— Понятно, — бормочу я и, прищурившись, смотрю на мужа. — Ей нравится трогать блестки.

— Ну да, — говорит он, посмеиваясь и качая головой. Он смотрит на сцену и на других детей, которые делают похожие движения. Никто из них не стоит на месте. — Она трет свои сиськи, Кел.

Я шлепаю Ноа.

— Можешь угомониться? Поддержи ее.

— Да все. — Затем указывает пальцем в конец прохода, где Севи ползает по полу в ногах у людей. — О, смотри, детка. Севи снял рубашку и облизывает директора.

— Боже мой, — со вздохом произношу я. — Забери его.

— В прошлый раз он меня укусил.

Я смотрю на мужа. Стиснув зубы, Ноа сглатывает, отчего его кадык дергается.

— Черт, ну хорошо.

Он встает, поднимает Севи с пола, все время ворча о том, что ему пора выйти из собачьей фазы. Как будто это так просто.

Перевожу взгляд на Хейзел, стоящую на сцене, и обращаю внимание на то, как она счастлива быть в центре внимания этим вечером. Тяжело, имея пятерых детей, показывать каждому, что они особенные. Мое сердце бешено бьется в груди. Я хотела сказать… четверых детей. Мои глаза горят от нахлынувших слез, когда я вспоминаю, как смотрела на Мару в том же возрасте, еще до того, как мы узнали о раке, который тихо распространялся по ее телу. Когда-то она была просто бунтаркой-блондинкой с горячим сердцем, в которой было столько жизни, что при взгляде на нее на вашем лице мгновенно появлялась улыбка. Из всех детей Хейзел и Севи больше всего похожи на нее своими ярко-голубыми глазами, но Хейзел унаследовала еще и причудливый характер своей сестры. Например, сейчас на сцене полно детей, но, уверяю вас, большинство людей смотрит на представление Хейзел, как быть индейкой на День Благодарения. Она чертовски крута в своей роли.

В конце концов, мы все смеемся над ней до такой степени, что у меня и Кейт текут слезы. Это так смешно. И посмотрите-ка, Ноа тоже смеется и снимает ее игру на телефон.

***

Это так ужасно — находиться в одном городе с моей матерью. Словно к вам прибыл неблагодарный гость, который постоянно осуждает вас и не умолкая болтает о том, насколько прекрасна моя младшая сестра Келси. Я люблю Келси. Она классная. Но не идеальная.

Опасаясь реакции Ноа на мою маму, которая останется наедине с нами, я пригласила друзей на ужин.

— Значит, она не позвонила перед тем, как приехала? — спрашивает Кейт, глядя на мою маму, которая находится на заднем дворе вместе с Оливером и Хейзел.

— Нет. — Открыв холодильник, я достаю стейки и кладу их на столешницу. — Мне все равно, потому что она всегда этого хотела — чтобы я чувствовала себя плохо из-за того, что вышла замуж за Ноа. По ее мнению, я могла бы выбрать кого-то получше. Бла-бла-бла.

— Вот сука, — соглашается Кейт, наливая себе еще бокал вина. — Может, стоит познакомить ее с моим отцом? Вчера мне пришлось забирать его из полицейского участка, потому что он плюнул в сотрудника «Вулмарт» за то, что тот не пускал его в магазин с мусорным пакетом.

Я едва сдерживаю смех.

— Правда?

— Ага.

Ноа заходит на кухню, улыбается нам, затем открывает холодильник и достает пиво.

— О чем болтаете, девочки?

— О моей маме и отце Кейт.

Муж кривится, смотрит на Кейт, а затем выходит из кухни.

И ничего. Даже не взглянул в мою сторону. Он просто развернулся и вышел.

Закатив глаза, я смотрю на Кейт.

— Как видишь, он большой поклонник моей матери.

Кейт подталкивает бутылку вина в мою сторону.

— Выпей, девочка. Просто выпей. Вино любую ситуацию делает лучше.

Кейт любит навязывать мне выпивку, и хорошо, что я уже покормила Фин перед сном, потому что сегодня вечером мне понадобится алкоголь.

Перед ужином я поднимаюсь наверх, чтобы сменить рубашку, потому что запачкала ее соусом для барбекю. Я обнаруживаю Ноа в нашей спальне; он тоже переодевается.

— Что делаешь?

Когда я задаю этот вопрос, он оборачивается и удивленно смотрит на меня.

