— Мое «навеки» — твое, — заверяю я его, зная, что всегда и во всем буду с этим человеком.

Говорят, что потеря ребенка — это главное испытание брака и личной силы. Если мы столкнулись с этим, то я знаю, что мы справимся. Вместе.

Ноа

Сожаление и ромовые пирожные

(Не спускайте глаз с тети Ди)

Мы с Келли пробыли в сарае, наверное, еще час. Понятия не имею, к чему все это приведет, и даже не знаю, уладили ли мы эту хрень, но, кажется, начало положено. Впервые после похорон Мары мы вроде бы движемся в одном направлении. Вместе.

Мы сидим на тюке сена. Жена на моих коленях, обнимает меня за плечи. Я прижимаюсь губами к ее лбу.

— Нам нужно пойти проверить детей.

Кивая, она мурлычет:

— Следовало бы. — Соскользнув с моих колен, встает и протягивает руку. — Надеюсь, они хорошо себя вели.

Я беру Келли за руку и выглядываю из дверей сарая. Солнце уже зашло, оставив после урагана небо золотисто-пурпурного цвета. Рассеянные кучевые облака похожи на зефир. Я улыбаюсь от этой мысли. Мара любила зефир. Она говорила, что на вкус он напоминает шарики сахарной ваты.

Держась за руки, мы с Келли проделываем путь в полмили от сарая до дома моих родителей. На подъездной дорожке все еще стоит несколько машин, и я не могу сказать наверняка, отменили свадьбу или нет.

— Я чувствую себя такой ужасной сестрой, — шепчет Келли, шагая босиком рядом со мной. — Я сбежала в самый трудный момент.

— Ты не ужасная сестра. — Жестом я предлагаю ей запрыгнуть мне на спину. — Давай я понесу тебя. — Она принимает мое предложение, и я удовлетворенно улыбаюсь, когда она упирается подбородком в мое плечо. — Это напоминает вечер, когда мы поженились.

Я смеюсь, вспоминая, как нес ее по этой самой дорожке. На тот момент она была на пятом месяце беременности, поэтому было немного неудобно, но мы справились. Думаю, именно так мы и переживем все это. Мы справимся. Будет нелегко. Это же не волшебство. Исправить все будет непросто, и я это понимаю. Я не могу щелкнуть пальцами и вмиг пережить это.

— Ты скучаешь по жизни здесь? — спрашивает Келли.

Мгновение я раздумываю над ее вопросом.

— Не спорю, есть вещи, по которым я скучаю, но думаю, мне было бы гораздо хуже, если бы мы все еще жили здесь. Мне казалось, что день ото дня я задыхаюсь из-за напоминаний о ней.

— А я здесь чувствую себя ближе к ней.

Я снимаю жену со спины и ставлю перед собой.

— О чем ты говоришь?

— Я думаю о том, чтобы когда-нибудь вернуться сюда. Понимаешь?

Я киваю.

— Понимаю. Я тоже думал об этом, но не знаю. Я только что открыл магазин. У нас ремонт в доме не закончен…

Я мог бы продолжать перечислять причины, по которым не стоит все бросать и возвращаться назад. Но на самом деле именно так я и поступил с Келли, когда по своей прихоти перевез семью в Санта-Барбару. Глубоко вдохнув, я качаю головой.

— Прости, что увез нас отсюда из-за собственного дерьма.

Она касается моей щеки.

— Я понимаю, Ноа. Правда. Я не жалею, что мы переехали. Не думаю, что прямо сейчас пора возвращаться, но, может быть, когда-нибудь.

Наклонившись, я целую ее в лоб.

— Когда-нибудь.

* * *

По возвращении в дом мы узнаем, что свадьба отложена. Гости общаются, а отец Келси выглядит разъяренным, ведь его дочь и Джастис до сих пор отсутствуют.

— Думаю, сейчас твой отец ненавидит Джастиса сильнее, чем меня, — шепчу я Келли, прижимая ее к себе.

Она наклоняется, хватает за талию, пробегающую мимо Хейзел и притягивая ее к нам.

— Ну, наверное. Джастис ему никогда не нравился.

Я приподнимаю бровь.

— А я ему когда-нибудь нравился?

— Может, раз или два. — Келли берет Хейзел на руки. — Привет, сладкая. Где твои братья?

Лицо дочери измазано шоколадом, платье заляпано чем-то похожим на грязь. Хейзел пожимает плечиками и пытается убрать волосы с глаз.

