— Я не хочу об этом говорить, — решительно заявляет Ноа, но я качаю головой. Равнодушным взглядом он смотрит в мои глаза.

— Можешь отрицать эту пустоту между нами, сколько хочешь. У тебя все на лице написано. Ты знаешь, что Ноа все еще глубоко внутри, но не делаешь ничего, чтобы спасти его.

Уголки его губ изгибаются, но не от удовольствия. Не забавы ради.

— Ты бы не ошибалась настолько сильно, если бы постаралась. Ты всегда ищешь скрытый смысл. Это ерунда.

Так на него похоже. Хотя он неправ. Это не ерунда. Это имеет значение.

Ноа напряжен, и, когда я снова поднимаю взгляд, выражение его лица становится решительным. Ноа открывает рот, как будто собирается что-то сказать. Но он этого не делает.

— Это не пустяк, Ноа. Ты не здесь.

Он вскидывает руки.

— Черт возьми, я все еще стою здесь, Келли. Я никуда не уходил.

— Может быть, физически. — Я прижимаю руку к груди в области сердца. — Но здесь… ты покинул меня.

Я замолкаю. Оттолкнуть его еще больше — это последнее, чего я хочу, но я не могу больше сдерживаться. Он сглатывает. Моргает. Тяжело дышит. Ноа выглядит таким уязвимым и потерянным. Редкий проблеск его боли.

— Ты не знаешь, о чем говоришь.

— Нет, знаю.

Муж разрывает зрительный контакт и смотрит на кровать. Я наблюдаю, как он стискивает зубы.

— Ответь мне.

Он снова смотрит на меня, но слова застревают в горле. Неожиданно Ноа обходит кровать и обхватывает руками мое лицо. Его губы касаются моих, легко и едва заметно.

— Такой ответ тебя устроит?

Дрожащими руками я накрывают его ладони.

— Нет. Ты всегда используешь этот ответ. Ты избегаешь меня.

Ноа открывает рот, а затем с невозмутимым видом отступает. На этот раз, когда он продолжает молчать, ухожу я. На диван.

Мне больно так поступать. Я хочу прижаться к его груди, удерживать его сердце. Хочу попросить его спасти все: меня, нас — и спросить у него, когда что-то пошло не так. Помню, как мой терапевт говорил мне, что самые большие трудности в браке случаются, когда теряешь ребенка. Сначала я не поверила ей. Я разозлилась, когда она так сказала. Но теперь я увидела все собственными глазами. Теперь у меня трудности.

Пока я лежу на диване, уставившись в потолок и наблюдая за тем, как сквозь жалюзи просачивается слабый свет уличных фонарей, то вспоминаю, как мы оказались здесь и когда впервые начались проблемы.

Как только на улице усиливается дождь, Ноа выходит из спальни. В темноте мы встречаемся взглядами. Муж хочет что-то сказать, но, как обычно, не делает этого. Он запускает руку в свои волосы, тянет за них, а затем вздыхает, возвращаясь в спальню. Дверь за ним закрывается.

Поэтому я беру дневник и выпускаю пар. Дневник — единственный, кто сейчас меня действительно поймет. Пишу — вот чем я занимаюсь, когда не могу поговорить с Ноа.

*

Дневник, что происходит? Почему упоминать о Маре плохо? В последнее время мы только это и делаем. Утомленные замечаниями и огромным количеством невысказанных слов. Мы спорим, но чаще всего просто игнорируем друг друга. Мы никогда не сидели и не болтали ни о чем. Даже когда умерла Мара. Как тебе такое? Мы не разговаривали, и я понимаю, что это больно, но верю, что мы справимся. Мы всегда просто избегали друг друга, закрывались, и это привело к такому результату. Я чувствую, что мы больше не пара, принимающая решения вместе, а два человека, живущие своими жизнями, которых связывают общие дети. Каждую ночь я реву, уткнувшись в подушку, пропитанную слезами. И каждый раз я боюсь повторения этого. Когда это прекратится? Когда мы сможем поговорить? Или так будет всегда? Раньше мы были единым организмом, дневник. Единые сердце и душа вместе боролись. Теперь мы изо всех сил пытаемся найти свой путь, затерянный в клубах беспросветного дыма.

