Гвен беспокоило, что Клэр теперь может найти работу в другой прогулочной группе, где обязательно расскажет им про «СуперМамочку». Так что ей придется присматривать за Клэр и, может быть, даже подыскать ей какое-нибудь место, чтобы направить ее силы в ту сторону и удержать подальше от прогулочных групп Нью-Йорка, пока сама Гвен не свернет «СуперМамочку», не разведется с Кристофером и не увезет своих девочек в Коннектикут на веки вечные.

Hа следующие выходные после распада прогулочной группы Уитни наконец съездила проведать Джоанну. Она села на поезд до Рэуэй с тортом «Красный бархат» из пекарни рядом со старой квартирой Джоанны. Хоуп осталась дома с Грантом, все еще пребывавшим в блаженном неведении обо всем, что произошло. Она не думала, что какая-либо из бывших подруг возьмет на себя смелость рассказать ему о Кристофере, но все же, затаив дыхание, пыталась решить, хочет ли рассказать ему сама. Все, что она скрывала от мужа, давило тяжким грузом. Уитни стала совершенно другой, она уже не та женщина, с которой он танцевал на их свадьбе.

Джоанна и ее сын жили в десяти минутах ходьбы от вокзала в двухэтажном доме с небольшим двориком, окруженным забором из сетки. Джоанна, одетая в синие джинсы и мешковатый свитер, с прямыми черными волосами с легкой проседью, осторожно впустила Уитни, приняла торт, еле слышно поблагодарив, но без удивления и трепета, как это себе представляла Уитни.

Джоанна поставила воду под кофе и смахнула какой-то мелкий мусор с кухонного стола. Они сидели и болтали ни о чем, пока сын Джоанны дремал в манеже. В дуплексе было много окон, но мало света, так как здания по обе стороны отбрасывали тень. Джоанна оставила белые стены голыми. Тем не менее она расставила несколько горшков с травами на подоконнике, и Уитни с улыбкой кивнула в их сторону.

— Мне нравится, как ты все тут украсила.

Если прищуриться, это выглядело как уютный дом, возможно даже, немного богемный. Совсем не похожий на печальное жилище матери-одиночки, которое она и другие матери в ужасе представляли.

— Как ваша прогулочная группа? — спросила Джоанна.

— Ох! Вообще-то мы перестали встречаться.

— Ого! — Джоанна щелкнула языком, словно бы ей удалось сложить головоломку. — И ты приехала посмотреть на животное в зоопарке.

— Что, прости?

— Вы там все переругались, и ты ищешь легкий путь, чтобы почувствовать себя лучше.

— Я просто хотела навестить тебя.

— Через шесть месяцев, — заметила Джоанна.

— Я правда хотела приехать, но ты же знаешь, как бывает с ребенком…

— Или же ты беспокоишься, что муж свалит от тебя к другой, и хочешь взять что-то на заметку? — жестко и безжалостно поинтересовалась Джоанна.

За последние сорок восемь часов Уитни и так была в ужасе от всего, что с нею сталось, так что сейчас у нее отключились все чувства, кроме самого примитивного страха. Она опустила голову на прохладный деревянный стол, не в силах сдержать рыдания.

— Прости-и-и-и-и…

Джоанна вздохнула и потрепала ее по плечу, чуть грубовато, а потом поднялась из-за стола и начала хлопотать на кухне: отрезала каждой по кусочку торта, принесла тарелки, а заодно и упаковку салфеток.

— Думаю, я просто хотела узнать, — сказала Уитни, когда достаточно успокоилась, чтобы снова говорить, — стало ли тебе лучше. Ты чувствуешь себя счастливее?

Джоанна пристально смотрела на нее минуту.

— Счастливее ли я, чем когда лежала в проходе между полок с консервированными бобами? Разумеется. Счастливее ли я, чем была, когда жила в прекрасной квартире в Нью-Йорке с любящим супругом и меня ждало прекрасное будущее? — Она резко рассмеялась, и смех скорее напоминал лай. — Сама как думаешь? — Она насадила кусок торта на вилку, а потом надула губы. — Мой совет — держись за него, если можешь.

Разобщенные мамочки окунулись в лето.