— Я не знаю. — А потом она извивается, чтобы спуститься. — Отпусти меня. Я должна идти. Я вожу, и если они поймают меня, то съедят на ужин.

Келли оглядывается.

— Кто?

— Мальчишки! — визжит Хейзел и убирает руку за спину, тем самым ударяя меня по лицу.

Келли ставит ее на пол, и та убегает.

Наши дети разбежались повсюду и играют с другими малышами. Все, кроме Оливера. Он ест пирожные. Здесь я остановлюсь, потому что за этим последует целая история.

Моя тетя Ди — набожная христианка, поэтому мама подумала, что было бы неплохой идеей поручить ей приготовить пирожные. Теоретически это была отличная идея. Вот только тетя Ди… Она чокнутая. Пусть ее образ «добропорядочной христианки» не вводит вас в заблуждение. Она ругается как матрос и способна перепить большинство мужчин за столом. Это также объясняет события, которые произойдут в дальнейшем.

Расскажу вам небольшую предысторию. Тетя Ди приготовила пирожные для каждого гостя на свадьбе. Учтите, что это не просто пирожные. Они с ромом. Позволю этой информации впитаться в ваш мозг, подобно рому, пропитывающему шоколадное пирожное.

Теперь продолжу дальше, но знайте: тете Ди нельзя доверять.

Просто немного подождите. Дальше — больше. Я не знаю, как хорошо вы разбираетесь в пирожных. Вы знали, что они бывают с ромом? Сначала я не знал.

— Они реально вкусные, — говорит Келли, протягивая мне одно.

Голодный, я съедаю пирожное. Вкусно. Глазурь, сахар, ром… Мне хватает мужества признать, что иногда я люблю десерты с алкоголем. Не надо меня осуждать. Чтобы вы поняли, что это за пирожные, скажу: они не похожи на те с карамельной крошкой, что продают в «Старбакс». Не-а. Эти пирожные размером с детский кулачок, упакованы в блестящую пластиковую коробочку с элегантно повязанной лентой.

— Можно мне еще одно? — спрашивает Оливер мою маму, а затем берет со стола пирожное, прежде чем та успевает сказать ему нет.

— Нам нужно заставить его что-нибудь съесть, — говорит мне Келли, убирая палочку от пирожного, которую Оливер бросил на стол. — Он весь день ест вредную пищу.

Я собираю для сына тарелку с едой, когда в дом возвращается Джонас. Вокруг него и его шафера разгорается чертов ад из-за того, где находится его будущая жена, будто они все еще собираются пожениться. Честно говоря, я в замешательстве, и мне плевать.

Даже спустя полчаса Джастис и Келси не появляются. Ситуация наверху напоминает захват заложника, а Оливер за это время сполз на стол, подперев голову рукой.

— Как дела, чувак? — спрашиваю я, присаживаясь рядом с ним.

— Музыка слишком громкая! — кричит он, глядя на меня. — Ненавижу это. Можно мне уйти?

Я подталкиваю к нему тарелку.

— Съешь что-нибудь.

— Я не голоден, — ворчит он, отпихивая тарелку.

Маленький гаденыш.

Помните момент в фильме «Красавица и Чудовище», где зверь вручает Белль еду, а она отказывается от нее? Благодаря Маре (а теперь и Хейзел) я смотрел этот фильм много раз. Но когда Оливер говорит, что не голоден, я борюсь с желанием закричать, как то Чудовище: «Хорошо! Давай, помри с голоду!». Сомневаюсь, что это как-то повлияет на него, поэтому воздерживаюсь. Но однажды я произнесу эту фразу кому-нибудь из моих детей.

После ужина Оливер начинает бледнеть. Он забирается под стол, жалуется, что музыка слишком громкая, и выражает желание уйти наверх. Подняв скатерть, я смотрю под стол и вытаскиваю сына.

— Прекрати! Просто посиди здесь, — говорю я ему, удерживая его тощую задницу на стуле. Он тут же резко подается вперед и прижимается головой к краю стола.

Келли бросает на него взгляд, и я вижу, что она что-то заподозрила.

— Что с ним происходит?

Приподняв голову сына, я прижимаю руку к его лбу. Не горячий. Оливер говорит, что с желудком все в порядке, просто он очень устал, а музыка, цитирую, «чертовски громкая». И еще он хочет спать.