С одним из таких пациентов я много всего натерпелся — и не из-за его язвы, а из-за его жены. В больницу он явился вопреки воле жены, которая хотела, чтобы он оставался у себя в деревне. С первого же дня возникла тайная борьба между нею и мной. Едва только больному собрались делать первое выскабливание гноя, как она начинает рвать на себе волосы, кружится в пыли и кричит на всю больницу, что доктор хочет отрубить ее мужу ногу. Да и самим пациентом, который перед этим покорно на все соглашался и которого удалось убедить, что он будет спать и ничего не почувствует, овладевает вдруг страх, и он старается уползти от меня — бежать его ужасающе разъеденная нога ему не позволяет. После того как назначенную процедуру все же совершают, он доволен и счастлив, потому что действительно ничего не почувствовал и потому что видит, как язва его начинает очищаться. Он дает свое согласие на последующие выскабливания, и мы делаем их без предварительного оповещения, чтобы жена о них не проведала. Наконец язва превращается в розоватое аккуратного вида пятнышко и начинает уже по краям затягиваться кожей.

Но жена его все еще никак не хочет примириться с тем, что мужу надо находиться в больнице. Она недовольна тем, что, для того чтобы возместить наши бесконечные заботы об этом больном, ей приходится кое-что делать, в частности приносить каждый день с находящегося внизу источника четыре ведра воды для кухни и прачечной. Чтобы не дать мужу остаться у нас, она отказывается от продуктов, которые ей регулярно привозят из их деревни, — а живут они за Самкитой, выше по реке. Со смехом сообщает она, что теперь им придется уехать, пот тому что им здесь нечего есть. Для того чтобы удержать мужа в больнице и не дать ему покориться своей горькой участи, я должен его кормить. Жена же не получает от нас никакой еды. Чтобы ускорить заживление поверхности раны, которая распространилась на весь тыл стопы и на часть голени, и не тратить лишних денег на питание больного, решаю сделать ему на это место пересадку кожи. К сожалению, я имею глупость заранее ему об этом сказать. Теперь все пропало. Сам он выказывает доверие и покорность, однако ночью жена снова начинает пугать его тем, что ему отрежут ногу, и ей удается его в этом убедить. Под проливным дождем она тайком его увозит. Миссионеру Кадье из Самкиты, который на следующий день встречается с ними на реке, она с невинным видом говорит, что доктор отпустил ее мужа, потому что тот настолько уже вылечился, что теперь она может делать для него все, что положено, сама. На этот раз все труды мои и все траты оказались совершенно напрасными! Каких денег мне стоили одни только изведенные на него перевязочные материалы и эфир для наркоза! А обутов, которые мне были обещаны в случае его выздоровления, мне теперь тоже не видать как своих ушей.

Но наряду с этими вселяющими в душу уныние случаями есть много других, которые наполняют ее радостью. В целом, больные и их близкие — люди благодарные, в особенности же прокаженные, сердечные больные, те, кому я лечу неосальварсаном язвы, и те, которые попадают ко мне по поводу несчастных случаев и ранений. Не следует только думать, что благодарности этой может хватить надолго. Когда сын одного находящегося у меня на излечении негра соглашается пять или шесть дней помогать мне в ремонте и строительстве больницы или когда ему приходится ехать за строевым лесом, я должен немедленно подкреплять в нем чувство благодарности какими-нибудь подарками, иначе оно начнет коптить, как затухающая свеча.

Старейшина маленькой деревушки из района Самкиты находится у меня по поводу раздробленной кисти руки. Несчастный случай этот произошел оттого, что разлетелось на куски ружье, из которого он стрелял в дикого кабана. Такого рода несчастных случаев сейчас бывает гораздо больше, чем было прежде, Еще десять лет назад неграм продавали хорошие кремневые ружья из военных запасов доброго старого времени. Теперь, когда их уже не осталось, в Африку привозят кремневые ружья самого плохого качества, в которых больше жести, нежели стали. Эти ненадежные ружья негры заряжают, однако, такими же мощными зарядами, как и прежние. Охотник-негр уверен, что может насыпать в ствол сколько угодно пороху. А в качестве снарядов он охотно употребляет куски чугунного кухонного горшка. Такого фабричные ружья теперешнего производства не могут выдержать. Отсюда тяжелые травмы, вызванные тем, что ружье разрывается на части.

