Я хлопаю глазами, не понимая, чем вызвано его раздражение, ведь вчера все было замечательно.

— Тим, что случилось? — переступаю с ноги на ногу, крепче хватаясь за ремешок сумки.

— Ничего.

— Ну я же вижу.

— У меня бабушка умерла, — апатично признается Чемезов.

Теперь он выглядит совершенно разбитым.

Я несколько раз моргаю.

— Когда?

— Сегодня. В больнице.

Господи… Конечно это объясняет его смурное настроение.

— Мне очень жаль…

На что Тим качает головой.

— Да все нормально, — произносит безразлично и сухо. — Помощь точно не нужна?

— Нет.

— Ладно, — устало кивает парень. — Тогда просто захлопни дверь.

Не глядя на меня, он снова бросает в стену мяч и ловит его, а потом опять.

По всему видно, Тим не хочет продолжать разговор. Я тихо выхожу из комнаты, ощущая странную растерянность. Таким Чемезова я еще не видела. Он расстроен, это понятно, но такое чувство, что он сидит там, на полу, и грызет себя. Только за что?

Тук… Тук…

Я долго топчусь в прихожей, надеясь, что Чемезов все же выйдет меня проводить, но он так и не показывается.

Тогда я открываю входную дверь.

Тимошка жалобно пищит в переноске для кошек, которую я сегодня приобрела с хорошей скидкой у одной девочки в торговом центре.

С ним мне тоже не хочется расставаться, но выхода нет.

К счастью, мир не без добрых людей.

Я договорилась со своей городской одногруппницей, что котейка поживет пока у нее дома, а потом, после сессии, я заберу его и увезу домой.

Прислушавшись, снова различаю, как о стену глухо бьется мячик, и какая-то неведомая сила заставляет меня обхватить ручку и решительно закрыть дверь.

Изнутри.

Не понимаю, что со мной происходит, но уйти прямо сейчас не могу, не хочу. Может быть, завтра…

Чувствуя себя мошенницей, я тихо раздеваюсь, достаю из переноски Тимошку, а из кармана куртки — свой телефон, и набираю Ане сообщение, в котором прошу ехать без меня.

В ответ Петрова присылает вереницу озадаченных эмодзи, и тогда я пишу ей, что все в силе, и я завтра все объясню. После чего с котом на руках направляюсь на кухню.

Когда Чемезов находит наше с Тимошкой убежище, проходит, по меньшей мере, час.

— Ты ещё здесь? — спрашивает парень, явно удивленный моим присутствием.

— В общем… да, — неуверенно бормочу я.

— Не понял? — Тим пронзает меня тяжелым взглядом.

Удивление на его лице сменяется отчужденностью.

Мое решение остаться вдруг кажется такой нелепой затеей, что я готова сквозь землю провалиться от неловкости. Терпеть не могу кому-то навязываться.

— Я подумала, что тебе сейчас не стоит оставаться одному. Только скажи, если мешаю, то я пойду, — втягиваю голову в плечи, готовясь к худшему.

Тим ничего на это не отвечает. Словно вспомнив, зачем пришел, он открывает холодильник и достает початую стеклянную бутылку с янтарной жидкостью.

— Ты будешь? — оглянувшись, трясет бутылкой в воздухе. Я отрицательно качаю головой. — Точно. Ты же у нас трезвенница. — Тим ставит бутылку на барную стойку, а сам садится на один их двух высоких стульев, запрокидывает голову и начинает вращаться, как на карусели. — Ладно, рассказывай, что у тебя? Синдром мамочки? Хочешь подтереть мне сопельки? — в голосе парня мелькает что-то истеричное.

Крутясь на стуле, он и сам напоминает сумасшедшего.

— Нет, — пропускаю мимо ушей его сарказм. — Но тебе не помешает друг.

Услышав это, Тим хватается за столешницу и резко тормозит.

— Друг… — морщится парень как от зубной боли. — Да нет у меня друзей! И не дружу я с девушками. Я с ними сплю, поняла? — впивается в меня горящим взглядом. — Я их использую, а потом выставляю за дверь. И я все время вру, — продолжает он. — Тебе, матери, всем подряд! Мой отец не умер! Он живет в Израиле! А сказал я так, чтобы тебя разжалобить, ясно? Я тварь, неужели ты не видишь?

Глядя на парня во все глаза, пытаюсь переварить услышанное.

