— Ты меня забудешь, Шаруне, — однажды после долгого молчания сказал Дайнюс.

Шаруне вздрогнула — он это почувствовал, потому что держал ее за пальцы.

— С чего это ты? — спросила Шаруне.

— Ты меня забудешь.

— В голове у тебя… ха! — Она рассмеялась слишком уж беззаботно, даже, пожалуй, искусственно.

— Не смейся, Шаруне. Забудешь.

— Но почему?

— Я чувствую.

Шаруне встряхнула распущенными светлыми волосами.

— Неправда!

— Мне скоро в армию.

— Ну и что?

— Забудешь.

— Никогда, Дайнюс. Я буду ждать тебя. Правда, буду.

Дайнюс обнял Шаруне, волнующе хорошую и родную — ту самую Шаруне; с которой катался на озере («Дайнюс песню напевает…»), носился наперегонки по лесу, готовил уроки, читал те же самые книги. Волосы Шаруне пахли весенним ветром, Дайнюс спрятал в них лицо и целовал пушистые пряди, потом коснулся губами ее маленького нежного уха, прохладной щеки.

— Мы всегда будем… — шепнула Шаруне, нашла губами его губы, подняла руки и обняла Дайнюса крепко, словно доказывая силу своей любви. Потом оттолкнула его, попятилась.

— И ты не веришь? Я вижу, не веришь!

Шаруне огляделась вокруг, посмотрела на оробевшего Дайнюса и пустилась бегом по озеру. Под ее ногами зазвенел, затрещал ячеистый, изъеденный мартовским солнцем лед. У Дайнюса ноги подкосились. Он знал, что Шаруне может выкинуть любой номер, но чтоб так… А Шаруне уже бросилась назад.

— Я бы все озеро перешла, я бы тебе доказала, — шептала она, дрожа на берегу. — Там вода — черная и холоднющая!..

— Шаруне…

— Мы будем вместе, Дайнюс.

Я верил. И она верила, я знал это, в свои слова и свое чувство. А на Купалу, когда она оттанцевала ночь после выпускного бала и мы встретились, я предложил ей выйти за меня. Она рассмеялась, я обиделся, оттолкнул ее и хотел убежать, но Шаруне не отпустила меня. «Куда нам спешить, Дайнюс? — спокойно спросила она и рассудительно добавила: — Мы ведь еще дети». — «Не дети уже, Шаруне… — Я хотел показать ей свои задубелые ладони, но сдержался и сказал только: — Ты меня забудешь». — «Никогда!» — поклялась Шаруне. И мы снова поверили в это.

Осенью Шаруне укатила учиться, а Дайнюс, уложив в чемоданчик пару теплого белья, шерстяной свитер и варежки, что связала еще мать, отправился в военкомат, выпил и всем рассказывал, какую необыкновенную девчонку оставляет. Кто-то посмеялся — думаешь, без тебя некому будет с ней побаловаться, и Дайнюс увесистым кулаком тракториста двинул ему.

Потянулись годы воинской службы и нетерпеливых писем.

…Кажется, кто-то шепнул Дайнюсу — тормози, и он останавливает комбайн. Бункер полнехонек — еще полпрокоса, и зерно посыплется через края. А грузовик как нарочно у комбайна Варгалы. Жди теперь, никуда не денешься. Самое время распрямить спину и размять ноги. Дайнюс бродит по жнивью, щупает колосья в валках — не осталось ли зерен, и все поглядывает на вековой клен, на липы Крейвенаса. Раскидистые липы окружают сад и постройки. Во двор и не заглянешь. А если даже заглянешь — не будет же Шаруне торчать во дворе да пялиться на него, Дайнюса. «Послушай, что умные люди говорят, парень! — думает, криво улыбаясь, Дайнюс. — Не забывай, кто ты такой, не уносись в облака!»

Красный комбайн пышет жаром. Зноем дышат потрескавшийся глинозем, побелевшая рожь; лицо и губы горят.

Сбегать к озеру искупаться?

Заскочить к Крейвенасам и напиться колодезной воды? Вода в их колодце чистая, как в горном роднике. Может, Шаруне кружку подаст…

Взревел мотор грузовика. Шофер подгоняет машину, хлопает дверцей кабины.

— Сенавайтиса подвез. Со Стяпонасом пил.

Взобравшись на комбайн, шофер осматривает поле, словно собственный двор. Смеется; видно, вспомнил что-то веселенькое.

Дайнюс поднимает голову.

— Это правда, что Стяпонас уезжает?

— Билеты в кармане. В воскресенье. Опять за Урал или еще куда.

— Летунов хватает, — говорит Дайнюс.

Шофер разевает рот, словно подавившись.

— Вот что скажу: Стяпонас молодчага! В будущем году, может, и я…

— Тебе-то не впервой по ветру летать до ягодки клевать.

