стоят у коновязи среди домов, и один конь отдельно - мешок с костями, черный жеребец с мышастой головой. Он в сбруе, под седлом и с сумами по бокам. Крутит головой, глядя на лошадей, и я не сразу понимаю, что не лошади ему интересны, а поилка подле них.

Ведь у него нет воды.

Из здания льется свет, слышен смех и нескладное пение, и если долго думать о каком-то долбодятле, лениво пьющем и жующем, пока конь томится жаждой в ночной темноте... да я готов убить сукиного сына, и Ангвасса будет не очень довольна.

- Сколько у нас осталось денег?

Ей не нужно считать. - Три ройяла, семь ноблей и до двадцати сервов.

Я щурюсь, рассматривая коня. - Одного ройяла за глаза.

- Ты дал надежду, что мы тут не задержимся, - отвечает она, передавая монету. - Но за анханский ройял можно купить целый дом, и получше этого.

- Я не покупаю дом.

Внутри таверна кажется хижиной, выстроенной вокруг примитивной кухни. Земляной очаг в углу дает почти весь свет. Несколько грязных фонарей бросают теплые круги на шаткие столы и грубые скамьи. Пятеро развлекаются за одним столом - четверо явно хорошо знакомы, пятый сидит на расстоянии руки, хотя все кажутся вполне дружелюбными. Вдоль стен громоздятся бочки эля, ржавые черпаки висят по краям.

Парень в саже - руки такие грязные, что Лессер Пратт утопил бы его в пиве и нагадил сверху - машет мне от огня, не трудясь подняться. - Ищешь удовольствий, приятель?

- Я ищу человека, у которого конь.

Он шевелит плечами, горбится на стуле, явно не интересуясь ничем, за что не получишь монетки.

Я приветливо киваю и купечески улыбаюсь пятерым за столом. - Кому принадлежит тот черный мерин у привязи?

- А кому интересно? - Это говорит тип, сидящий чуть в стороне от прочих. Уже легче.

- Сколько хочешь за него?

- Ты ч-чего? - Он моргает, будто вдруг ослеп. - Хочешь купить мово Пивасика?

Я видел коня и понимаю его неверие. - Я не шутник, добрый человек. Я хочу взять твоего коня и оставить тебя с... - Жестом волшебника я материализую золотой ройял между пальцев. - С этим.

Он слишком нализался для тонкостей; лицо обмякает, но тут же твердеет, глаза сужаются. - Ни за что, приятель. Люблю его до ужаса.

- Если твои яйца прилипнут к моим сапогам, будет еще ужаснее. За ройял можно купить четырех таких. Бери.

- Яйца к твоим сапогам, обоссать да обсосать! - Он вскакивает. Он большой. Такой большой, что в ближайшей родне явно не обошлось без грилла. Вытаскивает нож чуть поменьше себя. - Не хочешь повторить?

- Зависит. Желаешь выйти отсюда с ройялом в руке, или чтоб тебя вытащили с ножом в дупе?

Он колеблется, что и хорошо, и плохо. Хорошо, ведь мы можем обойтись без большой кровопотери. Плохо, потому что он повидал виды и знает: если человек ниже, старше и без оружия не дрожит при виде ножа у лица, он может оказаться слишком опасным для случайной драчки. Значит, драка пойдет серьезная.

Мне уже лучше.

Я огибаю его, кивая четверым за столом. - Этот кусок дерьма кому-то дорог? Спрашиваю, чтобы понять, скольких придется прикончить.