Виттория оторвала кусочек от прикнопленной таблички и медленно выписала на нем мои швейцарские паспортные данные плюс итальянский ИНН, ведь у меня было двойное гражданство, ну, вы знаете, как это. На тетке была розовая футболка, зеленый комбинезон и желтые резиновые сапоги — ни дать ни взять девочка Benetton. После вчерашней стычки мы оба остыли, пришли в себя и старались попусту не болтать.
Было уже почти девять. Мне было велено явиться на виноградники к восьми, но Сестилио, полагаю, смирится с тем, что при итальянской бюрократии задержки неизбежны. Проснулся я с некоторым усилием, слишком много вчера было вина да и супа тоже, но я поднялся, стараясь не думать о бегущей строчке «С добрым утром!», которая столько раз помогала мне выползти из кровати. Навязчивая мысль о кокаине вызывала тошноту, а голосок внутри исправно глушил мои потаенные порывы и метания даже раньше, чем я начинал говорить себе: «Помни, что случилось в последний раз».
— Секатор у тебя есть?
— Так точно, синьора.
— Перчатки?
— Так точно, синьора.
— Головной убор?
— Мне не нужен.
— Из обуви у тебя есть что-нибудь более подходящее?
— Я ношу только такие ботинки.
— Ты в курсе, что платят пять евро в час?
— Теперь да.
— Тогда зайдешь ко мне вечером, хорошо? Расскажешь, как там все… Сам отсюда до Подджоне доберешься?
— Доберусь, в крайнем случае включу навигатор.
Ну что я за дебил, как я мог такое лепетать? Должно быть, это все влияние International School. Я взглянул на Витторию глазами олененка Бемби, и она, как участливая мама, покинула свое королевство и проводила меня вверх по лестницам до машины. Я помахал ей на прощание и двинулся по проселку навстречу своему первому настоящему рабочему дню, если не считать недели обязательной военной службы, на которую каждый год призывает меня Швейцария.
Всегда найдется что-то, что изгадит твои добрые намерения, едва ты выйдешь из дома. Проселок оказался забит девчонками на мотоциклах, готовыми отправиться в очередной рейд. Боже, что за твари. Мадонна, я никогда прежде ничего подобного не видел. Возможно, они и не были лесбиянками, но я очень, очень желал, чтобы они все таковыми являлись. Я гудел, чтобы они дали мне проехать, а они послушно расступались, словно курицы, не удостаивая меня даже ругательством, самовлюбленные сволочи. Я гордо продрался через их толпу, скрывшись за очочками Ray-Ban, и тут уж поимел возможность заценить преимущества двигателя с прибамбасами, обдав девиц густыми клубами пыли. В общем, неплохо начался денек.
Наконец я увидел кучу запаркованных по обочинам малолитражек и понял, что доехал до начала виноградника, на котором мне предстояло поработать. Место, где Джулия в меня влюбится, ведь в телефильмах так оно всегда и происходит, верно? Я запарковал свою тачку в своем обычном стиле, то есть безобразно, поставил антиугон — с этими крестьянами надо держать ухо востро — и пошел, ориентируясь по голосам, так же, как в прошлый раз мы шли с Рикардо.
Пару раз я зашел явно не туда, но в конце концов голоса вывели меня на бригаду сборщиков. Склоненные над лозой спины, мокрые от пота волосы, ящики, расставленные вдоль шпалер. Я зашагал по плотной тракторной колее и направился к сборщикам. Они меня видели издалека, ни один из этих невежд не прервал работу, не выпрямился и не помахал мне рукой. Спрут Сестилио, как заправский командир взвода, мгновенно засек меня и подошел быстрыми шагами.
— Так, бездельник, почему опаздываем?
— Блин, да я битых два часа заполнял все эти бланки по страхованию.
— Ну ладно, за работу, пошевеливайся! А что, шляпы, панамы у тебя никакой нет?
— Нет… солнце меня не беспокоит.
Знаменитые последние слова.
Через полчаса у меня начались зрительные галлюцинации.
Сестилио определил меня «третьим» к двум пятидесятилетним женщинам, которых все назвали «Кесслерши» — как сестры, пожилые, светловолосые, и работать хотели только в паре друг с другом. Две сумасбродные тетки, которые, едва завидев меня, буквально онемели, будто мировая знаменитость приехала с визитом в развивающуюся страну. Сестилио приказал мне оставить сумку с водой — какой еще водой? — в начале шпалеры, а потом велел взять секатор, перчатки и повел за собой, чтобы показать, как срезают виноград. Я старался идти легко, расслабленно, выискивая взглядом Джулию, но за шпалерами ничего не было видно. Как примерный школьник, я внимательно наблюдал за действиями Сестилио — как он берет гроздь в руку, аккуратно срезает ее и кладет в ящик. С виду казалось несложно. Сестилио медленно срезал еще пару — в этот момент Кесслерши переглянулись — потом протянул секатор мне и велел попробовать, добавив, мол, «пальцы, смотри, осторожнее».
