Работающие на очистке участка получают не только питание, но еще и Подарки. Если бы я спросил их, что они хотят получить в подарок, то они, все как один, попросили бы табаку и крепких напитков. Когда в этих краях процветала торговля невольниками, то табак и алкоголь, наряду с порохом и свинцом, ценились дороже всего. Они продолжают цениться так и по сей день. И людям трудно привыкнуть к тому, что от меня таких подарков они не получат. Я дарю им только необходимые вещи: ложки — в вилках они особенной нужды не испытывают, — кружки, тарелки, ножи, кухонные горшки, циновки из листьев рафии, одеяла, ткани на платье и москитники. Всем, кто хорошо работал, я раз в два дня выдаю талон на получение подарка. Раз в десять дней происходит раздача этих подарков. Чтобы получить тот или иной предмет, надо набрать определенное число талонов. Чтобы получить, например, одеяло человек должен копить талоны в течение трех или четырех недель. Самым большим спросом пользуются ножи. Так как многие из моих работников не носят на теле ничего, кроме набедренной повязки, и у них нет кармана, куда можно было бы положить нож, я достаю ножи с отверстием на рукояти, через которое продевается шнур. Такие ножи удобно бывает носить на шее. Мальчик, приехавший сюда с больной теткой, пробыл здесь несколько недель и все это время усердно работал: теперь на шее у него нанизано множество ножей, и, вернувшись к себе в деревню, он сможет выменять на них все, что ему будет нужно.

Но поднять утром людей на работу — дело нелегкое. Доктор Нессман и доктор Лаутербург знают, как это бывает. Каждое утро они должны созывать всех, крича до хрипоты, пока каноэ наконец не заполнятся людьми. Туземные лекарские помощники в этом деле их не заменят. Они не пользуются у своих достаточным авторитетом. Кроме того, они не могут разобраться в том, кто в состоянии работать, а кто — нет.

В те дни, когда налицо много работоспособных людей, наших каноэ нам не хватает. Тогда женщин приходится отвозить на катере. И тут поднимается такой несусветный гомон, при котором шум мотора не слышнее, чем фисгармония при полном оркестре.

Как правило, у нас около пятнадцати рабочих, и этого слишком мало для той огромной работы, которую предстоит сделать. Для того чтобы строительство хоть сколько-нибудь продвигалось, одному из нас необходимо за ним наблюдать. Предоставленные самим себе, люди эти чаще всего не ударят палец о палец. В самом деле, зачем им, находящимся здесь, напрягать свои силы, чтобы какие-то другие люди, те, что придут в больницу через несколько месяцев, могли есть маис и жить в хороших бараках?

День на строительстве проходит как некая симфония.

Lento: Неохотно разбирают люди топоры и секачи, которые я выдаю им, когда мы высаживаемся на берегу. В черепашьем темпе следуют они к участку, где надо валить деревья и срубать кусты. Наконец каждый водворяется на свое место. С большой осторожностью делают они первые движения.

Moderate: Топоры и секачи действуют очень неторопливо. Напрасно пытается дирижер ускорить темп. Обеденный перерыв прерывает эту медлительную пьесу.

Adagio: С трудом привожу я снова своих людей на их рабочее место в душном лесу. Ни ветерка. Время от времени раздается удар топора.

Scherzo: Несколько шуток, которые я с отчаяния отпускаю, оказывают благотворное действие. Все оживляются. То тут, то там слышатся какие-то веселые слова. Кое-кто начинает петь. Становится немного прохладнее. В чащу доносится ветерок с реки.

Finale: Веселье охватило всех. Злосчастному лесу, из-за которого им приходится торчать здесь, вместо того чтобы спокойно сидеть в больнице, придется плохо. С дикими возгласами они ему угрожают. С пронзительными выкриками впиваются они в деревья. Топоры и секачи состязаются друг с другом. Но теперь надо, чтобы ни одна птица не пролетела мимо, ни одна белочка не выскочила из чащи, чтобы никто ни о чем не спрашивал, никто не отдавал никаких приказаний. Достаточно малейшего отвлечения, как все волшебство исчезает: топоры и ножи умиротворяются, начинаются разговоры о том, что произошло, или о том, кто что слышал, и к работе людей уже не вернуть.

