— Что за бред, — улыбаясь, Боннер закручивает крышку на бутылке с водой.

— К тому же… — взмахиваю я рукой, — я удалил его.

— Гонишь.

Он прав, я так и не сделал этого. Но я не позволю ему посмотреть наше видео.

Игра Оливера занимает около часа. Хотите — верьте, хотите — нет, но мой коротыш реально набирает несколько очков. И каждый раз он смотрит на трибуны, чтобы оценить мою реакцию. Или, может быть, реакцию Боннера, не знаю. Все равно его команда проигрывает, что, естественно, приводит к тому, что сын выходит к нам не в настроении.

— Хорошая работа, — хвалю я его за набранные очки и за усилия, которые он вложил в игру.

— Боннер смотрел?

Когда меня успел заменить этот молокосос?

И да, я еще больше разозлил Оливера, сказав, что он не может поехать домой с Боннером.

На данный момент я для него самый плохой человек в мире. Возможно, как и большая часть семьи. Доказательством этого является то, что Оливер бесится, когда Хейзел поет в машине. И я бешусь вместе с ним. Сегодня я уже больше не в силах слушать «Wrecking Ball» Майли Сайрус, но при этом не ору на Хейзел так, как это делает сын.

— Хватит петь! — кричит он, бросая свой баскетбольный мяч в лицо сестры. Мяч попадает прямо в голову, и она плачет горючими слезами.

Я смотрю на Оливера в зеркало заднего вида, и он сразу понимает, что у него проблемы.

— Извини, — бормочет он, опустив голову.

Я борюсь с желанием развернуться и надавать ему по заднице, однако не делаю этого, потому что твердо убежден: когда зол, ни в коем случае не поднимай руку на своих детей.

Я паркуюсь на подъездной дорожке. Включаю передачу и смотрю на Келли.

— Почему бы тебе не пойти с детьми в дом? А мы с Оливером немного прокатимся.

Я снова смотрю в зеркало заднего вида. По щекам сына текут слезы. Мне хочется плюнуть на все и отпустить его, но меня останавливают мысли о его поведении.

Келли забирает детей в дом, а я выезжаю на дорогу.

— Я же сказал, что мне жаль, — говорит Оливер, продолжая тихо плакать.

— Я знаю, но иногда извинений недостаточно.

Не уверен, что это именно те слова, которые должен ему сказать, потому что, мысленно повторив их, я задаюсь вопросом, как сын их воспримет.

Я еду на пляж, решив, что прогулка по пирсу успокоит Оливера и он сможет со мной поговорить. Либо так, либо он просто столкнет меня с причала и убежит.

В течение получаса я нем как рыба. Это позволяет сыну невзначай заговорить о баскетболе и о том, что он хочет вернуться в Техас.

— Почему ты хочешь вернуться?

Оливер пожимает плечами и бросает камень в воду. Его темные волосы развеваются на теплом ветру.

— Не знаю. Мне там больше нравится.

Понятия не имею, как завести разговор о ситуации с его сестрой, поэтому просто бормочу:

— Поэтому ты так жесток с Хейзел? Потому что злишься из-за переезда?

— Пап, — опустив плечи, он вздыхает, как умирающий Чубакка, — обязательно об этом говорить?

Прикрыв глаза от слепящего солнца, я смотрю на него так, словно он только что заехал мне по башке камнем.

— Серьезно, чувак? Ты бросил мяч в ее чертову голову!

Закатив глаза, Оливер резко выбрасывает камень и смотрит на океан.

— Я же извинился.

Я присаживаюсь рядом с ним и спокойно говорю:

— Я знаю, но тебе следует быть более заботливым. Она ведь младше тебя. — Я тщательно подбираю слова, потому что Оливер очень чувствительный мальчик. В его душе до сих пор много подавленных гнева и печали из-за того, что случилось с Марой. — Вот что я тебе скажу, приятель. В этот раз я не стану тебя наказывать, если ты пообещаешь, что будешь больше заботиться о Хейзел. Не бей своих сестер. — Я улыбаюсь, толкнув его плечом. — И щенка тоже.

— Почему за брата и сестер так стыдно? Вчера Севи пытался помочиться на ногу Коннера.

Я фыркаю:

— Даже не знаю. Представь, каково его родителям. — Мы оба посмеиваемся, но затем я смотрю на сына. Взгляд его темных глаз сосредоточен на песке и камнях. — Просто он запутался. Думаю, что мы все так делаем, когда жизнь меняется, да?

