Нет, не соглашался Валька. Он ведь помнит. Помнит себя маленьким, а мать и отца еще не старыми. Они втроем сидят на телеге и едут в березовый колок резать ветки на веники. Мать с отцом поют песню, на всю жизнь остались в памяти слова «На муромской дорожке стояли три сосны». Было, было. Солнечный свет сквозь березовые ветки, поскрипыванье телеги, запах терпкого конского пота и безмятежная детская радость, когда он засыпал на теплых коленях матери, а на голове у него лежала шершавая отцовская ладонь. Но это было давно. Образ того отца, поющего вместе с матерью, начинал колебаться, как в тумане, колебаться и уплывать. А на смену ему приходило совсем другое – беззубое, вечно пьяное лицо и хриплый, плаксивый голос: «Судьба у меня такая…» Отец заставляет забыть себя прежнего. Неужели Валька со временем забудет, и неужели он тоже возненавидит его, как и мать. Валька этого не хотел. Он хотел отправить отца лечиться, надеялся… Эха-ха…

А время между тем шло, и машин не было. Огурец выщелкивал из пачки третью папиросу. Федор успел накла́няться, разминая свою широкую поясницу, а воздух над дорогой по-прежнему оставался прозрачным, не замутненным пылью. Иван нетерпеливо топтался на одном месте, сосредоточенно жевал соломинку и сплевывал. Молчаливое беспокойство охватывало всех.

– Слышь, Ваньша, они там, хмыри, спать легли?

– Завалились после обеда, чтобы жирок завязался, – подал голос Федор. – Или в баньку подались, суббота сегодня.

– А может, авария? – скромно предположил Валька.

Так они стояли, переговаривались и смотрели на дорогу, которая была пустой.

– Я поехал, ждите.

Иван стал заводить свой мотоцикл, но тут на своей телеге показался Евсей Николаевич. Кинулись к нему.

– Дед, машины не видел? Куда делись?

– А разве нету? – Евсей Николаевич поморгал глазами, поднял их, вспоминая. – С тока-то они выходили, я видел. Постой, постой, да они ж в деревню повернули, я еще подумал, зачем им туда… Показалось, думаю, за делом.

– Дед, можешь не креститься, тебе не кажется. – Огурец лихо сплюнул под ноги и предложил: – Ваньша, поедем, морды набьем!

– Подожди. Толком можешь?

– Да куда толковей! Генка Великжанин женился, из города вчера приехал. Значит, сегодня свадьбу справляют. Это мы тут передний край грудью держим, а люди…

– Помолчи.

– Да чо молчать, чо молчать-то! Плюнули и поехали. А нам нельзя! Так давай хоть морды набьем!

Федор одной рукой крепко взял Огурца за затылок, другой стянул с головы замасленную кепку и прикрыл ему рот. Подержал мычащего и дергающегося Огурца, потом отпустил.

– Успокоился?

– Ты что, Федор, с коня упал? Лапы-то, чуть не задушил.

– А не суетись.

Иван с угрюмым лицом заводил мотоцикл.

– Уговаривать поехал? – спросил Федор. – Брось. Дохлое дело. Они уж там в угаре, поди.

– Иван, давай я с тобой?

– Да что вы как пацаны! – разозлился Федор. – Начальство есть, оно и разберется. Кому на орехи, кому на шишки.

– Тихоныч-то в район уехал, – вставил Евсей Николаевич. – До обеда еще уехал.

– Приедет – разберется.

– Завтра, а хлеб – вот он, сегодня, вот он стоит!

– Иван, не пори горячку!

Но Иван уже не слышал. Мотоцикл взревел и вылетел на дорогу.

– А обедать-то! – запоздало всполошился Евсей Николаевич.

В ограде у Великжаниных шумела свадьба. Во всю мощь орал магнитофон, ему подтягивали нестройными голосами, пахло жареным и пареным. В переулке, недалеко от ограды, стояли две машины. Шоферы были с центральной усадьбы, почти свои. Серега Дьяков и Михаил Постников. Широкоплечие, коренастые, как два дубка, они сидели за столом, напротив незнакомых городских девчат и, набычившись, серьезно и старательно пели. Иван, не закрыв за собой калитку, вошел в ограду, остановился, разглядывая праздничное застолье. Только бы не сорваться да не натворить глупостей. Спокойней. Уговаривал себя, а сам уже чувствовал, как у него начинают подрагивать колени.

