- Нет, - бросил он. - Нет, да ладно. Вовсе не...

- Или хочешь, чтобы я была глупой зверушкой, как твоя мертвая Речная сучка? Чтобы сказала "не ходи"? "Выбирай, я или он"? Точнее, Я или Он?

Она словно уколола его булавкой. Лошадиного размера. Ибо он не был уверен, кто прав. И Христос, она умела ранить.

Женщина подняла голову. - Ты заставишь меня выбирать между тобой и табуном?

- Это, - сказал он весомо, радуясь, что возвращается на твердую почву, - глупый вопрос.

- Да. Верно.

Он понял, что улыбается.

- Но боль осталась, - продолжила она. - Мне все еще страшно.

- Поговори со мной. - Черная боль в груди заставила его раскрыть ладони. - Скажи, чем я могу помочь тебе.

Ее плечи чуть поднялись. - Забери меня с собой.

Он хихикнул. - Да, точно.

Через пару секунд он заметил, что она не смеется; а потом ему самому стало не до веселья. - Ни хрена подобного.

Она смотрели вниз. Он проследил, куда. Кариллон тоже не особенно преуспел с покрытой шрамами кобылой. - Я же рассказывал, какое дерьмо собирается вокруг Кейна. Ну, ты же помнишь войну в графстве Фелтейн.

- Лучше, чем хотела бы.

- Эта будет еще хуже. Треклятые рыцари Хрила... ты хоть слышала о рыцарях Хрила? На пути не попадались?

Она отвернулась к железному небу. Солнечные пряди в волосах покрывались снегом.

- Не просто парни в латах. Их парни в латах - бойцы Хрила - лучшие солдаты планеты, но и они сосунки перед своими рыцарями, жрецами липканского бога поединков... Дерьмо, из актеров лишь трое играли рыцарей Хрила. Одним был Реймонд Стори, изображавший Джуббара Текканала. Они прозвали его Дьявольским Рыцарем. Мы звали Молотом Дал"каннита. Слышала о таком? Он - человек, убивший Ша-Риккинтайр. Потребовалось три дня. Битва без остановок. Против дракона. Он победил. Один. Ты слушаешь?

- Актиры. - Голос звучал утомленно.

- Ты не поняла. Я не могу биться с этими ребятами. Никто не может.

- Их нельзя убить?

- Ну... можно. Но только не в бою. - Он махнул рукой, разгоняя снег. - Не в этом суть.

- Знаю.

- Я не смогу тебя защитить...

- И здесь не можешь.

Он подавил гнев. - Не желаю смотреть, как ты умираешь.

Она взирала на заснеженный пик далеких гор. - Я умираю каждый день.

- Это мы уже обсудили.

- И не тебе решать, чего я хочу.

Христос, он ненавидел, когда люди заводили эту хрень. - Прошу, ради всего дрянного, скажи. Ты не стала кейнисткой?

- Зависит. Хочешь получить порку?

Он не сумел выдавить даже вежливого смешка. Лишь сдался боли в груди. Полностью.

Рука вылетела из-под серапе и легла на напряженные мышцы плеча; она развернулась испуганной кобылицей - полсекунды он искренне ожидал, что его высекут ремнем - а они прижалась к груди, утонув лицом в плече рядом с шеей, и щеки ее были ледяными, мокрыми, словно она стояла не под снегом, а под дождем. Тут он и понял, или решил, что понял, почему она не давала увидеть свое лицо.

Что-то сломалось внутри него.

Он крепко укутал ее своим серапе, обнял, прижался лицом к взъерошенным волосам, ощущая запах лошадей и осин и льда и ветра и высоких гор.

Она дрожала.

- Всё хорошо, - прошептал он на ухо. Слова готовы были изглодать его живьем, но промолчать значило умереть на месте. - Идем со мной.

Ее дрожь стала судорогой, а потом громкий вздох наполнил легкие и снова опустошил. - Нет. Спасибо.

- Что?

- Ненавижу города.

- Ну знаешь, чтоб меня...

Она подняла голову настолько, чтобы сквозь завесу волос он смог различить злую усмешку. - Девушки любят уговоры. Тупая задница.

Он промолчал. Не хотел, чтобы дурацкая молотьба в черепе завладела и языком. Дрожь вернулась, она прижалась крепче, но теперь он понял, отчего она дрожала. - Ты... - Она едва выплевывала слова. - Ты так легко...

