— Что происходит? — спрашиваю я, глядя на Дину, которая вьется волчком по комнате, закидывая в сумку наши вещи.

— Поехали отсюда!

— Как? — я вытираю полотенцем мокрые волосы. — Подожди! У тебя же только отец вернулся.

— Видела я, каким он вернулся! — раздраженно парирует Дина. — Собирайся! Поехали! Я тут больше ни на минуту не задержусь!

Бросив полотенце на стул, я подхожу к ней, обнимаю и притягиваю к себе.

— Эй, Дин, ну хватит, не психуй, — пытаюсь успокоить. — Человека тоже можно понять… Наверное.

— Ты его еще защищаешь?! — злится Дина, отталкивая меня. — Он обошелся с тобой неуважительно! Это он не на тебя плюнул, это он мне в душу плюнул! — она хватает свой свитер.

— Эй, Динка, ну ты чего? Из-за ерунды будешь с отцом ругаться? Хватит, успокойся, да положи ты это! — забираю свитер, которые она нервно теребит, швыряю его на кровать и обнимаю Дину. — Посмотри на меня, — заглядываю ей в глаза. — Слушай. Он твой близкий человек. Нельзя тебе сейчас уезжать.

— Близкий человек! — передразнивает Дина, освобождаясь из моих объятий. — Знаешь, что он сказал? Что ты нас всех тут купил! Что я отрабатываю твое спонсорство в постели, а Костя — шестерка! — говорит она с обидой.

— У твоего отца… богатая фантазия.

— Это не фантазия! — вспыхивает Дина. — Я не знаю, что это! Я так ждала его, думала, он вернется… А он таких гадостей наговорил! И про тебя! И про всех!

Я несколько раз киваю, переваривая услышанное. Становится понятно, что за спектакль он там устроил.

Вот значит как.

— Ясно. Подожди тут.

— Ты куда, Тим? — встревоженно спрашивает Дина, наблюдая за тем, как я надеваю чистую футболку.

— Пойду поговорю с ним. Скажу, что он не прав.

— Так он тебя и послушает! Ты помнишь тот раз, когда ты тут Косте пытался что-то объяснить? Только теперь будет хуже, — прогнозирует Дина.

— Я просто с ним поговорю, ладно? А потом мы сразу уедем, — обещаю ей.

— Тим…

— Вот, я же тебе говорил, что нам надо пожениться. Сейчас было бы проще.

— Я не собираюсь выходить замуж только ради того, чтобы угодить своему отцу! — Дина надувает губы.

Улыбнувшись, я подхожу к ней.

— А я тебе и не поэтому предложил. Ну все, — беру ее за руку и тяну на себя. — Иди сюда. Все будет хорошо. Слышишь? — быстро целую ее.

— Делай, что хочешь, — Дина не поддерживает мою затею. — Я соберу сумку.

Главного Арсеньева я нахожу во дворе. В одной руке он держит круглый точильный камень, в другой — топор. И мне становится так стремно, что даже смешно. Но раз я уже вышел и пообещал своей девушке поговорить с ее отцом, придется держать слово.

Я накидываю капюшон на еще влажные волосы, хлопаю себя по карманам куртки, достаю пачку сигарет и зажигалку и подхожу ближе.

— Курите? — протягиваю пачку мужчине.

Немного опешив от моего предложения, он кладет камень на столешницу самодельной пилорамы, тянется к пачке и берет сразу две сигареты. Сунув одну между зубов, другую прячет за ухо.

Я даю ему прикурить. Так мы и стоим, курим — Динин отец рассматривает двор, как будто впервые видит, а я то и дело давлю косяка на топор в его руке.

— Ты знаешь, сколько ей было, когда я видел ее в последний раз? — угрюмым тоном произносит мужчина спустя какое-то время. — Она еще куклам шапки вязала… А теперь… Ненавидит меня.

Он кладет топор на пилораму.

— Нет. Это не так. Дина вас ждала. С чего бы ей вас ненавидеть?

— Они все меня ненавидят… — на его лице отчетливо отражается раскаяние. — Мало им было мать потерять, так еще и я… А ведь, если бы не дети, мне бы все пятнадцать дали, как прокурор просил, — говорит Арсеньев.

Я хмурюсь, вспоминая наш разговор с Диной.

— Так вы действительного того парня… — я осекаюсь и нервно сглатываю.