Закрыв за собой дверь, я прохожу в комнату. Муж не отвечает. Он просто поворачивается к двери туалета и натягивает на голову темно-синий свитер.

— Фин плюнула в меня.

— Слушай. — Я замечаю напряженное выражение его лица, когда начинаю говорить, и делаю к нему пару шагов. Он знает, что я собираюсь сказать, даже готовится к этому. — Мне жаль, что она здесь.

Ноа не ждет, когда я что-нибудь скажу. А я могу.

— Забавно. Мне плевать на это. Насрать, что она здесь. Меня волнует лишь то, поймешь ли ты, почему она приехала, пока не стало слишком поздно.

— Ноа. — Я вздыхаю, но потом думаю о том, что он сказал. Дни после смерти Мары моя мать превратила в невыносимые и только глубже вбила клин между нами. — Я понимаю, но, пожалуйста, не усложняй все еще больше.

Я проглатываю слезы, надеясь, что мой страх отступит вместе с ними, потому что знаю: он прав. Он всегда прав. Я понимаю, почему приехала моя мать.

Ноа смотрит на меня. Его щеки пылают.

— Определись, кто все усложняет.

Он хмурится. Черты его лица становятся грубыми, и во взгляде читается боль. Ноа вспомнил, как мать все усложнила для меня. И как она обвинила меня в том, что я позволила умереть своей дочери, как будто я могла контролировать развитие болезни. Это обвинение только усугубило ситуацию, потому что я до сих пор испытываю чувство вины, не понимая, правильно ли тогда поступила. Если мы слишком долго ждали, чтобы привести ее в больницу, то значит, мы несем ответственность за распространение рака. Чувство вины и бремя, которые я несу на плечах, никогда не исчезнут.

— Ты. — Мой голос дрожит. — Тебя сложно понять. Все между нами сложно. Иногда я даже не знаю, кто мы друг для друга.

Думаю, не это я хотела сказать или, по крайней мере, не собиралась произносить это вслух. Можно обвинить в этом бокал вина, правда?

Ноа меняется в лице, прищурившись.

— Ты же ничего не хочешь мне рассказать, не так ли?

— Черт возьми, да что это вообще значит, Ноа?

Он с трудом сглатывает, делает шаг в мою сторону, и мне хочется выйти из комнаты, бросить ему в лицо свой дневник и показать, какие чувства описываю в нем, потому что не могу о них сказать. Я могу острить, даже делать мужу ехидные замечания, но когда дело доходит до истинных откровений, я боюсь его реакции и отталкиваю его еще дальше. Так что я больше ничего не говорю.

Наклонившись, Ноа сглатывает, а его дыхание касается моего лица.

— Я ни слова ей не скажу. Но если она скажет что-нибудь тебе или нашим детям о Маре, я не собираюсь молчать как в прошлый раз.

Честно говоря, думаю, мама не одобряет Ноа потому, что он мне подходит. Просто она не хочет, чтобы я была счастливее ее. Она из тех женщин, чьим девизом могли бы быть слова «Мне нужны товарищи по несчастью».

Ноа наблюдает за мной, затем поворачивается к двери, собираясь выйти из комнаты. Но останавливается в дверном проеме.

— Хорошо выглядишь. — Он вдыхает, и я напрягаюсь в ожидании того, что сегодня может довести меня до предела. Муж смотрит на мои ноги, затем его взгляд возвращается к моим глазам. — Сегодня вечером ты красотка.

Некоторое время я нахожусь в прострации. Слышу, как Кейт зовет меня, но не знаю, что и думать о словах Ноа. Сменив рубашку и вытерев с лица слезы, которые начали капать, я возвращаюсь на кухню и вижу, что Чарли принялась готовить, а Эшлинн и Боннер уже пришли.

Двигаясь вокруг меня и зная, где находится все необходимое, Чарли берет шпинат, листья салата, помидоры, огурцы и цветную капусту из пакетов, чтобы почистить их и нарезать для салата.

Эшлинн заходит в кухню, держа в одной руке десерт, в другой — Севи. Все, что ему нужно сделать, — посмотреть на нее своими невинными голубыми глазками, и она будет носить его на себе, словно кенгуру, лишь бы его голова покоилась на ее груди.

— Похоже, он меня использует, — делает она вывод, когда Севи наклоняется, чтобы схватить печенье со столешницы. Она дает ему печенье, а затем, прижимая ребенка к себе, целует в щечки, которые просто созданы для того, чтобы их целовать. — О, как я хочу такого же.