В тихий день страстной пятницы я снова еду между водой и девственным лесом. Все те же допотопные ландшафты, те же заросшие папирусами болота, те же обнищавшие деревни, те же оборванные негры Сравнивая все это с Золотым Берегом и Камеруном, видишь, в какой бедности живет эта страна... в бедности, а меж тем она так богата лесами с драгоценными породами деревьев! Лесные богатства ее разрабатываются в ущерб плантациям которые хиреют. Поэтому продукты приходится привозить издалека. Всюду, где мы останавливаемся, выгружают одно и то же: мешки с рисом, ящики с судовыми сухарями, с вяленой рыбой и к тому же еще бочки с красным вином.
За столом после того как собравшиеся пассажиры обсудили уже пены на лес и проблему рабочей силы, возникает разговор о людях-леопардах, бесчинства которых за последние годы не знают границ. Они распространились уже по всему Западному побережью Африки. Миссионеры в Дуале рассказывают мне, что им приходится бывать в районах, где население живет в таком страхе перед людьми-леопардами, что с наступлением темноты никто не решается выйти из хижины. Два года назад один человек-леопард совершил убийство на самом миссионерском пункте в Ламбарене.
Люди-леопарды - это люди, одержимые безумием, убежденные в том что они действительно леопарды и поэтому должны умерщвлять людей. Загрызая их, они перенимают все повадки этих зверей. Ходят они на четвереньках; на руках и ногах у них укреплены настоящие когти леопарда или имитации их, сделанные из железа, и поэтому они оставляют после себя такие же следы, как эти хищники; у жертвы своей они перегрызают сонную артерию так, как это делает леопард.
Самое удивительное и страшное во всем этом, что большинство людей-леопардов становятся таковыми отнюдь не по собственной воле Их причисляют к сообществу людей-леопардов без их ведома. Из крови убитого в черепе его готовят волшебное зелье. Это зелье втайне подмешивают к питью того человека на которого заранее падает выбор. Как только он выпьет приготовленный таким образом напиток, ему открывают тайну и говорят, что он вкусил колдовского зелья и что отныне он принадлежит к сообществу людей-леопардов. Никто не в состоянии сопротивляться. Все твердо убеждены, что это зелье обладает сверхъестественной силой, от которой никому не спастись. Лишенным собственной воли людям остается лишь беспрекословно повиноваться. Вслед за тем им обычно приказывают завести в определенное место брата или сестру, там на несчастную жертву нападают люди-леопарды и ее загрызают. После этого их заставляют покончить с собой.
Одному из должностных лиц Колониального управления в отдаленном районе Огове было приказано положить конец бесчинствам людей-леопардов, и он задержал девяносто туземцев, показавшихся ему подозрительными. Однако люди эти ни в чем не признались, а попав в тюрьму, сумели отравить друг друга припасенным для этого ядом.
Невозможно разобраться в том, в какой степени сообщество людей-леопардов движимо одним только суеверием и в какой степени к этому примешиваются еще жажда мести и страсть к грабежу. В создании этого тайного сообщества, как и других, проявляется страшный процесс брожения, который в настоящее время охватил Африку. Возродившееся суеверие, первобытный фанатизм и неистовства нашего века странным образом сочетаются сейчас на черном континенте.
До чего же бывает радостно после подобных разговоров укрыться на палубе и погрузиться в созерцание природы! Пароход наш медленно движется вверх по реке вдоль темного берега. Вода и лес залиты мягким сиянием полной луны, какое бывает лишь на востоке. Трудно даже представить себе, что под лучами этого света находит себе место столько ужасов и человеческого горя.
В страстную субботу 19 апреля на восходе солнца прибываем в Ламбарене. Проходит немало времени, пока нам подают лодки миссионерского пункта, расположенного на берегу одного из боковых рукавов реки в расстоянии часа езды от места причала парохода. Мы везем с собой столько багажа, что лодок этих нам не хватает. Приходится доставать еще несколько и договариваться с гребцами. Наконец, нужное число их налицо и вещи наши умелыми руками уложены в лодки. Весла погружаются в воду. Когда мы после поворота въезжаем в боковой рукав Огове, видны раскинувшиеся на трех холмах дома миссионерского пункта. Сколько всего пережил я с тех пор, как осенью 1917 года, когда мы уезжали отсюда вместе с женой, домики эти скрылись из наших глаз! Сколько раз я уже окончательно терял надежду, что когда-нибудь их увижу! А теперь вот я гляжу на них снова, но со мной нет моей помощницы и подруги...
