Вместо этого он использовал свою популярность, чтобы разрушить конституционную систему сдержек и противовесов. В момент прихода к власти его поддерживали более 90 % населения15. Понимая, что рано или поздно поддержка начнет ослабевать, он инвестировал свои космические рейтинги в создание более долговечных институциональных преимуществ, сетей сторонников и в контроль над СМИ. Через три месяца на народном референдуме он получил полномочия для созыва конституционной ассамблеи. Избиратели отдали соратникам Чавеса 93 % мест16. Новая ассамблея распустила Конгресс и подготовила проект конституции, который увеличивал срок пребывания президента на посту до 6 лет, снимал запрет на его немедленное переизбрание, давал военным – вероятным избирателям Чавеса – право голосовать на выборах и упразднял Сенат, до того создававший противовес власти президента17.

Избрав послушный новый Конгресс, Чавес с его помощью расширил состав Верховного суда с 20 до 32 судей и провел туда своих сторонников. На первом заседании 2006 года судьи в мантиях стоя исполнили «любимую песенку своего благодетеля “Uh, ah, Chávez no se va” (“О! А! Чавес [никуда] не уходит!”)»18. Его приближенные захватили контроль над венесуэльской золотой жилой – национальной нефтяной компанией PDVSA. На ее доходы Чавес раздавал деньги и посты для борьбы с бедностью. К 2006-му четверо из пяти членов Национального избирательного совета, а также руководитель главного контрольного управления и генпрокурор были чавистами19. Чтобы усмирить критиков, Конгресс принял законы, устанавливающие тюремные сроки для тех, кто демонстрирует «неуважение» к государственным служащим, и разрешающие приостанавливать деятельность СМИ, которые «поощряют, оправдывают или провоцируют нарушения общественного порядка или идут вразрез с интересами национальной безопасности»20.

Отвечая на вопросы о своей приверженности демократии, Чавес никогда не лез за словом в карман. «Меня избирали один, два, три, четыре раза, – говорил он. – В Венесуэле выборы проводятся каждый год». Действительно, за десять лет, с 1999-го по 2008-й, в стране состоялись восемь национальных избирательных кампаний и три раза проходили выборы на региональном или местном уровне21. (В них Чавес потерпел только одно крупное поражение – на референдуме 2007 года.) Его друг Луис Инасиу Лула да Сильва, президент Бразилии и демократ в более привычном понимании этого слова, даже находил в Венесуэле «избыток демократии»22. Но вместо того, чтобы ограничивать произвол лидера, голосования становились инструментом постоянной накачки его популярности и дискредитации оппонентов.

Что до насилия, то он теперь осознавал всю обманчивую полезность этого инструмента. Он больше не применял силу сам, а обращал агрессию оппозиции против нее самой. Когда в 2002-м его противники организовали переворот и на 47 часов отстранили Чавеса от власти, разъяренная толпа пришла требовать освобождения президента, и вся затея провалилась. Это происшествие усилило позиции Чавеса. Он часто поддразнивал своих критиков в расчете на то, что они займут более радикальную позицию и дискредитируют себя сами. «Он никогда не отвечает так, как этого ждут его враги… силой», – объяснял его биограф, Альберто Баррера. И в 1992-м, и в 2002-м «Чавес отступал и сдавался. Но отступая, он побеждает»23.

Не только Чавес «подрывает демократию демократией». Сегодняшние диктаторы обмана – мастера такой диверсионной работы. В этой главе мы расскажем, как они укрепляют свою власть с помощью соцопросов и голосований, и проанализируем, почему, несмотря на высокие рейтинги, они обычно фальсифицируют выборы, чтобы гарантировать себе победу. Мы покажем, как они все более искусно имитируют демократические институты. Но сначала давайте обратимся к опыту предыдущих поколений автократов.

Диктаторы страха также иногда объявляли себя демократами. По мнению Геббельса, нацистский режим был «высшей формой современной европейской демократии»24. Муссолини говорил, что фашизм – это «организованная, централизованная и авторитетная демократия»25. Сталин заявлял, что конституция Советского Союза – «самая демократическая в мире»26. Ее утверждению предшествовал марафон всенародных обсуждений: для знакомства граждан с текстом проекта было проведено невероятное число общих собраний – 623 334, в которых приняли участие 80 % избирателей27. А Ким Ир Сен ввел слово «демократическая» в официальное название своего государства.

Впрочем, эти руководители вовсе не имели в виду плюралистическую демократию, в которой разные партии представляют разные группы людей и идеи, конкурируя на выборах. Они с презрением высказывались о «декадентских» народных правительствах западных стран. Гитлер иронизировал насчет «парламентской демократии, при которой все имеют право голоса, но ничто не решается»28. Аугусто Пиночет в Чили смеялся над «классическим либеральным государством, наивным и бесхребетным»29. Антониу Салазар, много лет правивший Португалией, по собственным словам, был «противником парламентаризма до мозга костей»30. «Мы не верим, что государством можно управлять в кабинке для голосования», – усмехался испанский генерал Франко31.

Они хотели другой демократии – такой, которая была бы построена на принципах политического единства. Вслед за Карлом Шмиттом, немецким теоретиком права и критиком либерализма 1920-х годов, они отвергали связь между демократией и определенным способом прихода к власти. Для них она означала лишь тождественность цели лидера целям его последователей32. При демократии от диктатора требовалось выявить «истинную» волю народа – и воплотить ее.

Некоторые автократы вообще не проводили выборов на национальном уровне. Как и Франко, Мао Цзэдун недолюбливал кабинки для голосования. «У революции нет времени на выборы», – сострил Фидель Кастро, хотя позднее разрешил однопартийные выборы в законодательный орган страны33. Другие проводили безальтернативные выборы: на каждое место претендовал только один кандидат. В Советском Союзе несогласные иногда отказывались голосовать или вычеркивали имя кандидата в бюллетене. Но так поступали немногие, по крайней мере, если верить официальным результатам подсчета голосов.

На выборах в Верховный Совет в 1946–1984 гг. единый список кандидатов набирал 99,16 %–99,95 % при явке 99,74 %-99,99 %34. Сталин, избиравшийся депутатом в 1947 году в Моссовет, превзошел эти показатели, получив 131 % после того, как избиратели соседних округов «самовольно отдали свои голоса в его поддержку»35. В выборах было так мало непредсказуемого, что однажды Политбюро утвердило отчет о результатах выборов за два дня до открытия избирательных участков36.