— Никогда не держи их перед секатором. Лучше не спеши, время не подгоняй, потому что важно не сколько ты винограда соберешь, а как. Срезай только здоровые грозди, хотя в этом году, слава богу, все вроде благополучно… В общем, если попадется гроздь с плесенью, не трогай ее… Если ягоды надкусаны кабанами, тоже не трогай.
— Кабанами?
— А ты что, думал, здесь ботанический сад? Лес совсем рядом, кабаны выходят, косули… Они шпалеры часто портят. Я бы их всех до одного перестрелял… Ладно, покажи, как у тебя получается, Грандукинчик.
Не знаю почему, но я разволновался. Мне вспомнилось, когда я первый раз без спросу сел за руль автомобиля и как я принимал участие в соревнованиях по лыжам в Сан-Морице. Адреналин, который чувствуешь при встрече с чем-то новым, возбуждающим — довольно редкое для меня ощущение. Я натянул перчатки, взял в правую руку секатор, левой захватил увесистую гроздь, быстро нащупал черешок и решительно обрезал. Все славно сработало, гроздь гулко упала на землю. Сестилио указал на ящик, куда мне следовало кидать срезанный виноград — «но старайся, чтобы они не падали» — и сделал знак продолжать.
Я захватил следующую гроздь — цак! — и прямехонько в ящик. Элементарно, Леон, элементарно. Мой диплом все-таки кое-что да значил.
Прямо передо мной Кесслерши двигались со скоростью света, передвигая время от времени ящик на пару метров вперед. Сестилио велел мне быть предельно внимательным — «бездельник» — и напомнил, чтобы я избегал становиться прямо напротив кого-нибудь из женщин, чтобы друг дружку ненароком не порезать. Это был его последний наказ, и он собрался идти подгонять остальных сборщиков. Оставаясь в одиночестве, я протянул, по своему обыкновению, руку на прощание — и эти две тетки буквально заржали мне в глаза.
— Сынок, ты не в городе, здесь мы к этим церемониям не привыкшие… Ты чего в Колле, на каникулы приехал?
— Ну, типа того… Приехал посмотреть, как у вас тут все… А вы что, здесь проездом?
— Вот идиотский вопрос.
— Неееееет, лучше! Мы поденщицы.
— Поденщицы… То есть?
— Поденщицы. Работаем как сезонные рабочие — виноград собираем, потом оливы, потом картошку, если есть… Работа временная, но мы не жалуемся. На протяжении года хоть какая-нибудь работа да найдется. А ты откуда, из Милана?
— Я швейцарец, но живу в Милане.
Вот идиотский ответ.
— Чем занимаешься? Работаешь, учишься?
— Камешки дроблю.
— В Беноччи-а-Петройо?
— Нет, я пошутил… Я инженер.
— Ни фига себе!
— Пардон?
— Нет, я хочу сказать, что ты, должно быть, большой умник, коли тебя отправили учиться на инженера… Бог знает на какие жертвы пришлось пойти твоим родителям…
Мне ничего не пришло на ум, что бы такого сказать в ответ, и я сделал вид, что абсолютно поглощен гроздьями. Между тем склон мало-помалу становился все круче. Мы прошли чуть за середину шпалеры, и ее конец мне казался недосягаемым горизонтом. Кесслерши неожиданно замолкли, вероятно, из-за моего присутствия, а вокруг нас стоял докучливый гул голосов, время от времени скрашиваемый колоритными фразами, пара заворотов по матушке, вчерашний вечерний телефильм, шуточки. Я пытался распознать голос Джулии — «чао-я-Джулия», — так она мне сказала, но в беспорядочном шуме и развязном смехе ничего не мог разобрать. В то же время я явственно ощущал, как солнце печет мою голову, а струйки пота заливают лоб. Но я держался, черт возьми, игра с фатумом, я держался. У одной грозди я никак не мог обнаружить стебель, и тут я взорвался проклятиями, выронив секатор на землю. Одна из Кесслерш прервала работу, проскользнула под проволокой на мою сторону шпалеры, подняла секатор и протянула мне:
