Сверкающий панцирь, слегка помятый секирой, пришелся впору знатоку немецкого языка Гальвидису — сидел на нем как влитой. Мужчины с восхищением, а некоторые и с завистью уставились на него. Гость из Ретавы не скрывал, что доволен столь щедрым подарком. Он хвастливо оглядывал себя и приставал к окружающим с расспросами:

— Ну, как? Идет мне?

— Не очень, — буркнул Гругис и, отойдя в дальний угол, опустился на скамью.

Гальвидис же продолжал хвастать обновой и сбросил кольчугу, лишь когда хозяин замка пригласил всех к столу.

Подали жареных окуней, и Скирвайлис неожиданно обратился к Гальвидису с довольно странной просьбой.

— Ты бы не отказался обучить моего сына чужому языку? Вот выучился бы он читать-писать, и у меня был бы свой писарь. Мне не с руки нанимать для этого чужеземцев.

Гальвидис оценивающим взглядом посмотрел на Гругиса, будто тот уже был его учеником. От него не укрылось, как вспыхнул под его взглядом юноша.

— А хочет ли сам молодой князь учиться языку врага? — спросил он.

Гругис положил в миску обглоданные рыбьи кости, помолчал и ответил вопросом на вопрос:

— А наши слова можно передать на бумаге по-ихнему?

— Можно, правда, тут есть свои закавыки, — неопределенно ответил Гальвидис.

— А почему бы нам не послать магистру письмо, написанное на нашем языке? Пусть-ка поищет переводчика! — предложил юный княжич из Локисты.

— Верно говоришь, Гругис! — одобрительно загудели вокруг голоса. — Научись грамоте да напиши все начистоту этому кровопийце! Выложи ему все как есть, то-то раззявится от удивления!

Скирвайлис решил, что самое время сказать и ему свое слово. Обтерев полотняным платком губы, он заметил:

— Это хорошо, что мой сын возьмется за учебу. Только бы он оказался способным к этой мудреной науке.

— Да Гругис наш любого за пояс заткнет! Ему это раз плюнуть! Молодой ведь, значит, любая премудрость ему нипочем! — ответили за юношу челядинцы.

Гругис одарил их благодарной улыбкой.

Было решено, что весной, когда спадет вода, ученик отправится в Ретаву. Да и куда спешить? Ну а сейчас, пока лежит снег, пусть-ка поупражняет с охотниками руку — в Локистском имении еще не все кадушки забиты засоленной дичью.

Но был среди челяди один человек, который не одобрял эту затею. Вилигайла считал пустым и позорным занятием обучение языку крестоносцев, чем-то сродни общению со злыми духами. Правда, он не высказал эту мысль вслух князю — все надеялся, что Гругис сам передумает. Тем более что юноша был заядлым охотником, а в лесу, во время азартной погони, все эти глупости сами собой выветрятся из головы. Это зимой. А весной на смену этим удовольствиям, глядишь, придут другие.

Когда с Гругисом случилось несчастье, снег уже почти растаял, и лишь на дне да на северных откосах глубоких оврагов белели последние его заплаты.

В тот день они с Вилигайлой вернулись с рыбалки Старик поставил в речушке Виркуле верши, и рыбакам удалось наловить полмешка рыбы. Щуки в мешке ворочались, бились о бок коня, и он беспокойно дергался. Всадники ехали не спеша, любуясь красотой пробуждающейся природы, исполненной громкого щебета, свиста, курлыканья, щелканья. Когда они приближались к болотам, на них, с треском ломая ветки непроходимого кустарника, выскочил огромный тур. Всадники оробели, но зверь тоже испугался. Он бросился к болоту и, разбрызгивая жижу и бурую воду широкими прыжками понесся к островку. Местами исполин проваливался по самое брюхо. Он громко сопел, и эхо его тяжелого, хриплого дыхания разносилось далеко вокруг.

Когда первый испуг, вызванный неожиданным появлением зверя, прошел, стариком и юношей овладел охотничий азарт. Спустя минуту две стрелы вонзились в могучее тело тура.

