То обстоятельство, что сотрудники мои имеют возможность продлить срок своего пребывания здесь, имеет особое значение для финансового состояния нашей больницы ввиду чрезвычайной дороговизны транспорта. Если врачу или сиделке удается вместо положенных двух лет пробыть здесь два с половиной года, то тем самым стоимость поездок в Европу и обратно сокращается на одну пятую и больница имеет возможность сэкономить эту сумму. На основании собственного опыта я установил, что даже довольно длительные сроки пребывания здесь люди переносят хорошо и работа наша от этого только выигрывает.
За последние годы больница понесла три тяжелые утраты — смерть г-жи Лилиан Рассел, баронессы Греты Лагерфельт и г-на Т.Д. Вильямса.
Лилиан Рассел, вдова выдающегося деятеля английского школьного образования, приехала к нам в марте 1927 года, когда постройка новой больницы близилась к завершению. Она сразу же взяла на себя руководство работами по лесоповалу и подготовке участков для плантаций. Местные рабочие вскоре полюбили женщину-десятника и стали ее слушаться. Англичанка эта, судя по всему, и вообще пользовалась авторитетом среди местного населения. За эти годы Лилиан Рассел несколько раз на длительное время приезжала к нам работать. Она подружилась с нашими врачами и сиделками. Мне лично она оказала большую услугу своими хорошими переводами моих книг и тем, что во время моих выступлений в английских университетах, где я говорил по-немецки или по-французски, настолько искусно слово в слово переводила мои речи на английский язык, что слушатели забывали, что это перевод. После того как в Канаде, где у нее было собственное имение, ей сделали серьезную операцию на желудке, она в 1946 году еще раз приехала к нам. Весной 1949 года она посетила меня в Эльзасе. Она любила слушать там прекрасный орган, на котором я играл, готовясь к предстоящим концертам. Летом она написала мне, что сделанная в Канаде резекция язвы желудка не принесла ей полного выздоровления, как не принесли его и последовавшая за ней вторая операция, и все дальнейшее лечение. Последние недели она прожила у себя дома в Ашборне (Шотландия), где за ней ухаживала сиделка-швейцарка, с которой она подружилась еще в Ламбарене. Умерла она 1 октября 1949 г.
С баронессой Гретой Лагерфельт и ее мужем меня познакомил шведский архиепископ Натан Сёдерблум, когда в 1920 году я приехал прочесть несколько лекций в университете в Упсале. Вскоре после этого она пригласила меня с женой провести несколько дней у них в усадьбе. Грета Лагерфельт согласилась перевести мои сочинения на шведский язык и сумела найти в Швеции новых поборников моего дела. Когда впоследствии у нее на родине было организовано общество, собиравшее средства на продолжение моего дела, она стала его председательницей. Непрестанно — и писаниями своими и живым словом — ратовала она за больницу в Ламбарене. Ее намерение приехать к нам вместе с мужем, для того чтобы, подобно г-же Мартин,[88] с которой ее связывала очень близкая дружба, познакомиться на месте с тем, чему она отдала столько сил у себя на родине, осталось неосуществленным из-за того, что в это время началась вторая мировая война. А потом пошатнувшееся здоровье уже не позволило ей совершить это путешествие. Когда болезнь, которой суждено было ее унести, зашла уже очень далеко и она почти ослепла, она все еще продолжала заботиться о нашей больнице. В последний раз я гостил у нее в Дюсебурге в ноябре 1952 г. Расставаясь, мы оба знали, что свидеться вновь нам уже не придется. 27 февраля 1954 г. смерть избавила ее от страданий.
Г-н Т. Д. Вильямс служил в одном из банков в Южной Африке. Вернувшись в Англию, он жил в Лондоне вместе с женой. Оба они посвятили себя благотворительной деятельности и много сделали для нашей больницы. После того как мы долгие годы переписывались, но так и не знали друг друга, в 1949 году, когда мы ехали в Америку, они неожиданно оказались с нами на одном пароходе. Нам это было очень приятно. В Америке мы провели вместе еще несколько дней. Вскоре после их возвращения в Англию страдавший болезнью сердца г-н Вильямс скоропостижно скончался. После смерти мужа оставшаяся в Англии жена его посвятила себя заботам о нашей больнице.
