— Я отодвину штатив немного в сторону, чтобы образец не ощущал близость ретранслятора. — Харитон подошёл к ванне и ухватился за штатив. — Я буду двигать, следи за уровнем сигнала. Двигаю!

Захаров попытался сдвинуть штатив, но ему это не удалось. Он надавил чуть сильней, но снова неудачно.

— Основание прилипло к полу, — определил он. — Кажется, я в этом месте обронил сгусток нейрополимера, когда работал с образцом. Сейчас…

Он упёрся в штатив обеими руками и сорвал его с места. Усилие оказалось чрезмерным, и штанга ретранслятора дёрнулась, разворачиваясь в сторону.

— Вот ведь! — чертыхнулся Захаров. — Перестарался! Сейчас поправлю, отследи направление!

Он принялся двигать штангу, возвращая ретранслятор к ванной. Сеченов, устремив взгляд на пульт, корректировал его действия:

— Правее! Ещё правее! Угол пятнадцать… семь… минус шесть. Давай назад, влево! Минус два… Плюс три. Теперь снова вправо!

— Да чтоб его… — тихо возмутился Захаров. — Так. Сейчас сделаю.

Он встал ногами на бортик ванной, дотянулся до ретранслятора и спросил:

— А теперь?

— Минус ноль пять! — Сеченов смотрел на вспыхивающие на экране цифры.

В следующий миг подёргивающийся в ванне серый нейрополимер выбросил вверх желе-сталагмиты, мгновенно обвил Захарова и рывком затянул в себя с почти беззвучным хлюпаньем.

— Минус ноль один! — произнёс Сеченов. — Оставь так! Вполне пойдёт. Позже пришлю сюда киберлаборанта, он выставит нужный угол… Что такое…

Учёный вслушался в исходящий от образца нейросигнал.

— Образец испытывает боль! Я вижу твой образ, Харитон! Ты не слишком близко?..

Учёный обернулся к ванне и не увидел друга.

— Харитон?!

Сеченов непонимающе огляделся и опрометью рванулся к ванне, спотыкаясь и теряя операторский шлем. Добежав до её края, он замер в ужасе. Внутри серовато-прозрачной толщи нейрополимера отчётливо виднелся лабораторный халат и научный комбинезон Захарова, из которого торчали лишённые плоти череп и кости конечностей, медленно растворяющиеся прямо на глазах. Несколько секунд Сеченов неподвижно смотрел на бесследно исчезающий скелет, после чего нажал на кнопку экстренного вызова и медленно осел на пол. Он прислонился спиной к ванне, обхватил руками голову и тоскливо закрыл глаза.

Дверной звонок издал мелодичную трель, и Штокхаузен посмотрел на укреплённый на стене видеодомофон. Перед входом стоял Петров с двумя бутылками «Баварского» в руке.

— Михаэль? Ты дома?

— Да, Виктор, заходи! — Штокхаузен ткнул в кнопку дистанционного открытия двери. — Я на кухне!

Спустя минуту Петров вошёл на кухню и пожал ему руку:

— Привет! — Он вручил Штокхаузену пиво и удивлённо оглядел разложенные на кухонном столе овощи. — Ты что, до сих пор сам себе готовишь? Озадачил бы робота! Девчата из комплекса «Челомей» на прошлой неделе составили отличную кулинарную программу! Её сейчас не попробовал только ленивый.

— Не люблю доверять процесс приготовления пищи посторонним, — поморщился Штокхаузен, возвращаясь к нарезанию салата. — Это у меня ещё с эпидемии осталось. Тогда было так: чем ты дальше от всех, тем больше у тебя шансов не умереть вместе с ними. В общем, привык.

— Понимаю, — с уважением оценил Петров. — А вот я эпидемию даже не заметил. Мы в ту пору на Дальнем Востоке жили, близ маньчжурской границы. Дотуда коричневая чума не добралась. Зато войну с Японией помню! Я даже добровольцем хотел записаться, но не успел — всё быстро закончилось. Потом меня в лётчики не взяли, и я в институт пошёл. — Он махнул рукой. — Ничего интересного! Ты про войну, как всегда, ничего не расскажешь, я в курсе. Как там Дмитрий Сергеевич?

— Как всегда, — Штокхаузен печально вздохнул, — весь в науке с утра и до ночи. После трагической гибели Харитона Радеоновича он практически живёт в лабораториях и экспериментально-конструкторских бюро. Почему ты спрашиваешь? Ты же теперь работаешь в АПО, Сеченов ежедневно проводит там почти пять часов.