От боли зверь метнулся в сторону, а потом бросился назад. Гругис и Вилигайла, сидя на конях, выпускали в лесного великана стрелу за стрелой, которые, как слепни, впивались в шею животного, в его забрызганную тиной голову. Но зверь, казалось, не обращал на это внимания. Разгоряченный охотой, Гругис знай натягивал лук, стрелы со свистом уносились к цели, которая быстро приближалась и становилась все опасней. В пылу охоты он пропустил момент, когда нужно было пришпорить коня да удирать подобру-поздорову. Рогатый исполин, почувствовав под ногами твердую землю, в два прыжка очутился возле охотника. Он легко, как сноп, поднял в воздух на своих длинных острых рогах коня вместе со всадником, забросил их себе на шею, а затем с силой шмякнул оземь. Юноша без сил лежал на земле. Одна нога его была зажата крупом коня, кружилась голова. Вилигайла подоспел в самый раз: в то время как тур яростно бодал поверженного коня, старый воин вонзил меч в шею зверя. Брызнула фонтаном темная густая кровь. Огромный тур с хрипом опустился на землю. Старик вытер рукой с лица липкую кровь и бросился на помощь юноше. С трудом ему удалось высвободить прижатую ногу. Опираясь на руку Вилигайлы, Гругис застонал от боли, попытался подняться. В Локисту они вернулись верхом на одном коне.

После злополучной охоты Гругис десять дней пролежал в постели. Жрец Вилауде варил ему отвары из целебных трав, прикладывал примочки к различным частям тела. Головокружение постепенно прошло, отступила и боль в ноге.

Больного часто навещал Вилигайла. Он останавливался у двери, откашливался и, глядя на Гругиса из-под косматых седых бровей, сурово задавал один и тот же вопрос:

— Когда встанешь?

Судя по всему, старик сердился на юношу, считая, что тот слишком долго прохлаждается в постели. Но когда Гругис сообщил, что жрец, скорее всего, уже завтра разрешит ему натянуть штаны, Вилигайла вдруг посоветовал ему не спешить и как следует окрепнуть. Оказывается, суровый вопрос старика означал не что иное, как заботу.

И вот наконец Гругису позволили выйти во двор. Княжеский конюший подвел к нему нового каурого коня. Рядом стоял Вилигайла и тщетно пытался спрятать в пышной бороде и вислых усах довольную улыбку…

Собираясь в Ретаву, Гругис решил взять в провожатые конечно же верного Вилигайлу. Правда, старик по привычке заупрямился, как козел, и недовольно пробурчал:

— Мог бы найти мне работенку и посолиднее! Перед богами стыдно!

Однако стоило князю Скирвайлису предложить сыну другого спутника, как старик тут же замолчал и вскочил на коня. С юным князем отправится только он! Недаром тот сам предпочел его остальным провожатым.

Довольно долго всадники ехали молча, прислушиваясь к щебету птиц, любуясь красотами проснувшейся природы, радуясь солнцу и теплу. В Ретаву, имение Памплиса, они прибыли на следующий день после обеда.

Дети Юдикиса называли князя Скирвайлиса дедушкой, а когда хотели задобрить его, то дедулей. «Дедуля, дедуля!» — только и слышалось в доме и во дворе. По примеру своих детей нередко называла свекра дедулей и жена Юдикиса, Мансте. Вот и сейчас, зовя его, она обошла комнаты, вышла во двор, но князя нигде не было. На столе уже дымилась гороховая каша со шкварками, а едоки все не шли.

— Ребятки, живо разыщите дедулю да позовите к столу! — велела Мансте сыновьям, которые таскали по двору за хвост рыжего лисенка.

Мальчики помчались на конюшню, заглянули в оружейную, обежали избы челядинцев, но князь как сквозь землю провалился.

«Куда же он запропастился? — подумала Мансте. — Ведь совсем недавно я видела его во дворе». Она даже припомнила, что Скирвайлис нес под мышкой что-то белое. «Уж не полотенце ли?» — предположила женщина и решила проверить догадку. Она быстро пересекла двор, вишенник и спустилась с обрыва к речке. Неожиданно Мансте отпрянула назад: в заводи, совершенно голый, стоя по колено в воде, князь зачерпывал рукой воду и обтирал ею живот, грудь. Издалека бросилось в глаза его белое крупное тело, давно не видевшее солнца. От смущения Мансте застыла на месте как вкопанная, однако против своей воли мельком успела все же полюбоваться широкой спиной мужчины, его мускулистыми руками, крепкими чреслами. Стараясь оставаться незамеченной, она неслышно попятилась назад. Одновременно и тело князя, как ей показалось, стало медленно погружаться в воду — постепенно скрылись ягодицы, руки до локтей… Когда все тело целиком исчезло из поля ее зрения, Мансте крикнула: