В отделение нейрохирургии Новой Каролинской больницы Каспара отвез Олунд. Но пока врач прикреплял к его голове двадцать два металлических электрода, мальчик смотрел на Луве, а когда Каспару делали рентген, Луве сидел рядом с койкой, одетый в зеленый свинцовый фартук, защищавший его от радиации.

В целом поездка в Каролинскую больницу заняла два с половиной часа. Когда Каспара вернули в камеру, он заснул и проспал остаток дня. По словам надзирателей, спал он по-прежнему беспокойно и при этом сильно потел.

В шесть часов Каспар снова сидел в комнате для допросов и ждал Луве, который вместе с Миккельсеном и Олундом наблюдал за ним через стеклянную стену. Адвокат и соцработница тоже были на связи.

– Он на меня так посмотрел, будто никогда раньше не видел, – сказал Олунд. Лассе кивнул, подтверждая его слова, и заметил:

– А с вами, Луве, дело явно обстоит по-другому. Что это за амнезия такая?

– Пока еще рано судить.

По мнению врача из неврологического отделения, низкая активность гиппокампа указывала на проблемы с переходом информации из кратковременной памяти в долговременную.

– В худшем случае у него может быть антероградная амнезия, – прибавил Луве. – Это значит, что он полностью или частично утратил способность запоминать новое. Чаще всего такое бывает из-за черепно-мозговой травмы или кислородного голодания мозга.

“Наверное, когда его били, один из ударов оказался по-настоящему опасным”, – подумал Луве. Ему вспомнилось рентгеновское изображение головы Каспара. Одиннадцать сросшихся повреждений на одном только черепе. На предплечьях тоже были следы переломов, причем врач объяснял их тем, что мальчик пытался прикрыться от побоев.

– В речевом центре мозга отклонения есть? – спросил Олунд. Луве покачал головой.

– Речевой центр не так изолирован, как раньше думали, его деятельность распространяется на весь мозг. Разные типы слов связаны с разными областями: например, когда мы слышим слова, которые описывают вещи или людей, у нас активируются области рядом со зрительным центром. Каспару дали послушать запись рассказа, которая шла семь минут. Врач, который отслеживал сигналы мозга в режиме реального времени, не увидел ничего необычного. Но чтобы разобраться подробнее, нужна, конечно, более серьезная проверка, с томографом.

– Может, в следующий раз стоит прокрутить ему какую-нибудь мелодию? – как бы вскользь заметил Олунд. “Хорошая мысль”, – подумал Луве.

То, что Каспар напевал в допросной, на записи звучало невнятно, но напоминало отрывок из одной мелодии.

– Вы точно хотите отнести ему это? – Олунд поморщился, глядя на картонную тарелку, которую Луве поставил на стол.

После обеда у Луве было достаточно времени на подготовку. Первым делом он наведался в магазин рядом с полицейским управлением и купил стеклянную баночку. Баночка продавалась исключительно как элемент декора, хотя, по словам продавца, содержимым, которое в настоящий момент лежало на картонной тарелке, можно было и перекусить.

– Мне сказали, что для выращивания сверчков требуется на полторы тысячи литров воды меньше, чем для такого же количества крупного скота, – сказал Луве. – Углеродный след в пятьдесят пять раз меньше, а белок не хуже говяжьего.

– Но это же гадость, – возразил Олунд.

Лассе улыбнулся, протянул руку, взял сверчка длиной с сантиметр и сунул в рот.

– Подсолить бы, – сказал он, хрустя сверчком. – На семечки похоже или на орехи. Сойдет, чтобы подкупить.

– Или чтобы подмазаться. – Луве улыбнулся в ответ, взял портфель в одну руку, тарелку в другую и вышел в коридор.

Охранники при виде тарелки покачали головами, однако от комментариев воздержались и впустили Луве в допросную.

Мальчик сидел, сцепив руки на коленях. По глазам, полускрытым светлыми кудрями, было ясно, что он осознает происходящее. Раньше Луве такого не замечал. Он не понял, действительно ли мальчик улыбается ему, но ему показалось, что губы Каспара сложились в беззаботную улыбку.

