Вскоре перед каждым уже стояло по бокалу пива и по тарелке с жареной колбасой и картошкой фри. Жанетт, утверждавшая, что умирает от голода, ела на удивление медленно и вяло.

– Ты устала, – заметил Шварц и положил нож и вилку на свою почти пустую тарелку.

На столе лежал исписанный Лолой Юнгстранд экземпляр “Жизни и смерти Стины”, и Жанетт пыталась одновременно листать его и есть. У Шварца тоже была с собой книжка Квидинга, но ему не читалось.

– Меня беспокоит, что там, где сейчас Олунд с Оливией, ни мобильные не ловят, ни рация, – с отсутствующим видом заметила Жанетт и закрыла книгу. – Непонятно, где они сейчас вообще.

– Новостей нет?

– Нет. А Квидинги, судя по тому, как перемещаются их телефоны, покинули остров и сейчас находятся на Кунгсхольмене, в “квартире на одну ночь”.

Жанетт отпила пива.

С пивом у них выходило совсем не так, как с едой. В бокале Жанетт осталась лишь пена на дне, а Шварц не выпил свое и наполовину.

– Почему ты мне сразу не сказала, хотя знала, что Владимир – брат Эрланда Маркстрёма? – спросил Шварц. – Я, наверное, выглядел в его глазах полным идиотом.

– Решила, что так будет лучше, – коротко ответила Жанетт.

Она огляделась и сделала знак одной из официанток, после чего поставила локти на стол, сцепила пальцы под подбородком и вполголоса заговорила.

– Покерфейс у тебя никакой, к тому же ты частенько сначала говоришь, а потом думаешь. Если бы Эрланд сообразил, что его брат под подозрением, он бы, чтобы его защитить, мог о чем-нибудь умолчать, а мне этого абсолютно не хочется.

Официантка подошла к их столику и спросила, что они хотят заказать.

– Бутылку красного? – Жанетт взглянула на Шварца.

Он кивнул, Жанетт попросила два бокала и счет. Официантка унесла пустую тарелку Шварца и почти нетронутую – Жанетт, и тут Жанетт впервые за много часов улыбнулась.

– Сейчас я расскажу тебе то, чего не знает никто, кроме пары старших коллег, – начала она. – Мне уже случалось ночевать в камере. Когда мне было девятнадцать. Угадай, почему?

Сквозь гул голосов до них донеслось хихиканье женщины, которая явно перебрала.

– Напилась? – предложил Шварц.

– Я этого не помню, но я, видимо, уснула в фонтане, не дойдя до дома, – сказала Жанетт, пока официантка ставила на стол бокалы.

Жанетт заправила волосы за ухо, попробовала и одобрила вино. Когда они расплатились, официантка снова оставила их одних.

– Не каждый день ты такие вещи рассказываешь, – заметил Шварц. – Обычно блюдешь тайну частной жизни.

В голубых глазах появилось резкое выражение.

– Я не из тех, кто все время говорит о себе, – сказала Жанетт. Шварц понял, что это камень в его огород.

– Ну, может, и нет, но если тебя о чем-нибудь спросить, на подробный ответ можно не надеяться.

– А ты когда-нибудь задавал мне вопросы посерьезнее, чем за какую футбольную команду я болею?

“Хаммарбю”, – подумал Шварц.

– Можешь сказать, как зовут хотя бы одного моего друга?

– Нет.

Жанетт рассмеялась.

– Ну, это как раз простительно, друзей-то у меня нет. – Она наклонила голову и испытующе посмотрела на Шварца. – А может, когда Оке свалил, я встречалась или встречаюсь с кем-нибудь?

Шварц припомнил, что Жанетт говорила про какого-то парня, но это было так давно, что он и повод забыл, не говоря уж об имени. Он покачал головой.

– Я скажу тебе почему. – Улыбка Жанетт из веселой стала циничной. – Мне надоело ошибаться, как ошибается большинство женщин: нам вечно кажется, что когда-нибудь мы сумеем постичь загадку мужского поведения. Когда они остаются одни, то либо играют в видеоигры, либо смотрят порно, они неверны и ленивы, а мы все придумываем им оправдания: то их матери избаловали, то их социофобское поведение объясняется их же глубоким внутренним миром, которого нам не понять. Тоже мне объяснение. А истина проста: мужчины действуют под влиянием минуты. Возбудились – хотят трахаться. А потом спать.