Он выдавил, наконец, и собственный смешок. - А ты, - сказал на ухо, - гнилое существо.

- Я лошадиная ведьма.

- Помню.

- Тогда зачем заставил напомнить?

- Ага, - сказал он с улыбкой капитуляции. - Да, точно, я задница.

- Просто помни, - пробормотала она в шею, - помни, крутой парень, что моложе ты не становишься...

Улыбка расцвела на его губах, будто цветок. Первый раз она сказала так... где они были, и во что она была одета, и во что она завлекла его столь же короткими речами... он почти спросил, помнит ли она, но не стал.

Она не забывала. Ничего и никогда.

- Утром я почти ушел. - Он оторвался от женских волос. Любимая ее кобыла, с элегантным "чепчиком" вокруг ушей, тянула колючую траву из трещины среди камней. Негодующее, но вместе с тем игривое ржание донеслось снизу, а затем фырканье и топот. Кто там баловался, было не понять из-за снега. Но громче всяких копыт стучало ее сердце напротив его груди. - Я был намерен. Знаешь, просто уйти. Понял, что если ты смылась, то не без причины.

Она лишь стиснула его сильнее.

- Но... - Он покачал головой, устало вздохнув. - Я не смог, и всё. Не смог уйти, не увидев тебя. Не взглянув в глаза.

Она хихикнула у плеча. - В который первым?

Он сжал ладонью ее подбородок и поднял голову и погладил влажные волосы, закрывая ими морщины, выведенные на запавших щеках солнцем, вольными просторами и болью, и поцеловал бледный шрам в уголке рта, а она взглянула сначала одним правым глазом, как делала часто - тем, что сверкал теплом и жизнью, карий как у голубки - а потом левым, ведовским глазом, серо-голубым, словно мертвый зимний лед. Она как будто желала убедиться, что видит одного человека обеими глазами. Он сказал: - В каждый. Сразу в оба. Мне все равно. Как всегда. В тебе нет ничего, что я не ... - но руки ее уже сползли, одна на затылок, а вторая южнее, к выпуклости ягодиц, и она потянула его к себе и слилась губами, и тело всё сказало без слов.

И на время горы стали им постелью, а небо одеялом, а снег словно пропал.

Но лишь на время: табуну ведьмы нужно было зимовать в низинах, к югу и западу, и она была самой собой; и надвигались нелады на севере и востоке, и он был самим собой.

Она поскакала. Он пошел.

Он оглянулся, но лишь сердцем. Ведь он шел в Бодекен, и там будут Черные Ножи, и он не может привести с собой никого.

Всё навсегда, пока не окажется иначе.

- Еще со мной?

Дункан открывает глаза. - Кажется вполне понятным, хотя идет обрывками.

- Хорошо. Это хорошо. - На миг Кейн почти улыбается. Почти. - Это же... ну, это те, которые я хочу увидеть сбывшимися. Те, что, надеюсь, будут. В конечном итоге.

- Так ради этой женщины, "лошадиной ведьмы", ты так, э... видишь?

- Почти.

Дункан вспоминает, каково это: любить ту, что еще не умерла. - Кажется, она милая.

- Спасибо.

Ее голос заставляет его дернуться, только сейчас он понял, что уже не наедине с Кейном. - Ах. Гм, привет.

- Привет.

Она сидит на земле с другой стороны, чем Кейн, ноги сложены, руки свободны - точно как в видении. Та же безрукавка. Та же рубаха коновала. Те же волосы.

Те же глаза.

Кейн говорит: - Рад, что ты здесь.

Посланная ему над мечом улыбка говорит лучше слов.

- Помнишь всё, что мне нужно знать?

Она пожимает плечами: - Помню, что бывает, если я не являюсь.

- И что?

- И я здесь.

С некоей хмурой гримасой Дункан понимает, что сидит она не на снегу, на котором лежит он - она на травке, тощей и вялой, но явно живой. Крокусы пробились сквозь снег вокруг нее, она срывает их и вставляет в волосы.

Он говорит: - Ты наделена властью.

- Как и все.

Он размышляет, и пока размышляет, цветы в волосах сжимают его сердце будто кулаком; в следующий миг он понимает. Девия любила его экспедиции в Поднебесье больше него самого - и всегда любила носить цветы в волосах. На Земле цветы были неприлично дорогой роскошью. - Ты нынешняя любовница моего сына... э, Кейна?