— Но что, если она стала привидением? — спросил он. — Поселилась в доме и хочет высосать наши души.

— Я не верю в призраков, — сказал отец. — Однако если вдруг Алиса и правда стала привидением, то добрым и веселым. Она таскала бы вам печенье из кухни посреди ночи и помогала бы разыгрывать нас с мамой. — Он выпрямился и посмотрел на двух хлюпающих носом детей. — Все, больше не плачем?

— Я попробую. — Гвен всхлипнула, по щеке Тедди скатились еще две слезинки.

Ее отец оглядел комнату, чтобы убедиться, что они одни.

— Смелым деткам, — прошептал он, — положено особое угощение.

Брат с сестрой переглянулись и сглотнули слезы.

— Мы смелые, — заверила Гвен.

Отец окинул их оценивающим взглядом и кивнул.

— Да, смелые. Только маме не говорите.

Он достал из шкафа два маленьких стаканчика и наполнил их кубиками льда. Затем снял с полки бутылку с прозрачной жидкостью. На этикетке красовался рисунок человека в красном. Гвен подумала, что человек выглядел благородно, как персонаж одного из фильмов о принцессах, которые ей так нравились.

— Догадайтесь, как называют этого человека? — спросил отец, тыча в рисунок.

— Как?

— Мясоед[14]’ Забавно, правда?

В каждый стаканчик он плеснул по глотку жидкости, едва-едва прикрыв донышко, и вручил детям. Затем щедро налил то же самое в свой бокал и протянул руку. Тедди отпрянул, а Гвен, напротив, сделала шаг вперед.

— За вас! — сказал отец, чокаясь с ней напитком.

Гвен сделала глоточек, ожидая, что жидкость на вкус будет как вода. Горечь вызвала ужас. Когда она задрожала всем телом и покраснела, отец рассмеялся.

— Ну и кислая у тебя моська! — воскликнул он.

Она сделала еще один глоток, скрывая отвращение, и допила остатки. Жидкость оставила огненный след в ее животе. Маленькие искорки осветили конечности.

— Хватит! Оставь что-то и взрослым! — сказал отец и убрал стакан подальше от дочери.

Воодушевленный примером Гвен, Тедди сделал глоток и так же задрожал. Гвен обняла его. (Однажды она слышала, как отец после пяти порций алкоголя сказал матери, что Тедди напоминает ему Алису. Мать тогда возразила, что это возраст такой и он это перерастет. Гвен не пыталась подслушивать. Она знала, что это неправильно, и хотела быть хорошей девочкой. Но по вечерам в Коннектикуте взрослые всегда становились слишком болтливыми, сложно было не услышать их разговоры.)

— Это наш с вами секрет, помните? — сказал отец, прижимая палец к губам и подмигивая.

О, этот древесный запах, только что расчесанные волосы, эта заразительная улыбка — как она любила его, П. Т. Барнума[15] из ее детства. Гвен полетела вперед, а затем они с Тедди, кувыркаясь, бросились наперегонки через коридор на лужайку, где бабушка и дедушка с гостями потягивали шипучку в золотом полуденном свете, где ничего плохого никогда не случалось и не могло случиться. Они промчались мимо тупого пронырливого хорька Питера. Гвен знала, что Тедди не хватит духу ударить его, поэтому сделала это сама, вмазав кулачком по скуле, наблюдая, как рот Питера открылся от удивления и боли, а затем побежала быстрее, пока не врезалась в пожилого мужчину с добрым красивым лицом, одного из друзей деда, который поднял Гвен, когда та завалилась на траву (ах, какой шел от той травы аромат, как приятно она щекотала икры).

— Все в порядке, юная леди? — спросил старик, Гвен кивнула и унеслась прочь.

Позднее дедушка отловил ее и взял за плечи. На его руках вздувались вены.

— Этот господин был президентом Соединенных Штатов, малышка Гвен. Иди и извинись, как подобает хорошим девочкам.

Ее детство, казалось, проходило в этом золотистом послеполуденном свете, когда все казалось безопасным и теплым, и она ни на минуту не сомневалась, что родители любили ее. Мать готовила ей изысканные завтраки по утрам, днем учила играть на фортепиано (никогда не кричала, всегда подбадривала), а перед сном читала ей книги Люси Монтгомери[16]; всей семьей они ездили в Стамбул и Париж, загорали на курортах Карибского моря, и родители пили, смеялись и снова пили.

Гвен хотела только одного: подарить своим детям такое же золотое детство, чтобы она готовила завтрак, учила их играть на фортепиано и читала им «Энн из поместья „Зеленые крыши“», чтобы они могли сидеть со своими бабушкой и дедушкой на лужайке и знать, что их любят.

Двадцать лет спустя в Коннектикуте отец наливал себе алкоголь. (Сколько он выпил? Три бокала? Четыре? Пять? Ей хотелось представить, как он пьет, проникнуть в его сознание, словно она могла удержать его за руку и как-то изменить случившееся.) Наверное, мать тоже пила, хотя, может, и нет, учитывая, что она опять пыталась сократить потребление калорий. Всякий раз, когда они болтали по телефону, она рассказывала дочери о новой замысловатой диете. (Ее одержимость удручала. Гвен никогда бы не хотела стать такой.) Это произошло в середине января, через пару дней после снегопада, некоторые проселочные дороги еще не успели расчистить. Родители сели в машину и поехали к своему приятелю. Отец всегда водил машину сам, точно так же, как управлял инвестициями и нанимал разнорабочих.

Они не доехали до пункта назначения пять миль. Машину повело на льду, и, потеряв управление, она врезалась в дерево. Отец погиб на месте. Мать умерла через пару часов в больнице. Гвен в это время была на вечеринке, а телефон в сумочке стоял на беззвучном режиме.

Можно ли в двадцать шесть лет назвать себя сиротой? Гвен так не думала, и тем не менее ей было так больно, будто из нее выдрали детскую невинность. Мать никогда не поможет ей спланировать свадьбу. Отец не поведет к алтарю. Она осталась одна в этом мире, если не считать Тедди, но у Тедди дела шли неважно.

Когда она вместе с юристом изучила семейные финансы, выяснилось, что финансовое положение куда менее прочное, чем ей казалось. Отец неудачно вложил деньги; кроме того, они транжирили ресурсы, которые считали бесконечными. Гвен договорилась о продаже дома в Коннектикуте. Призрак тети Алисы будет приносить по ночам печенье другим детям, а не ее собственным.

Через несколько месяцев израненная, страдающая Гвен встретила Кристофера на свадьбе общего друга. Он беззаботно смеялся и танцевал со всеми старушками. Кристофер напомнил ей отца: то же очарование, та же беспечность, та же жажда взять все, что мир может ему предложить. Но было одно отличие — он не пил. Гвен тогда и не подозревала, что у него могут иметься другие пороки. Она видела только золотую жизнь, которую могла прожить с ним. И протянула руку к этой жизни.

Самое прекрасное в сексе с незнакомцами — это повышение самооценки, думала нетрезвая Клэр, когда парень, которого она только что встретила, уложил ее на дешевый стол из «Икеи» в ее же квартире, смахнув на пол счета и рекламные листовки.

Самое неприятное в сексе с незнакомцами, думала Клэр на следующий день, наблюдая, как в унитазе в ванной Уитни в озерце мочи плавает резиновое прозрачное нечто, — то, что с последствиями придется справляться в одиночку.

Она спустила воду, удерживая рычаг чуть дальше обычного, и плеснула водой на лицо, надеясь скрыть покрасневшие глаза. Какая непроходимая тупость! Сегодня она опоздала на десять минут из-за похмелья и еще из-за того, что пришлось выталкивать этого незнакомого парня из собственной квартиры, хотя он настаивал на приготовлении омлета, точно знание того, как приготовить яйца, делало его настоящим героем в глазах феминисток. Она просипела несколько песен малышам, надеясь, что ни одна из матерей не заметит ее состояния, и ожидая, когда вернется домой и снова завалится спать. И вот пожалуйста. Клэр даже не заметила, как слетел презик, и уже ненавидела то, что находилось в ее теле целых двенадцать часов, пока она ничего не подозревала. Но еще сильнее мучила мысль, что там могли поселиться и куда более неприятные существа.