— Вот и закусим чем бог послал, — сказал Кузьма.

— Садитесь, Дмитрий Иванович. Вот и стульчик вам приготовлен, — пропела Липочка и коротким розовым пальчиком показала на прибор возле себя.

Я поблагодарил, сел и тотчас же почувствовал жар пышного и упругого Липочкиного бедра, каким-то чудом оказавшегося так близко, словно мы шли с ней под ручку.

— Кушайте, Дмитрий Иванович, не стесняйтесь, — уговаривала Надежда Ивановна, подталкивая в мою сторону блюдо с селедкой. — Картошечку печеную берите! Ты что, Липа, своего кавалера в забытьи держишь? Потчевай.

— Позвольте тарелочку. — Рука Липочки, обнаженная до локтя, розовая, пахнущая душистым мылом, промелькнула возле моей щеки и подхватила тарелку.

— Селедочку будете кушать? Маслице в горшочке. Да вы побольше, а то сухая картошка в горле застрянет.

Братья молча и сосредоточенно работали челюстями, не поднимая глаз от стола.

Я съел печеную картошку с куском селедки и вдруг ощутил чудовищный голод. Но прежде чем как следует набить рот, я сказал:

— А ужин-то прощальный. Уезжаю я от вас, граждане.

— Чем не угодили, Дмитрий Иванович? — горлицей простонала Липочка и еще крепче прижалась к моему боку.

Кузьма перестал жевать и посмотрел на меня с недоумением:

— Это как же понять? Недовольство какое или причина?

— Причина, Кузьма Галактионович, именно причина, — сказал я. — Учреждение комнату предоставило. Мать завтра из Ленинграда приезжает.

— Ну, это рассудительно. Казенная комната безусловно дешевле вам обойдется. Да и родной мамаше в приюте отказать немыслимо. Но, позволю поинтересоваться, сто́ящая комната?

— Восемнадцать метров, Кузьма Галактионович, и прямо в двух шагах от работы, — не моргнув глазом, соврал я.

— Отличное приобретение сделали, — одобрил Кузьма а посмотрел на брата.

Василий мотнул головой и гмыкнул. Он не страдал многословием и отлично обходился междометиями.

— А чтобы отметить событие, нужно торкнуться, и не пустыми, — повысил голос Кузьма.

— Так, — подтвердил Василий.

— Да нет же ее у нас, — заволновалась Надежда Ивановна. — Вы же с Васяткой в прошлое воскресенье полную четверть вылакали.

— А ты, Надежда Ивановна, наливкой побалуй из неприкосновенного, так сказать, фонда.

— Угу, — сказал Василий.

И вот уже появился на столе вместительный графин густейшей вишневой наливки и похожие на лампадки стопочки из тяжелого розового стекла.

Налили, чокнулись, выпили.

— А мы к вам, Дмитрий Иванович, с сердечной симпатией… как к родному, — бубнил Кузьма, наливая по второй.

— Да ведь рыба-то всегда ищет где глубже, — встряхнув своими жидкими, обесцвеченными перекисью кудряшками, вставила Надежда Ивановна.

— Верно, — сказал Василий.

А Липочка ничего не сказала, только склонила головку в мою сторону, и я вдруг почувствовал, как круглое и гладкое ее колено припечаталось к моему.

Мы выпили по второй и по третьей. Наливка была вкусная и очень крепкая, и мне захотелось сказать своим хозяевам что-нибудь приятное. Ну, например, что Надежда Ивановна здорово печет пироги, что у меня в комнате очень удобная кровать, а такого пса, как Принц, верно, не сыщешь во всей Москве.

Но Кузьма предупредил мой порыв.

— Постойте-ка, Дмитрий Иванович, — начал он, держа полную лампадку на уровне глаз. — Мы с братом на прощанье совет вам деликатный дать желаем. Вы там в своем ответственном учреждении работаете не за страх, как говорится, а за голую идею, поскольку состоите в комсомоле, да еще в партейных ходите. Но я вам, драгоценный мой, такую мыслишку подкину: коли подпругу без разумения подтягивать, то она очень просто лопнуть может.

— Подпруга лопнет — брюхо вывалится, — подтвердил Василий.

— А куда же ему деться? Всенепременно вывалится, — продолжал Кузьма. И, отставив лампадку, вдруг заговорил вполголоса, перегнувшись через стол в мою сторону: — Вы-то небось, Дмитрий Иванович, так рассуждаете: темные люди Костылевы, газет не читают, на митинги и собрания не хаживают, из своего стойла головы не высовывают. Одно слово — наездники.