Мне кажется, по сравнению со вчерашним днем, Тим даже в лице изменился. Нет в нем теперь той показной беспечности, куража, соблазнительных ямочек и хитринки в глазах — всего его арсенала, на котором он выезжал. Я вижу только потерянного парня, пытающегося скрыть, как ему плохо и одиноко.

— Значит твой папа… — проглатываю вставший в горле ком. — Да уж… Разве такими вещами шутят?

Чемезов вздыхает и, оттолкнувшись, снова делает пол оборота.

— Уходи, Дина, — глухо произносит Тим, отвернувшись от меня.

— Нет, — медленно качаю головой.

Я вижу, как напрягается его спина.

— Почему?

— Потому что мы все ошибаемся и делаем глупости. Я не хочу, чтобы ты грустил в одиночестве.

— Надо же какая добренькая, — устало язвит Чемезов.

Но я не принимаю близко к сердцу его издевку.

— Ты злишься, тебе больно, я понимаю.

— Извини… — тихо бормочет парень.

— Можешь ничего не говорить или… наоборот, — пожимаю плечами, боясь его отпугнуть или разозлить своей настойчивостью. — Как хочешь.

Поначалу мне неясно, какому именно совету Тим решил последовать, но когда его голос наконец прорывает тишину, я с облегчением выдыхаю.

— Я ей два месяца не звонил. Или три, — произносит парень с явной злостью на себя. — Вот как-то на днях мать еще говорила, чтобы я позвонил, что пожилым ничего не нужно кроме внимания. А я забил, как обычно.

— Но ты же не знал, что все так будет, — осторожно вставляю я.

— Да у меня всегда так… — с горечью усмехается Тим. — Через одно место.

— Злясь и виня себя, мы никого не вернем, — замечаю в ответ.

— Понятно, но я бы мог с ней поговорить! Провести с ней время! — беспомощно произносит парень. — Знаешь, как бабушка, она была не айс, — неожиданно прыскает он, — даже про мой день рождения забывала и звонила потом через день или два… А как человек… — Тим скорбно вздыхает. — Удивительная. Она витражами занималась, вечно в своих стекляшках… Сейчас покажу… — Чемезов вдруг спрыгивает со стула и куда-то уходит, а спустя несколько секунд возвращается с парусником в руке. Я видела его на тумбе в гостиной. — Вот, эта шхуна — ее работа, — сообщает парень, ставя парусник передо мной на обеденный стол. — Она мне на восемнадцатилетие подарила в прошлом году.

Паруса действительно сделаны из тонкого непрозрачного стекла — синего, белого и голубого, в то время, как сам каркас судна — из толстой витой проволоки.

— Очень красиво.

— Знаешь, как это называется? — Тим скребет пальцем одну из частей паруса.

Я трясу головой.

— Это грот-мачта, — объясняет парень. — А это фок. Кливер. Стаксель. Топсель. Фишерман, — перечисляя все эти незнакомые для меня названия, Тим указывает их расположение. — Лет в тринадцать у меня случился бзик с этими парусами, — его губы трогает грустная улыбка. — Я уже и забыл. А она помнила…

— Да-а-а, — тяну я, не подавая вида, насколько меня впечатлила его сентиментальность. — Похоже, твоя бабушка и правда была удивительной.

— Была… — мрачно повторяет за мной Тим. — Она была классной. И я думал, так будет всегда. Мы все ее звали Марго. Не бабушка, не мама, не Маргарита Геннадьевна. Только Марго. Она была немного с прибабахом. Ни за что не хотела стареть. И постоянно выспрашивала у меня про девчонок, советы разные давала… А я даже не знал, что она сильно болела… Короче, я кошмарный чел, — резюмирует Тим, отодвигая от себя парусник.

Он опускается на стул напротив меня и безразлично смотрит в окно. На такой высоте видно столько неба, что я в очередной раз этому удивляюсь.

— Нет. Ты не кошмарный, ты просто запутался. Ты только не сиди так и не изводи себя. Потери мы не можем контролировать, но когда чем-то занят, это помогает отвлечься от тяжёлых мыслей.

— Точно, — хмыкает Тим, — я хотел напиться.

— Если ты думаешь, что это поможет…

Чемезов поворачивается ко мне и с заинтригованным видом интересуется:

— А какие ещё варианты?