В зале царила тишина. Передние ряды заняли старшеклассники местной десятилетки — аккуратно причесанные девушки с бантами на головах и парни в свитерах и блестящих куртках. Сзади сидели старшие, тоже одетые по-праздничному, а у боковых дверей живописной стайкой теснились пять девушек в беленьких фартучках — те, что должны были прислуживать за праздничным столом, накрытым в честь знаменитого гостя в одной из боковых комнат Дворца. Все слушали, боясь пропустить хоть одно слово. Актер это чувствовал, и голос его звучал проникновенно и четко.

Когда он дошел до того места, где старая Анастасия Васильевна Хорунжая объясняет судье, почему она не хочет отдать сыну свои две комнаты и перейти в одну, из задних рядов послышался возмущенный бас:

— Вот и брехня!

От неожиданности актер с испугом глянул в зал и на миг запнулся. Но свет бил ему прямо в глаза, и того, кто выкрикнул, в темной пропасти зала не было видно. Профессиональная выдержка, однако, победила, и хорошо поставленный баритон повел дальше.

Невестка бросала Анастасии Васильевне Хорунжей нетерпеливые реплики, и судья угрожал, что, ежели она не замолчит, ее выведут из помещения суда. На какое-то время молодая женщина замолкала, но тогда в неправый бой с позорной рьяностью бросался сын Микола, а мама с болью стыдила его, и судья уже почти не скрывал, что он на ее стороне.

— Ну, говорю же, чистая брехня! — снова крикнул бас из задних рядов, еще раз предоставляя актеру возможность удостовериться, что акустика в новом зале колхозного Дворца просто чудесная.

На сцене наступила тишина, а зрители зашикали на нетерпеливого крикуна. Но он не унимался и басовито настаивал на своем:

— Брехня — и только! И фамилия Настина не Хорунжая, а Хворостяная, и сына зовут не Микола, а Иван, и не за хату они судились, а за деньги!

— Кто это там скандалит? — вышел из-за кулис и грозно спросил Свирид Иванович.

— Ну вот, уже и «скандалит», — отозвался снова басовитый зритель. — Только голос подай, так уже и в хулиганы попадешь!

В зале послышался сдержанный смех. Актер стоял и беспомощно смотрел на председателя колхоза.

Свирид Иванович вышел на сцену.

— Товарищи! Да что же это такое? — возмутился он. — К нам гость уважаемый приехал, искусство свое привез, а мы… — Он посмотрел на гостя, который нервно потирал руки и виновато улыбался. — Вы уж, пожалуйста, извините, наверное, кто-то на радостях преждевременно хлебнул лишнего. — И снова сурово обратился к невидимому скандалисту: — Чтобы мне было тихо!

— А ты правде рот не затыкай, — послышался тот же сердитый голос из зала. — Ишь, «хлебнул лишнего»! Слыхали вы такое?!

Свирид Иванович рассвирепел не на шутку:

— Ну-ка, поверните луч на хулигана!

Прожектор повернули в зал, и луч уткнулся в неказистую фигуру с морщинистым лицом и обвисшими усами.

— Так я и знал — Мороз! И всегда вы впутываетесь не в свое дело! — с досадой произнес председатель колхоза.

— Ты перво-наперво светило свое убери, — приказал дед, щуря подслеповатые глаза, и, когда его приказание выполнили и луч уткнулся в потолок, продолжал: — А что не в свое дело встреваю, то не кори, потому как я за правду!

Зрители захохотали, а Свирид Иванович, беспомощно разведя руками, посмотрел на гостя, который неестественно улыбался, уже понимая, что выступление его сорвано.

— Вот какое дело, дед, — промолвил Свирид Иванович, собираясь покончить с неприятностью, — или сидите молча, или прикажу вас вывести…

— Вывести? — вскипел дед Мороз. — Меня вывести?! Ну-ка, сукин сын, попробуй! — Он начал засучивать рукава, словно собирался драться на кулаках. — Слыхали вы такое? За правду — вывести! Да я тебя на чистую воду так выведу, что не вспомнишь, как и зовут!

В зале поднялось бог знает что. Школьники вскочили с мест, пританцовывали и хохотали, а старшие повернулись к задорному деду и тоже заливались смехом. В зале стоял сплошной шум, всеми овладело буйное веселье, и ясно было, что утихомирить публику уже не удастся.

