— Любимая, я сам этого не хочу! Не хочу жить! Ведь я и в лес пошел, потому что надеялся… Зачем тогда кровь, наши жизни? Все напрасно! Осталась еще одна пуля, последняя…

Девушка, не выдержав, уткнулась лицом в его грудь и разрыдалась.

Шарунас легонько поглаживал ее по волосам, но потом сердито прикрикнул:

— Успокойся! Давай будем твердыми до конца! Нужно уметь умирать!

— Не говори так, прошу тебя! — взмолилась Довиле. — Не теряй надежды, родной мой, не думай о смерти!

Глаза юноши лихорадочно блестели. Он молча смотрел на подругу, что-то обдумывая. После долгой паузы все же решился:

— Я бы хотел умереть вместе с тобой. Может, там, на том свете, мы были бы счастливы, как ты думаешь?

Довиле поежилась, сочувственно улыбнулась.

— Веришь, что такое возможно? — спокойно спросила она.

— Во что-то ведь надо верить.

Скрипнули ступеньки, и на чердаке появилась тетушка Леокадия с тазом теплой воды в руках.

— Давай вместе перевяжем рану, детка, — попросила она.

У Шарунаса было прострелено левое плечо. На спине, под лопаткой, кровоточила широкая рана.

Как только закончился педсовет, Довиле невольно подошла к окну и посмотрела туда, где жила школьная сторожиха. Сквозь верхушки яблонь виднелась серая крыша избы. Вдруг она заметила возле кладбищенской ограды грузовик. Один солдат сидел на ступеньке открытой кабины, а другой стоял напротив. Над их головами вился сизый дымок — солдаты курили. Учительница скользнула взглядом поверх ограды и увидела на вершине кладбищенского холма еще нескольких солдат, которые разгуливали возле часовни. Страшные предчувствия охватили девушку, и она поспешно покинула учительскую. Заглянула в один класс, потом в другой, поискала во дворе и даже в сарае — Леокадии нигде не было. Довиле поднялась к себе. Из-за занавески она продолжала наблюдать за кладбищем. Солдаты по-прежнему слонялись возле часовни. Двое из них крались вдоль каменной ограды к дому тетушки Леокадии.

Неожиданно на лестнице раздался топот тяжелых башмаков. Учительница подскочила к столу, села на стул и открыла первую попавшуюся книгу.

Кто-то сильно забарабанил в дверь и тут же распахнул ее. В комнату с автоматом наперевес вошел Пятрас Жичкус. Буркнув приветствие, он внимательно оглядел все углы, распахнул платяной шкаф, заглянул в крошечную кухоньку и лишь тогда перевел дух, забросил за плечо автомат.

— Кто тебя так напугал, Пятрас? — набравшись храбрости, спросила Довиле.

— Жизнь научила осторожности, — ответил тот и сел возле стола напротив учительницы.

— Чего теперь-то бояться? Говорят, Бородача со всем его отрядом вы уже уничтожили, — сказала Довиле и с вызовом посмотрела на бывшего одноклассника.

— Наголову разбили! Всех уложили, за исключением одного! — хвастливо подтвердил милиционер. Он был слегка навеселе.

— Ты что же, думаешь, тот, последний, у меня прячется?

— Всякое может быть. Ведь это твой добрый знакомый. Ему одному удалось прорваться.

Ни одна жилка на лице Довиле не дрогнула. Не растерявшись, девушка отрезала:

— Ты с ним знаком не хуже меня!

— Да, знаком! Только я никогда не смотрел на него томными глазами, как ты, — ехидно ответил милиционер.

— Забыл разве, как вы вместе задачки решали, гуляли в одной компании?

— Да, решали, гуляли… А теперь вот стреляем друг в друга!

— Он же один остался. Почему бы вам не сесть вместе за стол и не помириться? — неожиданно предложила Довиле.

— Ни за что на свете! — возмутился Жичкус.

— Почему?

— Да он для меня как кость в горле! Сколько крови нашей пролил! Только в последней перестрелке трое моих товарищей погибло!

— А как же Шарунасу удалось бежать? Вас было вдвое больше, кажется? — поинтересовалась учительница.

