– Он не из тех, которые бегают, – улыбнулся Воронихин. – Он ходит.
И улыбка Воронихина, и его сегодняшний разговор настораживали Рубанова, он чувствовал, как в нем с каждым сказанным словом растет тревога, пытался ее подавить, но она росла, явно подсказывая, что этот нелегкий разговор – только начало… И снова вспоминалась встреча с Козыриным.
Рубанов вызвал его в тот же день, когда в газете опубликовали материал Агарина. Козырин опоздал часа на два и в ответ на замечание спокойно возразил, что у него, кроме визитов в райком, есть и другие дела. После такого выпада Рубанов несколько смешался, но быстро овладел собой и говорил с Козыриным жестко. Говорил, чтобы прекратили торговлю по запискам. Козырин молча выслушал и пообещал завтра же выложить весь дефицит на прилавок, но серьезно, без насмешки предупредил: если начнется давка и кому-то поломают ребра – он не ответчик. Рубанов взорвался. Это была старая, знакомая и заезженная, как кляча, отговорка. Боишься очередей? Отправь все в детские сады и в школьные буфеты! У Козырина удивленно полезли вверх брови. Его удивление было не наигранным, а естественным. И оно озлило Рубанова, как злил и тревожил сейчас разговор с Воронихиным.
– Ну что ж, Юрий Васильевич, твоя точка зрения мне понятна. – Голос у Воронихина был спокойный, хотя в потирании рук прорывалось раздражение. – А теперь выслушай меня. За последние четыре года я похоронил трех председателей колхозов. Ни одному из них не было и пятидесяти. Мужики работали на износ. Я же по долгу службы жал и давил на них, вынужден был жать и давить. Эти смерти, по правде сказать, в какой-то мере и на моей совести. Так неужели председатель не имеет права что-то получить за свою адскую работу? А? Ответь мне. Только честно. Неужели не заработал?
Нет, все-таки они на разных языках толкуют!
– За свою работу, Александр Григорьевич, все мы получаем зарплату. Ту, которую посчитало нам нужным дать государство. Это – одно. А второе…
Тут Рубанов рассказал о своей поездке в один из совхозов, где он побывал всего день назад. Совхоз организовали недавно, на базе бывшей колхозной бригады. База – одно название: старенькая контора, два полуразвалившихся коровника и тесный гараж. Директор же, которого Воронихин перетащил из соседнего района, первым делом отгрохал себе особняк. Еще не ударив палец о палец, чтобы поднять хозяйство, он уже считал, что имеет полное право получать блага. А на ферме недавно начался массовый отел коров, телят некуда было девать, и их, чтобы не померзли, раздавали по дворам. Рубанов разговаривал со скотниками, с доярками, напоминал, что самое главное сейчас – предотвратить падеж. Говорил с людьми и удивлялся, что они еще слушают его, Рубанова, и слушают директора совхоза, пусть и с равнодушными глазами, но слушают…
Воронихин молчал, поглаживал руки. Потом выключил чайник, отодвинул его в сторону – какое уж тут чаепитие! Рубанов, отвернувшись, смотрел в окно, за которым стояла темная зимняя ночь.
– Тяжело нам будет с вами работать дальше, Юрий Васильевич.
– Что же делать… – Рубанов пожал плечами.
13
Такой непутевой зимы, как в том году, в Сибири давно не видели. После морозов и метелей разом потеплело, а как-то ночью, под шумный сквозной ветер, пошел дождь. С крыш лилось. Заборы наутро стояли черные, снег напитался тяжелой влагой, покрылся сверху жесткой коркой. Гололед на улицах был жуткий, прохожие ходили, растопырив руки, словно по жердочке, а не по тротуару. Машины ползли буквально на ощупь.
Так начался памятный для Андрея день. И дело, которым он занялся, тоже было обычным – Андрей пошел проверять жалобу. В одном из каменных домов плохо топили.
В последние годы на окраине Крутоярова, на пустыре, один за другим стали подниматься трехэтажные дома из белого кирпича. Они скоро заняли весь пустырь и начали подпирать деревянные избы с хлевами, банями, садиками, подпирать и отодвигать в сторону. Меж трехэтажных коробок образовался большой двор с хилыми редкими деревцами и цветочными клумбами.