По счастью, никаких отвлечений нет. Бушевание продолжается. Даже если этот finale длится всего полчаса, и то день не потерян. А он продолжается до тех пор, пока я не крикну: Amani! Amani! (Довольно! Довольно!) — и не дам этим сигнал к окончанию работы.

Солнце еще светит. Но дорога с места работы до реки, возвращение в лодке, возврат рабочего инструмента и вёсел и вечерняя раздача пищи — все это занимает около полутора часов. А сразу после шести часов вечера на экваторе наступает полная темнота. Следить при свете фонарей за сдачей топоров и секачей и раздавать пищу до крайности трудно. К тому же врачи и сестры должны стараться к наступлению темноты по мере возможности закончить всю свою работу на воздухе, чтобы не быть укушенными москитами и не заболеть малярией.

Руководитель работ должен после полудня все время присматриваться к небу и следить, не предвидится ли торнадо. Как только он заметит подозрительные на вид тучи, он должен тут же дать сигнал возвращаться домой. Нельзя допускать, чтобы рабочие промокли, ибо это зачастую приводит к заболеваниям малярией. Нельзя также допускать, чтобы торнадо их застал на реке. Многие из них происходят из отдаленных районов и не умеют плавать. Достаточно лодке перевернуться — и они погибли.

4 декабря во время возвращения разражается страшный торнадо. Доктор Нессман, который в этот день руководил расчисткой участка от леса, вовремя не заметил надвигавшейся опасности. Полтора часа провели мы в ожидании, охваченные страхом. Наконец буря улеглась. Одно за другим возвращаются каноэ в непроглядной тьме под ужасающим ливнем. Им удается все же в разных местах пристать к берегу. Никто не утонул. Сам не свой от радости поднимаюсь я на холм к докторскому дому.

Там, где будут воздвигнуты больничные здания, мы стараемся не трогать деревьев: они должны служить защитой от солнца. На участках же, где будут плантации, приходится ими жертвовать. Исключение делается для одних только масличных пальм. Могучие деревья твердых пород требуют от нас немалых усилий. Большой артели приходится трудиться по нескольку дней, чтобы свалить такого вот исполина. А потом требуется еще несколько дней на то, чтобы его распилить.

Проще всего было бы оставить весь поваленный лес до наступления сухого сезона, а потом его сжечь, как поступают туземцы, когда заводят новые насаждения. Мы этого не делаем по той причине, что потом сами же будем рады, что не придется далеко ходить за необходимыми для больницы дровами. И мы складываем дрова тут же большими кучами. Самые толстые стволы остаются лежать на месте повала. Гигантские корни мы оставляем в земле. Каких трудов стоило бы их оттуда извлечь! Таким образом, сажать плантации нам придется между корнями и поваленными стволами. Для того чтобы на месте девственного леса создать пахотную землю, на которую можно было бы прийти с плугом, потребовалось бы не одно поколение.

К сожалению, штабеля дров — удобное убежище для змей. С этим неприятным обстоятельством нам приходится примириться. На нашем участке и без того столько змей, что не так уже важно, если их окажется на несколько сот больше. Каждый день при расчистке леса мы убиваем их по нескольку штук, причем нередко это бывают очень опасные.

В зарослях мы всюду натыкаемся на масличные пальмы. Они не цветут и не приносят плодов, оттого что их густым ковром обвивают лианы. Часто нам приходится прорубать в этих лианах туннели и лишь так добираться до подножий сплошь ими перевитых деревьев. Мы обрубаем лианы у самого корня и ждем, пока они высохнут и сгниют. До этого снять их с дерева нет никакой возможности. Даже и потом это оказывается очень нелегким делом. Иногда нам приходится затрачивать целую неделю, чтобы очистить несколько масличных пальм от. покрывающего их ковра.

Но как они нам потом бывают благодарны, когда их начинают наконец освещать солнечные лучи!