Амара водила Чарли на все развивашки на свежем воздухе, которые только могла найти. Свое изнеможение она перепахивала с такой яростью, точно это кукурузное поле, а она гребаный трактор. Вместе с Чарли они побывали на всех ярмарках ремесел и детских фестивалях в Манхэттене. Он вырастет самым разносторонним ребенком в этом треклятом городе. Еще она столько раз таскала его в зоопарк, что сама уже устала смотреть на пингвинов, о чем раньше даже и не помышляла! (Это же пингвины, мать твою! Как можно устать от пингвинов, если только ты не бессердечная сука?!) Она купила новое пособие «Путеводитель к Здоровью и Счастью Ребенка от года до трех» и практически выучила его наизусть. К ней снова вернулся знакомый страх, что Чарли развивается не по возрасту. Между ней и Дэниелом росло отчуждение; всякий раз, когда Амару одолевали стыд, злость и отчаяние из-за «СуперМамочки», она порывалась признаться ему в том, что натворила, но прикусывала язык (и случалось это примерно двадцать миллионов раз в день). Не помогло даже ее признание Дэниелу в бесславной кончине их прогулочной группы из-за интрижки Уитни с мужем Гвен, он покачал головой со словами: «Страшно, что иногда представления не имеешь, что творит твой партнер». Потом он в шутку посмотрел ей в глаза с серьезным выражением лица и спросил, не хочет ли она в чем-нибудь ему признаться. Она знакомилась с другими мамочками на детских площадках, болтала с ними и больше никогда не виделась. Часто они просили у нее номер телефона и присылали пространные приглашения куда-то вместе сходить. Их сообщения напоминали Амаре о Клэр (эти женщины ставили намного больше восклицательных знаков, чем Клэр, и куда реже смешили ее), поэтому Амара никогда не отвечала. Она уподобилась очаровательным «фантомам» из Тиндера: женщины радовались знакомству, а потом оставались грустными и сбитыми с толку. Она выматывала себя и Чарли днем, чтобы к вечеру кончались силы и она физически не могла ни в чем признаваться Дэниелу.

Уитни удалила все свои аккаунты в социальных сетях и уехала из города. Она нашла трехкомнатный коттедж на Лонг-Айленде и обосновалась там с Хоуп на июнь и июль. Грант приезжал по выходным, они вместе обсуждали покупку такого же летнего дома на будущее.

— Но нам надо больше комнат для наших будущих детей, — говорил Грант, на что Уитни улыбалась и мычала в ответ невнятное, что не было ни согласием, ни отказом.

Для Уитни лето стало ускоренным курсом одиночества. Она брала Хоуп на долгие бесцельные прогулки каждый день. Над головами кружили чайки, а волны облизывали ступни. Переставляя ноги, Уитни шепотом извинялась перед дочерью за то, что столько раз ее подводила. Она сконцентрировалась на том, чтобы найти для Хоуп идеальное место, где малышка будет всегда улыбаться и с благоговением тянуть ручки. Благоговение у Хоуп вызывало множество вещей: зернистый песок под пальчиками, маленькие раки-отшельники, снующие в лужах после прилива, — и Уитни чувствовала, что заново открывает мир глазами дочери. Это было почти волшебно, хотя она и не заслуживала этого волшебства.

После первой недели, в течение которой она снова и снова пыталась извиниться перед Гвен, не получая ответов ни на голосовые сообщения, ни на электронные послания, она отключила телефон и вспоминала о нем только тогда, когда им с мужем нужно было что-то согласовать. Уитни перестала краситься по утрам и купила себе пресловутые «мамины джинсы» с высокой талией и свободным кроем. Они оказались чертовски удобными. После стольких дней без общения с другими взрослыми она в равной мере ждала и боялась выходных, ей хотелось шума, источником которого мог стать Грант, но нервировала перспектива быть с ним рядом. Она заново выучила каждую черточку лица дочери, сосчитала чуть ли не все тонкие каштановые волосики на ее голове. Ночью ей снился Кристофер, а еще мамочки из прогулочной группы, она видела, как их улыбки превращаются в насмешки, когда они узнали правду о ней.