— Я его редко вижу, — признался Петров. — Я же программными алгоритмами занимаюсь, в лаборатории программирования роботов, а он или в операционной, или в реабилитационных блоках, с Ларисой.

— С Филатовой? — уточнил Штокхаузен, раскладывая по тарелкам нарезанную закуску.

— Ты её знаешь? — Петров мгновенно оживился.

— Ни разу не видел. — Штокхаузен поставил тарелки на обеденный стол и принялся открывать бутылки с «Баварским». — Если не считать фото из личного дела. Я хорошо знаю её личное дело. Как и твоё. Она талантливый нейрохирург, сначала ученица, затем аспирантка, а после и докторант покойного Захарова, а также его ассистентка в работе над проектом «Коллектив 2.0». После гибели Харитона Радеоновича Дмитрий Сергеевич назначил её на его место сразу после окончания трёхдневного траура, объявленного на нашем предприятии. Без Захарова всё замедлилось, Филатовой потребовался грамотный инженер-программист робототехники, и я порекомендовал Сеченову тебя.

— Что бы я без тебя делал, Михаэль! — абсолютно серьёзно заявил Петров. — Реально ума не приложу! Если бы не ты, я не только прозябал бы сейчас на ВДНХ на ничтожной должности, но и не встретил бы Ларису.

— О! — Штокхаузен улыбнулся, ставя на стол наполненные стаканы. — Романтический сюжет!

Он указал Петрову на свободный стул:

— Присаживайся! Тебя можно поздравить с обретением большого светлого чувства?

— Вот на эту тему я и хотел с тобой поговорить. — Виктор с досадой поморщился. — Понимаешь, я влюбился! А она совершенно не обращает на меня внимания! Не реагирует на шутки, ноль эмоций на комплименты… Только сухая рабочая атмосфера. Её ничего не интересует, кроме науки, она вся где-то очень высоко, парит в научных перспективах, экспериментах, исследованиях и прочих нейрохирургических дебрях! Она к своей кошке лучше относится, чем ко мне! То есть это не её кошка, это Муся, кошка покойного Захарова.

— Товарищ Филатова берёт с собой кошку? — нахмурился Штокхаузен. — В АПО? В лаборатории высшего уровня секретности и стерильности?

— Нет, что ты! — Петров усмехнулся. — Если бы это было так, я бы, пожалуй, порадовался. Решил бы, что в ней есть хоть какая-то нежность. Кошку я ни разу не видел. Она живёт где-то у Ларисы дома. Просто о необходимости покормить кошку я слышу всякий раз, когда пытаюсь заводить с ней беседу. Вот и хотел спросить твоего совета… Как мне лучше к ней подступиться?

— К кошке? — нахмурился Штокхаузен.

— К Ларисе! — возмутился Петров.

— Сколькое ей лет?

— Мы ровесники, — в голосе Петрова зазвучали нотки романтики, — ей двадцать девять, как мне. Но она совершенно не выглядит на свой возраст! Когда я увидел её впервые, то подумал, что ей от силы двадцать четыре.

— Академик Сеченов проверял на ней действие группы экспериментальных дерматологических реабилитантов, разрабатывающихся для военной медицины, — объяснил Штокхаузен.

— Сеченов — гений, это общеизвестно. — Виктор вздохнул. — О нём Лариса говорит с восторгом увлечённого работой специалиста. Как бы мне завладеть её вниманием? Я стараюсь делать ей самые изысканные комплименты, не какое-то там примитивное: «Ах, какая вы умная и красивая…» Но пока не помогает.

— Смени подход, — посоветовал Штокхаузен. — Взгляни на всё её глазами. Вы ровесники. Значит, воспринимать тебя в качестве авторитета на инстинктивном уровне она не будет. Для этого мужчина должен быть старше. У женщин в подсознании психологически заложено два отношения к мужчине: это либо отец, которого она уважает и которому подчиняется, либо сын, которого она опекает и воспитывает. Тебе необходимо занять в её подсознании одну из этих ниш.

— Отца или сына? — поднял брови Петров.

— В данной ситуации лучше сработает стереотип отца, — авторитетно изрёк Штокхаузен. — Сын — это благожелательный вариант для менее умных девушек. Им может стать интересно опекать и поучать кого-либо. Для талантливой натуры, которой является Филатова, подобный вариант скучен и инертен. Подумай сам: она — доктор наук, одна из ведущих учёных предприятия, работает с самим Сеченовым! Представляешь, сколько мужчин в сравнении с ней подпадают под стереотип ребёнка? Тысячи! Их так много, что она их даже не замечает, они для неё подобны траве на пейзаже: все травинки одинаковые, простые как, собственно, травинки, и их миллион! Ничего впечатляющего.