— Да нет же, Кузьма Галактионович, мне это и в голову не приходило, — попробовал возразить я, хотя, по правде сказать, именно так и думал.

Но Кузьма поднял свою ручищу — словно семафор закрылся — и снизил голос совсем до шепота:

— Приходило не приходило, не в этом пуп вопроса, как, бывало, папенька наш говаривал. Мы, Дмитрий Иванович, хоть газеты и не читаем, а сведения имеем самые проверенные. Недавно вот с Аркадием Палычем и с Наумом Григорьевичем… Головастые господа! Уж как им советская власть хвосты поприщемила, а начего, опять полной рысью идут. Предоставили они нам сведеньица по части международного вопроса. Расшлепают нас, Дмитрий Иванович, как бог черепаху, и в самом близтекущем времени.

— Кто расшлепает? Кого? — спросил я в полном недоумении.

— Эх ты господи! Неужели сами не сообразили? Когда нэп вводили, Ленин, значит, вожжи отпустил, пусть, мол, конь сам дорогу ищет. И Антанта к этому фокусу-мокусу со снисхождением отнеслась — дурь-то повыветрится, и опять можно будет с Россией дела делать. Ан не тут-то было! Опять вожжи натянули, опять хлыстом по бокам шпарят. А Европе это ни к чему, да и американский дядюшка недоволен. Вот и хотят они нас того… — Кузьма выставил руку ладонью вверх и с грохотом прихлопнул ее другой ладонью. — Уконтрапупить! Завоевать и свой европейский порядок завести.

— Это всё и без вашего Аркадия Павловича известно. Империализм мобилизует все свои силы для последнего боя. Но международный пролетариат начеку. Он не допустит разгрома первого в мире рабоче-крестьянского государства.

— Слышь, Кузя, что Дмитрий Иванович говорит? — Липочка победительно посмотрела на Кузьму. — А вы, Дмитрий Иванович, ну просто оратор!

— Ты, Липа, не суйся. Знаешь поговорку: волос долог, да ум короток. Я с Дмитрием Ивановичем как мужчина с мужчиной…

— Помолчи-ка, Липка! — выдавил из себя Василий и угрожающе рыгнул.

— Я всё это к тому, — продолжал разглагольствовать Кузьма, — что время наше, так сказать, без почвы под ногами. Международный-то пролетариат может и недосмотреть. Пушки вдарят, аэропланы налетят, бомбы на Кремль повалятся. А они, то есть пролетарии ваши, тотчас же митинговать начнут. Ай нам от этого легче станет? Нам-то с братухой что! Лошадки наперегонки по всей земле бегают. Мы — наездники, а вы человек партейный…

«Куда он гнет?» — возмущенно, но и с некоторым интересом думал я. Никогда еще не слышал я от Кузьмы Галактионовича столь откровенных политических суждений. Это его нэпманы, что возле тотализатора вертятся, накачали.

— Вы о моей судьбе не беспокойтесь. Не понимаю, что это вам вздумалось такой разговор вести!

— Вы его не слушайте, — мазнув мне ухо губами, прошептала Липа. — Кушайте лучше. Позвольте-ка я вам наливочки подолью.

И она налила мне стопку доверху, чокнулась и проворковала: «Ваше здоровьице».

Но Кузьму не так-то легко было своротить.

— Молоды вы еще очень, Дмитрий Иванович, и, как замечаю, только вперед смотрите, а по сторонам не оглядываетесь, словно норовистый конь в шорах. А мы с Васяткой к вам присмотрелись и имеем сердечное желание помочь оказать.

— В чем? — спросил я, отхлебывая глоток тягучей, как сироп, наливки.

И тут мне показалось, что за столом сидят по крайней мере восемь братьев-близнецов и каждый из них заговорщицки подмаргивает мне левым глазом.

— В жизни, — отрубил Кузьма. — В понимании, что к чему. Ничто не вечно под луной, говаривал, бывало, папенька. Он ведь у нас и книжонки почитывал! Наступит ежели лихое время, вы прямиком сюда, к Костылевым. И уголок уютный предоставим, и лошадок укажем. Поставите на какую-нибудь темненькую — смотришь, и захрустят в кармане червонцы или там фунты. У нас, Дмитрий Иванович, бухгалтерия особая, дважды два, а получится пять!

— Спасибо за доброе ко мне отношение, Кузьма Галактионович. Но только, — тут я невольно повторил слова Пятницкого, — в рай я на ваших Петушках не поеду… И зря вы всю эту контрреволюционную агитацию разводите. Коли нападут, то уж обязательно морду в кровь разобьют свою… Так что не надейтесь, и этот ваш… ну, Аркадий, что ли, пусть заткнется. Сволочь он!