— Откуда Вы это знаете? — не перестаю удивляться я его познаниям в столь узкопрофильной теме. — Там же ничего не написано…

— Все мужчины моего возраста в той или иной степени в детстве изучали строение машин, — подмигнув, отвечает мне Семен. — За прошедшие десятилетия техника, конечно, изменилась, но суть у нее осталась той же.

— Ясно.

Я в машинах вообще не разбираюсь.

Только сейчас я замечаю на правой руке Семена широкий, с серебристым напылением браслет, полностью опоясывающий его запястье. И на нем что-то нацарапано… Именно «нацарапано», а не «выгравировано». Какие-то засечки. Или же узоры… С такого ракурса не видно.

— Нравится? — спрашивает Врач, закатывая рукав своего пальто так, чтобы я смогла разглядеть его аксессуар.

Признаться, выглядит он странно. Если быть точнее, то он совершенно не сочетается со стилем Семена. Как седло на корове… Ах, вот как придумали эту фразу. Точно, по-другому и не скажешь.

— Какая-то памятная вещь? — вопросом на вопрос отвечаю я.

— Вроде того, — улыбается Семен, хотя улыбка эта больше походит на усмешку. — У всех моих друзей такие же. С некоторыми…различиями.

— А эти знаки?.. Они что-то означают?

Все же эти царапины смотрятся как отметины…при счете? Точно! Вот что мне это напомнило! В фильме про необитаемый остров, человек, спасшийся при крушении, точно так же отсчитывал проведенные на острове дни. Черточка, черточка, черточка, засечка. Черточка, черточка, черточка, засечка. Он так вел календарь, чтобы не потеряться во времени.

Но что таким образом может подсчитывать Семен?

— Это…мои заслуги, — произносит Врач отстраненно.

И в этот момент поезд резко тормозит.

От неожиданности я теряю равновесие и лечу вперед, прямо на Семена. Он же, в отличие от меня, твердо стоит на ногах и ловко хватает меня за плечи, не позволяя в очередной раз оказаться на полу.

— А мне свой браслет не покажешь? — слышу я.

Голос у Тихони хриплый. Семен закрывает меня собой, и нашего третьего пассажира я могу видеть только через его плечо.

Тихоня остановил поезд, потянув за стоп-кран, встроенный в стену чуть выше его головы. За то время, что мы с Врачом разговаривали, парень не только успел накинуть на плечи свою тяжелую ношу, но…и вытащить откуда-то самый настоящий пистолет.

Серьезно… То ножи, то пистолеты… Эти рамки на входах вообще работают? В метро можно пронести все, что душе угодно, лишь бы лицом выйти и внимания к себе не привлечь.

— Парень, не глупи, — проговаривает Семен, протягивая руки вперед. — Опусти его.

Вживую пистолет и автомат я видела только в старших классах в школе, на уроках ОБЖ. Основы безопасности и жизнедеятельности. Хороший у меня по этому предмету был учитель. Дяденька лет пятидесяти, с закрученными усами и в вечном камуфляже разгуливал по первому этажу школы как солдат на посту. Он никогда нас не ругал, мы могли спокойно опоздать на его урок и делать на нем домашнее задание или готовиться к следующему уроку, а он, разрешая нам заниматься своими делами, рассказывал о том, как выжить в опасных условиях. Интересно, надо признаться, рассказывал. Что делать при пожаре? Как остановить кровотечение? Как спасти утопающего? Как обеззаразить рану, не имея при себе ничего из аптечки, да и самой аптечки?

Я все это…могла бы знать, если бы на ОБЖ занималась ОБЖ.

Почему сожаления о чем-то несделанном приходят спустя долгое время, когда сделать уже ничего нельзя?

— Эй, ты, — тыкает мне Тихоня, — отойди от него.

Он махает пистолетом так, словно он продолжение его руки, указывая мне на сиденья.

— Живо, — добавляет он.

— Все хорошо, Нина, — говорит Семен, а я только сейчас замечаю, что все это время крепко сжимаю на спине плотную ткань его пальто. — Сядь.

Будем послушными.

Я отхожу от Семена и сажусь, как мне велят.

— Открывай двери и выходи из вагона.