Главным нашим достижением за послевоенные годы является то, что в больнице у нас постоянно находится на излечении свыше двухсот прокаженных, и в силу этого она выросла почти вдвое по сравнению с тем, чем была. Мне нелегко было пойти на такое ее расширение. Вместе с тем вдвое возросли и цены на все самое необходимое. Однако я считал, что не вправе отказать больным проказой в лечении теми обнадеживающими средствами, которые были открыты в Америке во время войны. Верится, что я в данном случае поступил в соответствии с общим духом нашего дела и в согласии со взглядами поддерживающих его друзей.
Меж тем обнаружилось еще одно обстоятельство, затрудняющее намеченное мною расширение больницы, которое я начисто упустил из виду. Я полагал, что разрешил вопрос о помещении для больных проказой, поселив их в состоявшей из бамбуковых хижин деревне на холме, неподалеку от больницы, там, где у нас уже часть территории была отведена инфекционным больным. На постройку этой деревни доктор Негеле в свое время положил немало труда. Но дело в том, что бамбуковых хижин хватает лишь на три года: забитые в землю сваи, даже если они из относительно хорошего дерева, за это время сгнивают. Большой недостаток бамбуковых хижин заключается также и в том, что поставленные вплотную друг к другу бамбуковые жерди являются недостаточной защитой от ветра и от пронизывающей ночной сырости и что покрытая обутами крыша, если только она не сделана из лучшего материала и с особенной тщательностью, протекает. Словом, такая хижина может продержаться в хорошем состоянии три года; листья рафии от дождя и солнца сопревают и перестают быть надежной защитой.
И вот я стоял перед дилеммой: либо по прошествии трех лет каждый раз строить новые бамбуковые хижины, что все равно потребовало бы неотступного наблюдения — моего или кого-либо из врачей, либо поставить на этом месте постоянные бараки с крепкими стенами и крышами. Больные проказой отнюдь не склонны затрачивать на эти новые постройки много труда. Они убеждены, что шаткие бамбуковые хижины продержатся ровно столько времени, сколько им потребуется для окончания курса лечения. Они совсем не расположены особенно утруждать себя для того, чтобы оставить эти хижины в хорошем состоянии для тех, кто поселится в них потом. Поэтому приходится зорко следить за тем, чтобы из лесу привозили хорошее дерево и хорошие бамбуковые жерди и чтобы хижины строились по всем правилам.
А все это отнюдь не просто. Для того чтобы отыскать в лесу твердые породы дерева, чтобы заготовить бревна и протащить их по тропам девственного леса, требуется большое напряжение. Отыскать среди далеких болот добротные бамбуковые жерди — также дело нелегкое. Оттуда же приходится привозить и листья рафии. Необходимые для строительства тонкие крепкие лианы тоже можно найти лишь в лесу.
Если же мы предоставим нашим больным проказою пациентам каждые три года обновлять свои хижины и не будем проверять их работу, то строения эти приобретут до крайности жалкий вид. А сможет ли врач каждый раз освобождаться на целый месяц от всей другой работы с тем, чтобы уделять надлежащее внимание такому вот обновлению деревни? Будет ли в моем распоряжении всякий раз врач, располагающий достаточным авторитетом, чтобы удержать людей на этой долгой и тяжелой работе, и имеющий в этом деле достаточный опыт?
И вот я решил, что возведу в деревне постоянные прочные строения и сам возглавлю эту работу.
Для того чтобы строить так, как надо, я должен был прежде всего найти подходящую площадку. О каком-либо другом месте, кроме как находящийся в двадцати минутах ходьбы от больницы холм, на котором теперь и стоит деревня, не могло быть и речи. На низине ничего не построишь, потому что там всюду одни только болота и такое количество малярийных комаров, что человеку жить невозможно.