Оливер пытается держать себя в руках, но на его глазах вновь наворачиваются слезы.

— Я скучаю по ней.

Я обнимаю его за плечи.

— Мы все скучаем, приятель.

Никто не знает, как смерть ребенка отразится на семье, пока это не случается и вам не приходится искать способы справиться с этим. Но мне действительно становится не по себе, когда Оливер спрашивает:

— Вы с мамой разводитесь?

Я в шоке о того, что сын знает слово «развод». Опять же, думаю, причина в том, что теперь все вокруг видят в разводе выход из ситуации, поэтому дети в курсе значения этого слова.

— Почему ты об этом спрашиваешь?

Сын пожимает плечами и поднимает очередной камень.

— Вы часто ругаетесь.

Я думаю о его словах, потому что, нравится нам это или нет, дети слышат и видят все, что происходит в нашем браке. Даже если бы мы предпочли, чтобы они этого не замечали. Мы стараемся держать детей подальше от наших проблем, не позволяем им увидеть это, но, к сожалению, они оказываются во всем замешаны. Дети видели, как Келли не могла встать с постели, а моя мама заботилась о новорожденной Фин. Они видели, как я напился вечером после похорон Мары. Тогда я отключился в поле за нашим домом и на утро проснулся потому, что корова облизывала мое лицо. Оливер видел больше плохого, чем остальные наши дети, и, к сожалению, он понимает, к чему все приведет, если мы это не исправим. Думаю, даже Севи в свои три года на каком-то уровне — эмоциональном или подсознательном — понимает, что в нашей жизни чего-то не хватает и что из-за этого все подавлены. Твою мать, да он ведет себя как гребаный пес!

Я не хочу, чтобы хоть кто-то из наших детей нес на себе бремя ответственности за происходящее, и чтобы они чувствовали, будто мы не рядом с ними. Возьмем в качестве примера Оливера, которого я на днях забыл дома. Если вам интересно, как выглядит депрессия у ребенка, посмотрите на него, когда родитель не появляется на месте, хоть и обещал.

— Я делаю все возможное, чтобы этого не случилось, — заверяю я сына, не зная при этом, вру или говорю правду. Разве я делаю все, что в моих силах?

Оливер глубоко вздыхает. Его плечи поникли.

— Хорошо.

Келли

Стена проблем

(Нам запрещено появляться на людях)

После баскетбола Ноа увозит Оливера на пару часов, а затем мы отправляемся к Кейт на вечеринку в честь дня рождения ее близнецов. Мне нравится, что Ноа взял только Оливера. До смерти Мары эти двое много времени проводили вместе: рыбачили и просто вели себя как типичные мальчишки. Когда Мара скончалась, их традиция рыбачить воскресным утром еще немного продержалась, но уже никогда не была прежней. Думаю, Оливер почувствовал гнев отца и впоследствии впитал в себя эти эмоции.

Уложив спать Фин и Севи, я вместе с Хейзел готовлю угощения для сегодняшней вечеринки в честь Джаггера и Августа. Если вы когда-нибудь готовили с ребенком выпечку, то понимаете, какая это катастрофа. Я трачу больше времени на уборку, вместо того чтобы показать ей, как покрошить «Орео», не создавая при этом впечатления, будто на нашей кухне взорвалась бомба.

Закончив готовить угощения, я со всем нашим потомством и с ворчащим позади Ноа иду по улице к резиденции семьи Форд. Понятия не имею, что произошло между мужем и Оливером, но Ноа выглядел очень расстроенным, когда я сказала, что нам пора выходить.

— Ты можешь не вести себя так, будто это самая ужасная штука в мире? — оборачиваюсь я через плечо, глядя на Ноа, который даже не думает отвечать на мое заявление. Он несет Хейзел на плечах и полностью игнорирует меня.

Потрясающе.

Мне не нравится брать детей на вечеринки по случаю дня рождения из-за одного простого факта: я люблю своих детей. В большинстве случаев. И я не в восторге от чужих. Знаю, это так ужасно звучит с моей стороны. Но то, что я ненавижу устраивать и посещать вечеринки по случаю дня рождения, не означает, что я совсем не люблю чужих детей. Мне просто не нравится, когда двадцать малышей собираются вместе и употребляют сахар.