— Оформил? — с непониманием уточняет мужчина. — Ясное дело. Да из-за таких, как… — замешательство в глазах сменяется лютой ненавистью. — Он же гнал, все сто сорок, где ограничение шестьдесят. Сам мне хвалился, — негодуя, Арсеньев стискивает зубы, отхаркивает и смачно плюет на снег. Спасибо, что снова не в меня. — Ну и на бугор наехал, крыло погнуло ему, — жестикулирует с зажатым между пальцами окурком. — Я ему говорю: “Алёша, знаки-то для кого ставят?”. А он мне: “Ты чего, дядя, попутал, ты знаешь, кто я?” — пересказывает свой разговор с потерпевшим. — Ну теперь известно, кто он. Инвалид первой группы, — горько усмехается. Пару минут мы молча курим, после чего мужчина спрашивает: — Стало быть, ты в курсе, за что я сидел?

Я киваю.

— Да… Только вот Дина думает, что вы этого не совершали.

— Как это не совершал? — недоверчиво бормочет Арсеньев.

Я знаю, что лезу не в свое дело и съезжаю с темы, сказав:

— Спросите об этом сына.

И, пожалуй, только сейчас в полной мере осознаю, что значит выражение “стоять друг за друга горой”. Костя не сказал Дине всей правды. Ради отца или ради самой сестры он не стал портить ее детские воспоминания о нем. И я его очень хорошо понимаю. Мне бы тоже не хотелось, чтобы Марк узнал всю правду о нашей матери.

— Ещё по одной? — на этот раз предлагает сам Арсеньев.

Я протягиваю ему пачку и даю прикурить. Мне больше не хочется. После вчерашнего мой бедный желудок итак на измене.

— Ну а ты, Тимофей, кто по жизни будешь? — интересуется Динин отец.

Я пожимаю плечами.

— Не знаю. Просто человек.

— Ну это понятно. Я имею в виду — студент или трудящийся?

— Я служить скоро. На флот.

— Салага значит, — хмыкает Арсеньев. — А скажи-ка, матросик, откуда у тебя деньжища такие?

— Не ваше дело, — огрызаюсь я.

В конце концов, мне-то он не отец.

— Не мое дело… — мужчина обводит взглядом двор. — А где оно теперь… мое дело… Раньше вот тут каждый гвоздь был — мое дело.

— Знаете, то, что я вашему сыну помог, так он вернет все. Мы и договор составили, так что никакой благотворительности с моей стороны. Зря вы Дину обидели, она уезжать собирается.

— Тебя забыл спросить, как мне со своей дочерью разговаривать. Ты ей кто такой? Хахаль? Так хахалей может быть много, а отец один, — ощетинивается Арсеньев.

От его циничного замечания меня коробит. Еле сдерживаюсь, чтобы не брякнуть что-то хлесткое в ответ.

— Вообще-то, я ее замуж звал, она сама не хочет.

— Как это не хочет? — скептически интересуется мужчина.

— Говорит, рано нам.

— А ноги перед тобой раздвигать — не рано?

— Я люблю ее и в обиду не дам, даже вам. Поэтому выбирайте выражения, ладно? — твердо говорю ему.

Он усмехается, но не зло, скорее, снисходительно.

— Любишь… значит.

Я оглядываюсь, услышав, что сюда кто-то идет. Из-за дома показываются оба сына Арсеньева.

— Все нормально? — натянуто интересуется Костя, с опаской посматривая на нас.

— Да, — я киваю.

— Ну и рожа у тебя, — ухмыляется Ян.

А у самого лицо опухшее и заспанное, на щеке след от подушки.

— На себя посмотри, — прыскаю я.

Вытащив руки из карманов, Ян становится серьезным и переводит взгляд на отца, который стоит позади меня.

Я отхожу в сторону.

— Здорова, бать, — Ян подходит к нему ближе.

Арсеньев-старший смотрит сыну на ноги.

— Что за бурки на тебе? — спрашивает он.

— Это угги, бать, — объясняет тот, приподнимая ногу.

— Срань какая-то, — хмыкает мужчина.

Все трое смеются, и я начинаю чувствовать себя лишним. И, оставив на пилораме пачку и зажигалку, собираюсь вернуться в дом.

— Тимофей, обожди! — меня окликает Арсеньев-старший. Я оглядываюсь. — Александром Алексеевичем меня зовут, — с этими словами он приближается и протягивает мне ладонь. — И ты зови.

— Очень… приятно, — удивленный внезапной переменой в его настроении, я пожимаю руку.

— Вижу я, как тебе приятно, — ухмыляется он. — Покурите тут пока, — обращается к сыновьям. — Пойду я, — кивает вперед. — Спрошу, пойдет она с нами к матери.