Мой маленький старейшина при всей признательности, которую он к нам питает, дает нам, Ноэлю и мне, с первого же дня почувствовать, что он как-никак вождь, а мы всего-навсего обыкновенные люди. Когда я начинаю делать ему перевязки только раз в день, вместо того чтобы осматривать его ранение утром и вечером, я должен за это со всем смирением держать перед ним ответ. Однако и авторитета его, и власти оказывается недостаточно, чтобы заставить его родичей, которые целыми днями остаются при нем в больнице, в знак благодарности хоть немного для меня поработать. Для того чтобы получить от него полтораста обутов, мне приходится пригрозить ему, что я перестану делать перевязки и рука его «сгниет». Так как на самом деле рана его уже не внушает опасений, я привожу в исполнение свою угрозу и три или четыре дня не разбинтовываю ему руку. Из полутораста обутов, которыми он обещал снабдить меня в случае своего выздоровления, я пока не видел ни одного. Но несмотря на это я сохранил о нем приятное воспоминание. Это в своем роде отличный человек. С примитивными людьми о некоторых вещах не приходится спорить.

Для лечения больных, страдающих сонной болезнью и язвами, приходится прибегать к внутривенным вливаниям, а это требует большой затраты труда. Часто мне приходится делать больше двадцати таких вливаний за день. А делать внутривенные вливания неграм значительно труднее, чем белым. Того голубоватого проблеска, который обозначает у белого направление вены на руке, здесь не увидеть. В результате получается, что часто из-за множества гематом кожа наших пациентов становится твердой как броня, так что даже самые чувствительные пальцы не могут прощупать биение кровеносных сосудов. А многие больные сонной болезнью до того исхудали, что стали похожи на скелеты и делать вливание в их спавшиеся вены до чрезвычайности трудно. Поэтому надо бывает предпринять несколько попыток, прежде чем игла находит наконец верный путь. Эти трудные случаи, иной из которых может потребовать около часа усилий, я обычно оставляю напоследок, когда мы уже управимся с «хорошими венами». Маленькая девочка Зитомбо, больная сонной болезнью, — вот пациентка, которой мы больше всего боимся. Приходится сначала положить ей в рот несколько кусочков сахара, чтобы она не плакала, когда иголка снова и снова будет вонзаться в ее тоненькую ручонку. Когда вливание закончено, я сам выношу ее на руках из больницы. По субботам — а это именно тот день, когда делаются вливания больным сонной болезнью, — г-жа Херман знает, что мы появимся за столом с опозданием на час или на два. Но она очень снисходительна к нам.

По счастью, Ноэлю удалось быстро освоить технику внутривенных вливаний, и он сильно облегчает мою работу.

Туземцы называют Ноэля «лейтенант». Со времени военного управления страной население ее привыкло, что при каждом командующем округом находится лейтенант. Так как они знают только военных врачей, то и во мне видят что-то военное. Поэтому естественно, что находящийся при мне помощник в их глазах отождествляется с лейтенантом. Ноэль уже привык к этому имени. Да и на миссионерском пункте никто не называет его иначе.

Жители Огове сохранили похвальный обычай привозить ко мне больных, а потом удирать. Прошло всего каких-нибудь две недели со дня моего приезда, как вдруг однажды утром я вижу сердечного больного, старика, полуголого, без одеяла и без москитника. Никто не знает, откуда он взялся. Сам он утверждает, что у него много родни и все это люди влиятельные, живущие неподалеку от Самкиты. Родичи его должны скоро явиться сюда, они привезут ему продукты, а мне — хороший подарок. Даю ему одеяло, москитник и кормлю его. Несколько недель — пока наконец смерть не избавляет его от страданий — он остается у нас. Он едва в силах говорить, но все время твердит о богатых родственниках, которые должны приехать. Последняя добрая услуга, которую я могу ему оказать, — это всякий раз выслушивать его и с ним соглашаться. Лежащий с ним рядом больной, такой же слабый, как и он, и, как он, брошенный своими близкими, ждет его смерти, чтобы завладеть его москитником и одеялом. Москитники и одеяла, которые я привез с собой в багаже, все уже розданы, а когда прибудут те семьдесят три ящика, которые были отправлены в феврале из Страсбурга, пока неизвестно.