Сейчас двор, на котором снег был прикатан машинами и обледенел, напоминал большой каток. Андрей осторожно пробрался по краю, вошел в первый подъезд нужного дома. Через несколько минут его окружили сердитые жильцы. Даже принесли и сунули под нос маленький комнатный градусник.
– Да тут еще хоть четырнадцать, а вы вот к учительнице поднимитесь, на третий этаж, посмотрите – сколько у нее. Фукалки изо рта вылетают!
Как мог, Андрей успокоил жильцов, попутно про себя послал сто чертей начальнику коммунхоза, поднялся на третий этаж, позвонил в названную ему квартиру. За дверью играла негромкая музыка, звонок словно спугнул ее, музыка смолкла.
– Вам кого? – На Андрея из проема двери смотрела невысокая темноволосая девушка в коротком домашнем халатике.
Андрей молчал. Перехлесты снега на дороге, маленькая фигурка на обочине, тусклое мерцание лампочки в кабине и – знакомые глаза, из которых лился теплый, домашний свет. Мамин свет.
– Что вы так смотрите? Вам кого?
Андрей молча шагнул через порог и даже чуть наклонился, чтобы получше разглядеть девушку. Она удивленно отступила от него.
– Да вы не бойтесь, – только сейчас догадался заговорить Андрей. – Я по делу.
Девушка пропустила его в узенький коридор махонькой однокомнатной квартирки.
– Я по делу, – повторил Андрей, не отводя от девушки глаз, разглядывая маленькую темную родинку на тонкой и нежной шее. – Я из редакции. Письмо ваши жильцы написали, что в доме холодно.
– А правда, холодно. Я возле плитки греюсь. Да вы проходите.
Андрей прошел. В комнате в самом деле было холодно, даже раскаленная электроплитка не помогала. Девушка поправила воротник халатика, закрыла пальцами темную родинку на шее, улыбнулась.
– Пока у плитки сижу – ничего…
Все ясно. Проверка закончилась. Пора было уходить, но Андрей сидел на табуретке и не поднимался.
– А вы меня не помните?
– Нет, не помню.
– Мы вас на машине подвозили.
– A-а, это когда пурга была.
– Точно.
– Я к ученику своему ездила… Пока родителей с работы дождалась… Хорошо, что вы попались…
Девушка все время улыбалась, но не губами, а глазами. Они у нее едва заметно прищуривались, и в них ярче вспыхивал теплый свет. Так до боли знакомо он вспыхивал, что Андрей, не отводя взгляда, боялся его спугнуть неосторожным словом или движением.
– А вы, значит, в редакции работаете?
– Работаю. Вы недавно приехали? Я до армии вас не встречал.
– Да скоро уже два года. Мне сначала домик дали возле магазина, знаете, маленький такой? Чуть со страху весной не померла. Коты в подпол залезут, соберутся стаями и орут. Я на кровать с ногами заберусь, дрожу. А потом тоже как замяукаю – думала, разбегутся. А они давай в пол головой биться. И ревут еще сильнее…
Маленький рассказ, видно, вырвался неожиданно для нее самой, и она засмущалась.
– У вас почитать ничего нет? – Андрей взял со стола первую попавшуюся книжку. – Можно мне эту?
– Неинтересно будет, – мягко улыбнулась девушка. – Это по методике.
Андрей перевернул книжку, прочитал мудреное название какой-то брошюры и сам над собой засмеялся.
– Можно, я к вам так приду, в гости?
Она не удивилась, не запротестовала, просто ответила:
– Приходите. Только по-хорошему. Я пьяных боюсь. Ко мне тут как-то пьяные стучались, я так напугалась.
– Приду по-хорошему. Меня Андреем зовут.
– Вера.
…Он пришел в тот же вечер…
14
Неторопливый, уверенный голос с басовитыми нотками Козырин смог бы отличить из тысячи. Голос своего бывшего начальника Трофима Афанасьевича Кижеватова. Даже по телефону, сквозь треск и шум, через многие километры.
После девяти лет совместной работы судьба развела их: Кижеватова сняли с должности, и он уехал на жительство в город. Козырина же через некоторое время назначили председателем райпо. Он старался как можно реже видеть Кижеватова, а в последние несколько лет они вообще не встречались. Козырин не желал ворошить прошлое – он тоже был причастен к тому, что его бывший начальник худо кончил…