— Парень, ты не в себе. Успокойся, — начинает свою «терапию» Семен. — Опусти пистолет, и давай поговорим. Ты своим грозным видом меня не напугаешь, а вот у Нины может и травма остаться. Не хорошо портить чью-то жизнь. За это в твою карму посыплются минусы.

— Закрой рот и открывай двери, — повторяет Тихоня, направляя на меня оружие. — Иначе я пристрелю твою Нину.

Пальцы на руках и ногах моментально холодеют. У меня перехватывает дыхание, и я до боли прикусываю изнутри щеки, лишь бы не разреветься от такой несправедливости.

Ну что за фигня? Я пережила всех в своем вагоне, вернулась из Бездны, не вышла на несуществующей станции, и теперь умру из-за пули, выпущенной мне в голову каким-то сумасшедшим туристом?.. Это нечестно!

— Хорошо, — говорит Семен, нажимая на обе кнопки.

Двери во всем вагоне открываются синхронно, с характерным для этого действия грохотом.

Тихоня продолжает наставлять на меня пистолет, но все же переключает все свое внимание на Семена, продолжая сохранять между собой и им некую дистанцию. Это умно. Правда, умно. Рюкзак, конечно, тяжелый, но пуля, выпущенная из ствола пистолета быстрее, чем Семен, решившийся помериться с этим парнем силой.

— Прыгай. И без глупостей.

Какая шаблонная фраза.

Семен мельком глядит на меня и, улыбнувшись, в самом деле, спрыгивает вниз. Меньше чем через секунду я слышу, как он приземляется на землю.

Значит, не врал. Здесь и правда, невысоко.

— Ты тоже, — говорит Тихоня, будто я могу напасть на него со спины. — Без глупостей.

Благодаря свету, исходящему от вагонных ламп, Семена на улице хорошо видно. Он не собирается убегать, держа руки над головой в позе заложника. Пожалуй, если бы он захотел, то мог бы попробовать убежать, но… Я бы на его месте не стала. В меня снежком косые от природы попадали во дворе зимой, а тут… Тихоня с огнестрелом определенно умеет обращаться. Думаю, Семен это тоже прекрасно понимает.

— Нина, ни в коем случае за нами не иди, — наставляя меня на праведный путь, произносит Врач.

Да я и не собиралась… Наверное.

— Подними стоп-кран в прежнее положение, а потом щелкни рычагом в стене. Поезд вновь поедет.

Стоп-кран. Рычагом…

— Но если свет выключится!..

Бездна.

Она же все еще во втором вагоне, да?

Вскакиваю с сидений, но тут же сажусь обратно, замечая скошенный в мою сторону взгляд Тихони. Да не собираюсь я к тебе подходить, не собираюсь… Успокойся. «Пришибленный».

— Это единственный способ заставить поезд вновь тронуться с места.

Тихоня спрыгивает вниз, и я слышу шаркающие шаги двух моих попутчиков, уходящих куда-то в сторону. Жду еще несколько секунд и подрываюсь с места, останавливаясь у открытых дверей. Снаружи в вагон попал прохладный воздух, пахнущий ночной гарью. Света в городе нет. Семена я больше не вижу. Их шагов я больше не слышу.

Они ушли, а я осталась одна.

Пойти за ними? Поехать дальше, выключив свет? Оборачиваюсь к двери, соединяющей первый и второй вагоны. Там темно. Настолько все черно, что кажется, будто черный цвет не настолько насыщенный, как эта пустота.

— Перезапустить подачу электричества?

Во рту начинает горчить.

— Но сначала вернуть стоп-кран в обычное положение.

Когда я размышляла о том, что лучше: выйти наружу или доехать до конечной станции, я считала, что улица — путь к спасению. Но теперь, когда Семена рядом больше нет… Я боюсь прыгать вниз и идти куда-то.

Стоп-кран с легкостью возвращается на место, но ничего больше не происходит. Я медленно подхожу к потайной выемке в стене и смотрю на этот черный, маленький рычажок.

— Ну что, друзья мои, — обращаюсь я к своим притихшим червякам в груди, устало оглядевшись. — Я последняя, но…

Я надавливаю на рычаг, и тот поддается мне, опускаясь вниз.

Щелчок.

Щелчок.

Щелчок.

Свет потух, двери все еще открыты, а я…

Я вешаться не собираюсь.

Поезд трогается с места, как только включается свет.