– А ты сейчас не обобщаешь? – спросил Шварц.

Жанетт поморщилась.

– Оке был великовозрастным ребенком, который не умел ни убраться, ни постирать, ни помыть посуду. Ясно же, что ему просто было удобно ехать на моем горбу. Когда мы встречались, я думала – какой он красивый, какой обаятельный, а он обманул меня, заставил думать, что ему нужно нечто большее, чем моя манда и мои деньги, но когда ему начала надоедать одна и та же манда каждый день, он свалил. – Жанетт вздохнула, опустила глаза и некоторое время вертела в пальцах бокал, не поднося его к губам.

– Предлагаю плюнуть на все это, вернуться в номер залечь спать, – сказал Шварц.

Жанетт кивнула, встала и задвинула стул.

Двадцать минут спустя Шварц лежал на нижней кровати и пытался читать книгу Квидинга. Жанетт ушла принимать душ в общей зоне: “удобства на этаже”. Свободного времени было не так много, и Шварц успел одолеть всего тридцать шесть страниц. Чтение начинало увлекать его, хотя эпизод, который он сейчас читал, вызывал у него чувство некоторой неловкости.

Квидинг весьма эмоционально живописал сцену секса между двумя шестнадцатилетними подростками, Стиной и Ингаром, и Шварц спрашивал себя, нормально ли писать о сексе между несовершеннолетними с такими подробностями. Хотя культурная элита вообще слегка с вывертом, подумал он, читая, как Стина и Ингар лежат голые на берегу озера после ночного купания.

“Горячий озноб пробежал по ее телу, как от молнии небесной, ибо там, внизу, кожи не было вовсе, кровь пульсировала словно вне ее тела; бедра Стины подались вперед, и блестящая припухлость заскользила по его языку”.

Вот черт, подумал Шварц, чувствуя, что заливается румянцем. Сцена растянулась на пару страниц. Игры молодой пары были описаны самым поэтическим языком, и после второго полового акта Шварц шумно вздохнул.

Почему нельзя просто сказать, что парень отлизал девушке и она кончила? Что потом она сделала ему минет, а в итоге они трахнули друг друга как следует? К чему тянуть резину с сотнями заковыристых описаний члена и влагалища?

Тем не менее Шварц мало-помалу увлекся, и как раз когда Стина с Ингаром, переплетясь, лежали на берегу и смотрели в звездное небо, щелкнул замок. Жанетт открыла тяжелую дверь камеры.

“Ну что за фигня!”, подумал Шварц, захлопнув книгу. Ему, однако, пришлось взбить одеяло, чтобы скрыть тот факт, что прочитанная фигня все-таки вызвала у него реакцию, смутившую его самого.

– В ванной чисто? – спросил он, когда Жанетт, в мешковатой пижаме и в тюрбане из полотенца, вошла в камеру.

– Да, все нормально. – Она развязала полотенце и повесила его на крючок рядом с дверью, после чего опустила штору-блэкаут.

Достав из сумки “Жизнь и смерть Стины”, Жанетт села на нижнюю кровать, в ногах у Шварца. Запели пружины. Шварцу стало слегка неловко, и он подтянул ноги.

– Прости меня за то, что я сегодня говорила и делала, – сказала Жанетт. – У меня сейчас голова не на месте, я последние дни сплю урывками… Иногда кажется, что мы вот-вот во всем разберемся, а потом мысли снова запутываются.

– Например?

Жанетт открыла страницу, исписанную рукой Лолы Юнгстранд, и перевернула книгу так, чтобы Шварцу тоже было видно. Он прочитал:

Жанетт указала на дату.

– Седьмое мая две тысячи первого года – это день рождения Мелиссы Юнгстранд, – пояснила она. – А если ты прочитаешь четырнадцатую страницу, то увидишь, что день рождения Мелиссы соответствует дню рождения Стины Квидинг, хотя, конечно, их и разделяют полторы сотни лет.

Она полистала книгу и стала читать:

– “Стина родилась седьмого мая тысяча восемьсот пятьдесят первого года в гарнизонном городке Евле; осенью того же года семья перебралась в Витваттнет. Переезд на север, в бесплодные глухие места чуть не накануне зимы кажется поступком безрассудным, но одному Богу известно, чем руководствовался Пе, принимая такое решение”.