— Ладно. Присаживайтесь к столу да рассказывайте, что за дела привели вас сюда, — смягчившись, предложил он и тяжело опустился в кресло.

Выслушав рассказ Гругиса, Римейкис долго чесал в затылке, тер лоб и молчал.

— Не верю, что крестоносцы рассеются небольшими отрядами, — сказал он наконец. — И вот еще что: мы можем оказать им радушный прием, можем покорно выслушивать их проповеди, и все равно они при первом удобном случае постараются ограбить нас и свернуть нам шею! Я в этом не сомневаюсь!

— Именно поэтому князь Скирвайлис, мой отец, разослал гонцов во все концы и просил предупредить людей, — добавил Гругис. — Мой брат Юдикис встретил врага у Немана. Он следит за их продвижением.

Римейкис поднялся с места.

— Поблагодари своего достойного отца, нашего старшего князя, за своевременную весть. Передай ему, что первыми мы в драку не полезем, однако будем наготове, — сказал он и направился к выходу. Взявшись за ручку двери, остановился и добавил: — Сейчас женщины принесут вам еду и постели.

— Вылитый барсук! С таким носом только норы рыть! — съязвила Гирдиле, едва Римейкис ушел.

— Перестань! — одернул девушку Гругис. — К твоему сведению, он побывал в плену у крестоносцев. Его на двоих рыцарей ордена обменяли.

— Грош ему цена после этого как воину, — продолжала упорствовать Гирдиле. Ей не понравилось, что Римейкис разговаривал только с молодым князем, а на нее смотрел как на пустое место.

Она стала подтрунивать и над женщинами, которые принесли ужин.

— Ты только погляди на них! Сонные тетери! — не унималась девушка.

Взяв со стола последнюю миску, одна из женщин потупилась и спросила притворным голоском:

— Постель здесь стелить? Обоим или раздельно?

— Пожалуйста, здесь, и обоим, — не моргнув глазом ответила Гирдиле.

Юноше оставалось лишь промолчать.

Страхи девушки, вызванные присутствием в комнате звериных голов, оказались напрасными, ибо постелили путникам в небольшой, по-банному пустынной комнате с единственным окном. В это окошко с любопытством заглядывала луна, которая успела за время их трапезы подняться еще выше.

Женщина оставила в комнате горящую свечу, но Гирдиле задула ее и стала раздеваться в темноте. Оставшись только в нижней сорочке, она нырнула под грубое шерстяное одеяло. Отчего-то испуганно притихнув, прижалась спиной к бревенчатой стене и натянула на голову одеяло, оставив лишь щелочку для глаз.

Когда глаза привыкли к темноте, в комнате стало возможно кое-что различить. Луна очертила на темной стене желтый квадрат, точно такой же величины, как и окно. Свет не достигал углов, где стояли кровати, но Гирдиле все равно видела Гругиса, который сидел одетый на постели и смотрел в окно.

Тем временем желтый спокойный свет луны изменился — на него упали багряные отблески. Княжич подскочил к окну и высунул голову наружу.

— Что там такое? — встревоженно спросила Гирдиле.

Гругис пропустил ее вопрос мимо ушей. Спустя минуту он отошел от окна, сел на свою кровать и спокойно сказал:

— Замковая стража зажгла сигнальный огонь. Там, на высоком столбе, пылает бочка с дегтем.

— И я хочу посмотреть, — прошептала девушка. Она прошлепала босиком в одной рубашке к окну.

То, что Гирдиле увидела, потрясло ее. Высоко в небе полыхало багровое пламя, языки которого скрывались в черном густом дыму. Самого же столба, на котором находилась бочка, не было заметно, поэтому казалось, что костер пылает прямо в небе. Отблески огня падали на стены замка, на его башни, на белесый покров тумана, расстилающегося низко над землей, по склонам горы и в самом низу — над глазовинами болотняка.

— Мне страшно, — прошептала Гирдиле и прижалась к юноше. — Давай спать вместе!

— Ведь ты такая отчаянная! Сама же говорила, что ничего не боишься, — снисходительно улыбнулся Гругис.

— Иногда все-таки боюсь, — тихо призналась девушка и забралась в постель, предназначенную для Гругиса.

А тот продолжал сидеть на краю постели, будто раздумывая, что ему делать дальше. Целомудренный княжич и впрямь стеснялся ложиться в одну постель с девушкой — он лишь гладил одной рукой волосы Гирдиле, ее лицо, оттягивая время.