Первым Ивана заметил жених, Генка Великжанин. Он поднялся со своего места во главе стола, что-то шепнул невесте на ухо. Иван не успел глазом моргнуть, а невеста уже стояла перед ним с подносом, на котором красовался большой фужер, налитый вровень с краями.

– Иван, поздравь меня. Ира, представляешь, мы с ним в армию вместе уходили, учебку вместе протопали. Помнишь, Иван, а?

Конечно, он помнил. Изматывающие марш-броски, сухой запах сгоревшего пороха после автоматных очередей, письма из дома, которые они читали друг другу… Ничего не забыл Иван. Но сегодня это к делу не относилось. Там, на поле, оставался хлеб, оставался и ждал работников.

Серега с Михаилом, прекратив песню, смотрели на него с ожиданием, с немым вопросом. Плюнь сейчас Иван на все, опрокинь фужер, который держит перед ним на подносе Генкина красавица, и Серега с Михаилом сразу заулыбаются, подвинутся и посадят рядом с собой. Еще и зауважают за негласный уговор. Черт возьми! Да вот же она, отгадка! Ты не видишь моих левых поворотов, я твоих. Мы дружно и стыдливо отведем глаза. Нам все понятно, как солнечный день. Мы на равных. И ползет уговор, как крапивная зараза, дальше и дальше. И никому ничего не надо, и всем все до лампочки, до фени. И гниет хлеб, и дохнут коровы, и земля начинает отвыкать от хозяев, стонет и терпит на себе не то сезонников, не то шабашников. Но долго она не вытерпит, в конце концов ее терпение лопнет…

– Давай, Иван, давай за мою семейную жизнь.

– Поздравляю, Гена, и вас тоже, Ирина. А пить я не могу – работа.

Он повернулся и пошел к Сереге с Михаилом.

– Всю обедню испортил! Свадьба же у людей!

– Давайте ключи кто-нибудь. Быстро!

Дубки недоверчиво и недоуменно переглянулись. Не ожидали такого поворота.

– Иван, мы что, не люди, – заговорил Михаил.

– Да не разжевывай ты ему. Он передовик, ему награды надо получать, а мы несознательные, мы вот пришли поздравить товарища. Правда, Ген?

– Иван, может, как-нибудь… – начал Генка.

– Да не может никак! Не может! – заорал Иван. – Дело стоит. Вы что, все с ума посходили?! – это он кричал уже застолью, кричал, не сдерживая себя, своей обиды и злости. – Вы что, забыли?! Уборка идет! Не время водку жрать и свадьбы справлять! Не время!

Начав, он не мог уже остановиться. Что наболело и накипело у него на душе, он выкладывал сейчас людям, сидящим за столом. Выкладывал, чувствуя, как с каждым словом он становится им ненавистнее.

Дубки угрожающе поднимались с места. Назревала потасовка. Но Ивана и это не могло остановить, он готов был схватиться на кулачках со всем застольем.

– Давайте ключи, кому сказал! Ключи давай!

Дубки замешкались, они соображали.

– Ладно, ребята, отдайте ключи, – негромко посоветовал Генка и пошел к своему месту во главе стола. Пошел обиженный. Но Ивану было плевать на эту обиду. Он знал одно – он прав. Прав по большому, высокому счету.

– А если не дадим, что будет?

Все-таки выпили они крепко. Их так и тянуло на скандал. Хотели, наверное, грехи собирать до кучи – семь бед, один ответ.

– Дадите, никуда не денетесь. Ну?

– А на, подавись!

Иван взял ключи, выбежал из ограды. Свадьба за его спиной молчала.

А все-таки Федор молодец. Соображает своей лобастой головой. Пока Иван ездил в деревню, он нашел ровную площадку у дороги, и зерно из комбайнов выгрузили прямо на землю. Ничего. Потом вывезут. Сейчас главное – не потерять время. Не отвечая на расспросы, только отмахиваясь рукой, Иван загрузил машину и помчался на ток. Поставил там машину под разгрузку, а сам побежал к телефону. Долго не мог дозвониться, но вот подняли трубку.

– Завьялов из Белой речки звонит. Дайте председателя.

– Он в район уехал.

– Инженера давай.

– Никого нету, все в районе на совещании вместе с бригадиром.

Иван осторожно положил трубку, и ему захотелось – ни больше ни меньше! – запеть. Что-нибудь этакое бесшабашно-веселое. Прикинуться дурачком и пройти с переплясом. Нет уже сил, как говорит Огурец, колебаться и выбрировать. Выскочил из каморки, где стоял телефон, и столкнулся с Виктором Бояринцевым.