В полдень мы высаживаемся на берег. Пока Ноэль следит за выгрузкой наших вещей, я, словно во сне, направляюсь к больнице. Все похоже на Сказку о спящей красавице. Там, где некогда были бараки, в которые я вложил столько труда, — сплошной кустарник и густая трава. Надо всем, что еще уцелело, раскинулись ветви больших деревьев, которые я помню еще едва заметными деревцами. Сохранились только барак из рифленого железа, где были операционная, приемная и аптека, и один из бараков, служивший стационаром. Строения эти более или менее в порядке. Только от их крытых листьями рафии крыш почти ничего не осталось.
Тропинка, ведущая к расположенному на холме докторскому дому, до такой степени заросла травой, что я уже не в силах разглядеть ее повороты.
— Завтра же, — говорит идущий со мной миссионер Херман, — мальчики ее расчистят.
— Ну уж нет, — отвечаю я, — позвольте мне все это сделать самому! Поднимаясь на холм, я думаю об одном английском миссионере-враче в Китае, чью больницу сравняли с землей в первый раз во время боксерского восстания, а второй — во время идущей сейчас гражданской войны и который несмотря ни на что собирается отстраивать ее в третий раз. Насколько я еще в лучшем положении, чем он!
Миссионеры Херман и Пело, оба швейцарцы, г-жа Херман и учительница м-ль Арну, которые в настоящее время составляют весь персонал миссионерского пункта, — мои хорошие знакомые еще со времени моего первого приезда сюда. Как только мы садимся за стол, я чувствую, что в Ламбарене я снова дома.
Г-да Херман и Пело пытались что-то сделать, чтобы починить мои крытые листьями рафии крыши. Но больше года назад они вынуждены были отказаться от этой затеи. Листья рафии достать уже нет возможности. Ввиду того что в Европе и в Америке готовятся две всемирные выставки, спрос на дорогие породы дерева настолько возрос, что лесоторговцы на Огове не в состоянии выполнить всех принятых ими заказов. Всякий, кто умеет работать топором, может получить хорошо оплачиваемую работу в лесу. Всякий, кто хоть сколько-нибудь годен для лесосплава, ведет плоты вниз по Огове. Те немногие туземцы, которые владеют каким-либо ремеслом, забрасывают его, потому что в лесу им удается заработать больше.
Из плотников, которые обращались ко мне с письмами либо сами, либо через посредство других, предлагая мне свою помощь в восстановительных работах, ни один не явился. Никто даже не знает, где они все находятся. А о том, чтобы скреплять листья рафии бамбуковыми палками и делать из них обуты,[58] уже много месяцев как никто не думает. Занимаются этим только те, кого Колониальное управление в принудительном порядке обязывает это делать. У туземцев нет теперь обутов даже для своих собственных домов. Крыши их хижин в таком же жалком состоянии, как и крыши домов миссионерского пункта.
Все это печальные вести. Не думал я, что дело будет обстоять так плохо. Из-за больших, величиною с кулак дыр в крыше я не имею возможности расставить вещи и начать принимать больных. Значит, надо немедленно, любой ценой достать какое-то количество обутов. Несмотря на то что сегодня святая суббота, сажусь вместе с Ноэлем в каноэ, чтобы отправиться в одну из деревень, находящуюся в расстоянии часа езды отсюда, где меня хорошо знают.
Все здороваются со мной, пожимают мне руку. Иду из хижины в хижину, высматривая, не увижу ли где обуты. Старик-негр, которому я рассказываю о своей беде, заводит меня за одну из хижин: там сложено два десятка обутов. Делаю еще несколько подобных открытий. В конце концов у меня набралось шестьдесят четыре!