— Ложись же наконец! — нетерпеливо сказала девушка. — Неужели так и просидишь целую ночь?

Гругис, который, похоже, только и ждал этого приглашения, поспешно стянул с себя рубашку, штаны и ничком вытянулся рядом с Гирдиле, обняв ее одной рукой. Он почувствовал даже сквозь рубашку, какое горячее у девушки тело. Она стала гладить кончиками пальцев его руку, плечо, спину. Юноше показалось, что по телу его забегали крошечные муравьишки, и это было приятно и сладостно. Он еще крепче обнял девушку, стиснул ее так сильно, что она не могла шевельнуться. Тяжело дыша, Гирдиле резко оттолкнула его руку и рывком села на постели.

— Ужасно жарко, — сказала она и ловко сняла через голову сорочку.

Сигнальный огонь продолжал полыхать в небе над замком Медвегала, правда, уже не так ярко. Его алые отсветы шевелились на белой девичьей груди, скользили по рукам Гирдиле. Гругису казалось, что девушка еще не разделась донага, что она окутана тонким прозрачным покрывалом, которое трепетало от малейшего дуновения ночного ветерка. Будто желая убедиться в этом, он тронул пальцем подбородок девушки, потом шею, провел рукой по упругому животу, бугоркам грудей. Гирдиле задержала его ладонь и прижала ее к груди.

— А знаешь, что у тебя самое красивое? — спросил Гругис и сам же ответил: — Вот эти два яблочка. Мне так хочется прижаться к ним губами…

— Ты совсем ребенок…

— Я всегда завидовал грудным младенцам, — признался он.

— А я их матерям, — сказала девушка.

Гругис приподнялся над подушкой и заглянул Гирдиле в глаза, блеск которых сейчас был притушен, будто они смотрели на него из глубины колодца.

— Ты что, уже сейчас мечтаешь о ребенке? — спросил он.

Гирдиле помолчала, будто прислушиваясь к самой себе в поисках правдивого ответа.

— Сейчас нет. А вот когда ты станешь моим мужем — тогда да!

Гругис резко отпрянул от девушки и сердито проворчал:

— Что за разговоры? Откуда ты взяла что я буду твоим мужем?

— А почему бы и нет? — простодушно спросила Гирдиле. — Ведь нужна же тебе будет женщина, мать твоих детей?

— Вдруг я погибну?! Думаешь, зря над Медвегалой зажгли огонь? Да такой огонь не только здесь увидишь — где угодно! Чует мое сердце, пришел час самых суровых испытаний, — с жаром произнес юноша. — Во всяком случае выбор должен делать я, а не ты!

На Гирдиле эти слова не произвели никакого впечатления. Она продолжала невозмутимо лежать на спине, до половины укрывшись одеялом.

— Вот я и говорю, что ничего не буду иметь против, если ты выберешь меня, — сказала она, хватая горячими ладонями руку юноши.

Гругис невольно улыбнулся.

— Вот хитрюга, — примирительно сказал он. — Видно, не уснуть мне сегодня с тобой.

— Ладно, спи! — буркнула девушка и, натянув одеяло на плечи, повернулась к стене.

Утром их разбудил людской гомон во дворе, цокот конских копыт, лай собак. Все эти звуки были исполнены тревоги, предчувствия опасности, и только кукареканье петуха, доносившееся откуда-то из дальних дворов, успокаивало своей безмятежностью.

Возвращаясь той же дорогой назад, в Ретаву, Гругис и Гирдиле ни словом не обмолвились о ночном разговоре, хотя, несомненно, и тот, и другая думали о нем. Они вообще почему-то притихли, посерьезнели, прислушиваясь к шуму лесных дебрей, к биению собственных сердец.

Рано утром, когда еще не взошло солнце, князь Скирвайлис со своими спутниками Битгаудисом и Эйтутисом подъехали к лагерю крестоносцев. У липовой рощицы их задержала стража и попросила обождать, пока будет доложено об их прибытии. Отсюда не были видны войска ордена, и лишь доносились издалека конское ржание и гул многочисленных голосов. В воздухе плавал запах дыма: судя по всему, крестоносцы готовили на кострах завтрак. Время от времени на просеке между липовой рощицей и ельником мелькала фигура всадника, который быстро исчезал среди деревьев.