Дед Мороз все еще размахивал руками и угрожающе выкрикивал что-то, но на сцене уже не слышно было, что именно.

— Ну что ты с ним поделаешь! — сокрушенно пожаловался Свирид Иванович гостю. — И вывести деда из зала неудобно, и закончить не даст!

— Закончить все равно не удастся, — произнес актер, как бы покоряясь неумолимой судьбе. Он вдруг отошел на середину сцены, поднял руку и выкрикнул: — Товарищи, прошу внимания!

Зрители сразу смолкли, а дед Мороз сел.

— Тут произошло недоразумение, — поучительно начал гость после короткой паузы. — Как все мы видим, один наш уважаемый зритель, наш старший товарищ, совершенно ошибочно воспринял события, происходящие в художественном произведении, за факт, который якобы имел место в реальной действительности. Такие ошибки случаются нередко… Бывает, что вследствие непонимания специфики художественного творчества кое-кто отождествляет творение художественной фантазии с подлинными событиями. Но такое толкование…

— Ты что, дураками нас считаешь? — снова вскочил с места дед Мороз. — Или, может, у нас детей никогда не было и не знаем, что и к чему?! Да если Иван Хворостяный не дурак, он тебя за поклеп в суд потащит!

— Какой же тут поклеп?! — умоляюще сложил гость белые ладони и протянул их в зал, будто обращался к самой справедливости. — Я не знаю никакого Хворостяного, я даже такой фамилии никогда не слышал!

— Так нечего и болтать, если не знаешь, — обрезал его дед. — А я его сызмальства знаю, я с его матерью в церковноприходскую в один класс ходил. И на суде я был, и после суда имел с ней разговор, и она мне всю правду, как на духу, рассказала.

«Боже, какой позор!» — подумал актер, но вслух произнес:

— Может быть, в таком случае вы поделитесь с нами своими сведениями? — Это звучало несколько покровительственно и даже высокомерно, но было ясно, что бедняга даже сам не понимает, что именно в этом его ироническом предложении как раз и заложен ключ к единственному выходу из положения, в котором он находился.

— А чего ж, расскажу, — с веселой готовностью согласился дед и тут же стал проталкиваться между стульями к проходу.

В зале поднялась новая волна веселого оживления. Старика подбадривали выкриками, в разных концах раздавались аплодисменты. И только Свирид Иванович что-то взволнованно говорил гостю, вероятно высказывая какое-то опасение. Но теперь уже, как видно, гость успокаивал его, потому что весело улыбался, увлеченный неожиданным приключением, как и все присутствующие.

Дед Мороз осторожно, словно ступая по льду, поднялся по деревянным ступенькам на сцену, уверенно взмахнул правой рукой в сторону Свирида Ивановича и сердито произнес:

— Отойди!

Председатель колхоза послушно отступил в сторону и протянул деду микрофон.

— А это к чему? — возмутился дед, поднося микрофон к подслеповатым глазам. Он кашлянул, и кашель его прозвучал с такой силой, что старик даже испугался.

В зале раздался хохот, а дед еще какое-то мгновение ошалело смотрел вверх, словно искал под потолком шутника, который так громко передразнивает его.

— Да это же микрофон, чтобы людям слышнее было! — захохотал уже и Свирид Иванович.

— Я буду правду говорить, а ее и без твоих штучек услышат! — сердито огрызнулся дед и протянул микрофон председателю колхоза. — На, а то брошу на пол! Он швырнул микрофон, и Свирид Иванович едва успел его подхватить.

— Так вот, люди добрые, — обратился дед к залу, — я вам скажу, как на самом деле было. Что судилась Анастасия, то есть Настя Хворостяная, с сыном, то это истинно так, отрицать того не буду. А вот что Иван плохо с матерью на суде себя вел — брехня! Вы хоть из столицы приехали, — закинул он гостю, — но извините, о парне я вам такого говорить не позволю. Ивана, если хотите знать, и на суде не было! Молодица его Приська, та была, а Ивана не было. Она, эта чертова невестка, всему и причина. Мать с сыном, с тех пор как он родился, душа в душу жили. Один же он у нее, так как же может быть иначе?! И она его любит, и он ее всегда уважал. Чтобы старой денег на пропитание не давал — такого быть не может! Да она же за мужа пенсию получает, и хата у нее своя, и какое ни есть хозяйство. Так с чего б она за эти тридцать рублей тягалась по судам с родным сыном и позорила свою седую голову?!