Сходство с мальчиком из “Смерти в Венеции” теперь проявилось еще отчетливее. “Разница между мной и Каспаром в том, – подумал Луве, – что Каспар настоящий, а я искусственный”.

Фотографии, оставшиеся на столе после предыдущего разговора, лежали в прежнем порядке. Луве с улыбкой поздоровался и поставил тарелку со сверчками на стол, после чего сел напротив Каспара и расстегнул портфель.

За час, проведенный в кабинете Лассе, Луве нагуглил и распечатал штук сорок новых фотографий. На некоторых изображались окрестности Свега, сюжеты других были более интимными. В портфеле лежали несколько фотографий обнаженных тел: мужчина, женщина, тесно обнявшиеся мужчина и женщина, а также два мужчины и две женщины в похожих позах. Еще два изображения позволяли заподозрить физическое насилие, хотя там не было ничего страшнее агрессивного лица и занесенного кулака. Луве не знал, правильно ли он мыслит. Возможно, стоило быть смелее в выборе фотографий.

Еще Луве захватил несколько листов бумаги, мелки и цветные карандаши. Собрав оставшиеся от предыдущего разговора фотографии, он отложил их в сторону и пододвинул портфель Каспару, после чего взял с тарелки сверчка.

Честно говоря, сверчок мало походил на орехи. Он скорее напоминал бобы, причем довольно жесткие и безвкусные. Каспар последовал примеру Луве, но взял не одного, а пять или шесть сверчков. После этого он с явным любопытством стал вынимать фотографии из портфеля.

Еще утром Луве был для мальчика абсолютно незнакомым человеком. И вот они уже сидят вместе, занятые чем-то, явно интересным Каспару. Кажется, Луве все сделал правильно.

Может быть, с арт-терапией ему и повезло, но он руководствовался интуицией и опытом. У многих обитательниц “Ведьмина котла” была творческая жилка, и с помощью рисования, поэзии, музыки и драмы они выражали то, чего не умели сказать словами.

В случае с Каспаром Луве сам принял участие в действе, рассказав мальчику о своей жизни и своей тайне. Он испытал огромное облегчение и чувство освобождения, которые потом превратились в стыд. Он как будто воспользовался ситуацией в своих собственных целях.

Каспар брал и рассматривал фотографию за фотографией, вертя в пальцах цветной карандаш.

Через некоторое время он начал рисовать, но не на листе бумаги, а прямо на фотографии с густым еловым лесом, за которым виднелась гора. Мальчик быстро набросал прямоугольник перед елками. Домик, подумал Луве и наклонился вперед, чтобы рассмотреть получше. Карандаш продолжал скользить по распечатке.

Луве и раньше видел людей, способных с головой уйти в какое-нибудь занятие. Этих очень разных людей – гитаристов, поваров, балерин – объединяло то, что они предавались своим занятиям сосредоточенно и с какой-то жадностью. Луве подозревал, что в этот момент у них происходит выброс адреналина. Он завидовал таким людям.

Каспар набросал контуры двери, по обе стороны от нее появилось по окну. На крыше выросла труба, из которой пошел нарисованный серым карандашом дым. Потом Каспар выбрал еще несколько карандашей и раскрасил фасад светло-коричневым, а крышу нежно-зеленым. Рисунок вышел неряшливым, но было видно, что у Каспара есть талант к рисованию.

– Похоже на наш старый хутор в Даларне, – заметил Луве. – Только там гор было поменьше.

Каспар торопливо взглянул на него и кивнул, после чего отложил распечатку.

Он явно отреагировал на обращенные к нему слова, пусть и не слишком заметно. Просто коротко кивнул, словно говоря: “Правда?” Но этот короткий кивок хоть как-то походил на общение.

Дальше Каспар просматривал распечатки без особого интереса, пока не наткнулся на изображения обнаженных тел. Тут он поднял на Луве взгляд, словно вопрошая: “Зачем ты это принес?”

– Надеюсь, ты не испытываешь неловкости из-за этих снимков, – сказал Луве.

Мальчик несколько секунд смотрел на него, после чего его взгляд упал на одну из лежавших перед ним фотографий ню.

На черно-белом снимке обнимались мужчина и женщина. Каспар больше не колебался: он принялся легкой рукой раскрашивать тела бледно-розовым.