— Может, ты назовешь летунами и тех парней, что ехали плотины строить?!.

— Хватало и там таких.

— Вот не думал. Ей-богу!..

Шофер с грохотом сбегает по ступенькам. Насупился, смотрит волком. Сам-то ведь тоже весь Союз исколесил и все с «путевками», да там, «где трудней всего». Этакий специалист и… летун?.. Из кабины косится на небо… нет, на Дайнюса, и захлопывает дверцу.

Затихает транспортер.

— Пошел! — кричит Дайнюс.

Машина взревывает и, словно вспугнутый зверь, мчится по ржищу к дороге.

Дайнюс снова бросает взгляд на липы Крейвенаса, потом оглядывается. У комбайна Нашлюнаса стоит газик председателя Тракимаса. Уже четверо мужиков убивают время. Так им и надо, раз безголовые! — хорошо, когда веришь в свои руки. Но эта мысль вспыхивает и тут же гаснет — Дайнюс видит, как председатель садится на «Яву» бригадира и поворачивает к нему. Знает, что скажет председатель, и трогает комбайн с места. Тыльной стороной ладони проводит по лбу — от пота и пыли на ладони грязные полосы. Сидит, наклонясь над штурвалом, ничего не видит. В ушах звон и грохот, но он ясно слышит работу каждого механизма; так четко различает, что, выйди из строя мельчайшая деталь, он в ту же секунду заглушит двигатель. Все машины он так проверяет — на слух. Для другого эти звуки — немудрящий перезвон да перестук, а Дайнюсу они говорят о многом, он не понимает, как можно быть глухим к машине.

— Дайнюс, стой!

Тракимас залетает спереди, врезаясь в рожь. Комбайн приближается, хлопая мотовилом, и, дернувшись, замирает.

— Как идет?

— Неплохо.

— А Нашлюнас стоит.

— Не слишком ли долго?

— Поехали, Дайнюс, посмотришь.

— Он не хочет.

— Мало ли чего! Поехали!

Дайнюс кладет локти на штурвал и качает головой. Если Нашлюнас завистник и горячка, то пускай Тракимас сам с ним толкует, Дайнюс не станет второй раз унижаться и клянчить: окажи любезность, позволь тебе помочь. Нет уж!

— Да вроде не с руки, председатель.

— Я приказываю.

Он приказывает… Дайнюсу приказано рожь убирать, он делает свое дело… Если каждый сделает хотя бы то, что положено…

— Когда товарищ в беде, не нужно помочь?

— Все работу бросим и вокруг одного плясать?

Тракимас со злостью пинает колесо мотоцикла.

— Вот не думал!..

— Но комбайн к косовице первым подготовил…

Тракимас отводит мотоцикл в сторону, садится и смотрит на Дайнюса в упор:

— Значит, каждый за себя?

— Почему, председатель?.. Ведь Нашлюнас… не хочет.

— За себя, да?

Мотоцикл, подпрыгивая, катит прочь.

Дайнюс сидит за штурвалом, забыв про работу, уставившись в одну точку.

За полем снова мелькнула Шаруне. Почему она все бегает к дороге? Раньше неслась вприпрыжку, теперь опять… Исчезла за ольшаником…

«Сорока-морока… Сорока…»

Криво усмехается: никак хочешь, чтоб председатель на колени перед тобой встал? Вздернутый нос Нашлюнаса тебе не нравится?.. А ведь комбайн стоит… Каждый за себя…

Тогда ты первый год сидел на тракторе. В поле навоз вывозил. Февраль выдался легкий, днем таял снег, пашню исполосовали черные гребни. На тебя что-то нашло. Ты дурачился, не мог разъехаться ни с одним трактористом, не пошутив да не подковырнув его побольней. Они, дурни, морщились да сердились. «Сопли сперва утри!» — бросил Варгала и не уступил тебе дороги. И ты, возвращаясь порожняком, свернул к фермам напрямик. Они же рукой подать, за болотцем. Отчего ж не рискнуть? Дорога-то вдвое короче будет. Но трактор забуксовал и застрял. «Что теперь будет?» — от этой мысли вся дурь вылетела из головы. Три километра бежал полем, просил мужиков помочь, а они только хохотали в ответ. Хоть плачь, а то бросай все и беги домой — пускай наказывают! Но ты услышал голос Тракимаса: «Может, не будем ждать, ребята, пока трактор утонет?» Лопались тросы, сам председатель залез в студеную грязь. «Высечь сопляка!» — бесился Варгала. Ругали Дайнюса на чем свет стоит, но Тракимас, казалось, даже не слышал всей этой брани. Трактор вырвали-таки из болота. «Председатель, — подошел ты к Тракимасу. — Председатель, я…» Ты что-то мекал, но Тракимас прервал: «Ладно, езжай, всякое бывает…» И улыбнулся: «Не забудь этот день, ладно?»