— Это я виноват, — буркнул милиционер и отвел глаза. — Папоротник прямо на меня бежал. Я даже лицо его видел. Он мчался как вихрь. Сама знаешь, парень был классным спортсменом. Я-то выстрелил, да, видно, рука дрогнула. Он так и пронесся, не разбирая дороги, и все время из автомата строчил. Я даже подумал, что он меня с ног собьет. Ну а сегодня мы обнаружили в березняке окровавленные бинты. Служебная собака вывела к кладбищу. Тут мы пока и задержались.

— Ах, так вот почему там столько солдат и грузовик у ограды! — воскликнула Довиле.

— Да, именно поэтому! — подтвердил Жичкус. — Все вокруг обрыскали! Даже в кладовых графа Гимбутиса побывали.

Неожиданно Пятрас встал, шагнул к девушке и, глядя ей прямо в глаза, сказал:

— Признайся, прошлой ночью Папоротник к тебе не приходил? Поверь, я никому не расскажу, это останется между нами.

— Не приходил. Школа не самое безопасное место, — ответила она, выдержав испытующий взгляд милиционера.

— А если бы пришел?

— Не терзай меня, Пятрас!

— Ладно, на этот раз я тебе поверю. Хотя…

В это время на кладбище раздались выстрелы. В той стороне взорвалась одна граната, потом другая.

Не закончив фразу, Жичкус стремглав кинулся к выходу.

Довиле сразу поняла, что это конец. Она почувствовала в душе страшную пустоту, и единственным ее желанием было сейчас лечь в постель, закрыть глаза и умереть. Она не сомневалась, что Шарунаса больше нет. Однако спустя минуту выстрелы возобновились. Значит, он еще жив. Стрельба то смолкала, то раздавалась снова.

У Довиле отнялись от слабости ноги, голова с глухим стуком ударилась о холодную столешницу, плечи затряслись от беззвучных рыданий. Девушка не слышала, как в коридоре снова затопали тяжелые сапоги, как кто-то ворвался в комнату. Она открыла глаза, лишь когда над ее головой раздался радостный возглас:

— Нашли наконец твоего Папоротника! Он отбивается изо всех сил!

Возле стола, распаренный и взволнованный, стоял Пятрас Жичкус.

— Прошу тебя от имени начальства, от себя прошу, пойди к нему, уговори сдаться! Хватит жертв!

Довиле безучастно смотрела на милиционера.

— Тебя он послушается! Убеди его, что сопротивление бессмысленно. Нам его смерть не нужна. Скажи, что мы обещаем положить его в больницу, вылечить. Пусть только сдается!

Наконец до нее дошел смысл его слов. Девушка поднялась, обвела затуманенными глазами комнату, будто раздумывая о чем-то своем, страшном, будто прощаясь с книжным шкафом, кроватью, кухонькой…

— Ладно. Я пойду к нему!

Вместе с Жичкусом она спустилась во двор и свернула к кладбищу. Домишко сторожихи Леокадии был оцеплен солдатами. Одни прятались за калиткой, другие за яблонями, а двое притаились за колодезным срубом.

— Не стреляй, Папоротник! Это Довиле Мажримайте, учительница! Она хочет поговорить с тобой! — крикнул Пятрас Жичкус.

Девушка, не таясь, подошла к двери, открыла ее и скрылась в доме.

Жичкус наблюдал за ней из-за густых ветвей, увешанных антоновскими яблоками. Он замер от ужаса, когда девушка скрылась в темном проеме дверей. Затаили дыхание и его товарищи, молча ожидая, что будет дальше. Медленно тянулись минуты. Казалось, звенело в ушах от оцепенелой тишины. Даже звук падающих на землю спелых яблок казался взрывом.

Спустя примерно полчаса под крышей дома школьной уборщицы раздался выстрел, потом другой, словно кто-то дважды хлопнул в ладоши.

Пятрас Жичкус выскочил из убежища и опрометью помчался к дому. С силой рванул дверь. Со двора в прихожую упал сноп света, и Пятрас увидел ведущую на чердак лестницу. Он одним махом взлетел наверх. Рядом со старой рассохшейся кадушкой на мягкой подстилке из костры лежали Папоротник и Довиле. Милиционер смотрел только на девушку. Глаза ее были приоткрыты, и Пятрас подумал даже, что учительница еще жива. Он бросился на колени, припал ухом к ее груди. Сердце не билось. Запрокинув голову, Пятрас Жичкус смежил веки и заскулил, как раненый пес. Боясь закричать во весь голос, он заткнул рот темной от пота форменной фуражкой.

Перевод Е. Йонайтене.