Келли

Мама-медведица

(Ревность — зеленоглазый монстр, но не стоит недооценивать маму-медведицу с обвисшими сиськами)

Прошлой ночью я так сильно хотела вернуться в нашу спальню и свернуться калачиком рядом с Ноа. Но не сделала этого. Я хотела извиниться, сама не понимаю за что, и попросить его все исправить. Но я этого не сделала, потому что каждый день повторяю себе, что все изменится, но это не так. Нам мешают недосказанность и гордость.

Отстойный понедельник. Ноа вернулся на работу, и меня затягивает утренняя рутина, ведь дети встают с постели, готовятся к школе, а я пытаюсь не дать им поубивать друг друга, пока моя сестра пишет о своей свадьбе. Я не в восторге от возвращения в Остин, не говоря уже о том, чтобы находиться рядом со своей семьей. Когда Ноа и я покинули Остин, часть меня больше никогда не хотела туда возвращаться. Вообще никогда. Но там похоронена Мара, так что я знала, что не смогу навсегда покинуть это место.

— Отдай! — слышу я рык Оливера с заднего сиденья.

Не понимаю, что в последнее время происходит с сыном, но сегодня утром он реально был очень груб с Хейзел. Я отобрала у него видеоигры, игрушки — в общем, все, за исключением разрешения спать в своей кровати, но он по-прежнему дерьмово себя ведет. С Марой он никогда не был таким, хотя их разница в возрасте составляет тринадцать месяцев. Они были практически близнецами.

Мы едем в машине. Севи плачет из-за того, что его посадили в кресло, Фин пинает сиденье, а Оливер бьет Хейзл по руке.

— Прекрати воровать мои вещи! — орет Оливер прямо сестре в лицо, когда она берет меч от костюма пирата, который он надел на Хэллоуин. — Ненавижу тебя!

Иногда маленькие мальчики ведут себя как настоящие засранцы.

— Оливер Натан Беккет! — срываюсь я, заезжая на парковку, и натыкаюсь на бордюр. В машине срабатывает сигнал, предупреждающий о низком давлении в шинах. Потрясающе. — Перестань бить ее. И попроси прощения.

— Нет! — кричит он мне в ответ, а затем хлопает дверью.

Я бы догнала его и надрала задницу, если бы мы не находились посреди парковки. Выбери битву, которую проиграешь, верно? Ха. Я надеру его задницу сегодня вечером.

— Он постоянно придирается, — плачет Хейзел, уставившись на своего старшего брата, бегущего от машины в школу. — Почему он ненавидит меня?

Я хватаю ее за руку и целую.

— Знаю, детка. Просто на него столько всего навалилось. — Я понимаю, что это связано с Марой. Прошел год с ее смерти, и с тех пор сын изменился. Его вспышки гнева происходят все чаще. — Как насчет того, чтобы поговорить с ним?

Знаю, о чем вы сейчас думаете, или, по крайней мере, о чем подумала я, когда поведение Оливера начало меняться. Его нужно показать психологам. Ну, мы старались, но, как и его отец, Оливер отказывался говорить с ними. Каждую неделю на протяжении шести месяцев он просто сидел, выдавая им односложные ответы. Закончилось все тем, что мне пришлось прекратить его визиты к психологу, потому что сын бросил нам вызов только за то, что мы заставили его ходить к нему. Сейчас мы пробуем подход «исцеляйся, как тебе удобно». Очевидно, он тоже не работает. Я в растерянности и не знаю, что дальше делать с Оливером.

Хейзел вытирает слезы и смотрит на красную отметину на своей руке, куда брат ударил ее пару минут назад.

— Передай Оливеру, что Мара сказала ему быть хорошим.

Клянусь всеми святыми, мое сердце ушло в пятки.

— Что?

Хейзел смотрит на меня своими прекрасными голубыми глазками.

— Она приходит ко мне во сне. Мара говорит, что Оливер скучает по ней и что он грустит. — Хейзел переводит взгляд на покраснение от удара, затем на школу. — Я тоже по ней скучаю.

Мое сердце обжигает боль при упоминании о дочери. Мара так ласково обращалась со своими братьями и сестрами. Не поймите меня неправильно, она была с огоньком и могла выбесить любого за считанные секунды, но вместе с тем она также сильно любила. Она боролась, защищая других, и умела задеть за живое. Так же, как и Оливер. И я знаю, что Оливер скучает. С помощью гнева он справляется с грустью. Ноа впадает в ступор, я плачу, а Оливер злится. Не знаю, как с этим справляются Хейзел, Севи и Фин, потому что они такие маленькие, что не поймешь.