– Здравствуй, друг сердешный, как самочувствие?

– Почти прекрасное, Петр Сергеевич.

– A-а, ну как же! Как же. На такое дело напал, прямо на золотую жилу. Руки чешутся? Да?

– И давно уже. Вам об этом хорошо известно, Петр Сергеевич. Особенно после одного телефонного разговора. – Рябушкин не удержался и открыто улыбнулся.

– Реванш? Ну что, товарищ Рябушкин, давай напрямую. Как я понимаю, объяснительная тебе нужна не для законности, а для того, чтобы ее повыгодней мне продать. Какая цена? Что ты хочешь купить у меня? Машину, барахло какое?

Рябушкин рассмеялся ему прямо в лицо:

– Ваша профессия, Петр Сергеевич, сказывается во всем. Но вы не учли одного – барахло мне не нужно. Я к нему равнодушен, как и к средствам передвижения. А получить хочу моральное удовлетворение.

– Слушай, давай попроще.

Вот она, долгожданная минута! Козырин приехал на переговоры и теперь уже не будет отчитывать Рябушкина, как тогда, по телефону, он теперь уже в зависимости от него. И придет время, Козырин полностью, живой и тепленький, окажется в цепких рябушкинских руках. «И уж тогда мы развернемся, – думал о себе Рябушкин во множественном числе. – Уж тогда мы повластвуем всласть!»

Вслух он, однако, сказал:

– Что ж, давайте попроще. Я могу молчать, но могу и говорить. И то, и другое зависит от вас. Еще проще – от вашего благоразумия. Давать расшифровку не нахожу нужным – сами понимаете.

– Ну, жук! – Козырин потерял свое обычное спокойствие и даже слегка выпучил глаза. – Ну, жук навозный! – закончил уже с восхищением.

Рябушкин поправлял очки, вздрагивал плечами, ждал. Он ждал, что Козырин скажет дальше. Тот неторопливо открыл дверцу машины, так же неторопливо сел на сиденье, включил мотор и только потом повернулся:

– Я думаю, что контакт мы нащупали. А подробнее поговорим в ближайшее время. Объяснительную только не потеряй. Я за это время чуть подумаю. Водится за мной такая слабость – раздумывать на досуге.

«Волга» лихо развернулась на зеленой траве и выехала на дорогу, подняв жидкую ленту пыли. Рябушкин проводил машину веселым взглядом.

Разбирая записи в своем блокноте и расставляя по местам сведения, которые узнал за это время о Козырине, Андрей задержался в редакции до вечера. Газета в этот день не выходила, все уже давно разошлись по домам, и тишину нарушал лишь глухой гул печатной машины на первом этаже. В прокаленном за день кабинете стояла липкая жара. Андрей сидел за столом, расстегнув на рубахе все пуговицы. Как от липкой жары, задыхался он от своих мыслей. Выстраивал добытые сведения в одну цепочку, и ему становилось ясно, что Козырин не родился некоронованным королем Крутояровского района, он им стал за время своей работы. Стал с помощью Воронихина.

То, что Андрей узнал о Козырине за эти дни, не давало покоя. В иные минуты ему даже хотелось бросить свой блокнот, бросить ручку – пойти, взять Козырина за грудки и просто-напросто вытряхнуть из него душу. Постепенно накапливаясь, глухая ненависть захлестывала его сейчас с головой. Теперь он понимал, откуда она, эта безудержная ненависть. Козырин мешал ему жить, мешал верить в то, во что он, Андрей, всегда верил.

Занятый невеселыми мыслями, он не расслышал шагов в коридоре и, когда открылась дверь кабинета, вздрогнул от неожиданности. На пороге стоял Рябушкин. Передергивал худенькими плечами под тонкой белой рубашкой. Молча, без обычной своей говорливости. Это удивляло и настораживало. Уселся за свой стол и вдруг тихим, почти неслышным и потому совсем непохожим голосом произнес:

– Брось, Андрюша. Я тебя прошу – брось. Жалко ведь, свернешь шею.

– Ты о чем, Рябушкин?

– О статье, которую ты задумал. Не делай вид, я не мальчик и кое-что понимаю в людях. Ты себе свернешь шею.

– А с какого квасу ты пришел меня отговаривать? На тебя не похоже, Рябушкин.

– Жалко, вот и хочу отговорить.

Рябушкин боролся сам с собой. Задавал один и тот же вопрос: «Может, не надо?» И не мог на него ответить. Откажись сейчас Андрей, послушайся его, и Рябушкин бы успокоился. Но теперь он догадывался, что Андрей не откажется. Еще раз спросил:

– Значит, писать будешь?

– Буду.

– Тогда делаю тебе широкий жест, продаю с потрохами Козырина. Вот объяснительная продавщицы. Все железно, можешь сходить проверить.

Андрей прочитал расписку на листке, вырванном из тетрадки в клеточку, и поднял глаза на Рябушкина. Ему даже и в голову не пришло усомниться, потому что хорошо знал – в таких делах Рябушкин непревзойденный специалист.

– Выходит, Козырин и до такого докатился.

– Там прямо сказано. Дарю тебе, Андрюша, сей факт на благо восстановления справедливости. Пользуйся. Перепиши, а расписку мне отдай. Пойду завтра в милицию сдам.

У Андрея возникла было смутная настороженность, но он тут же от нее отмахнулся…

По дороге домой Рябушкин свернул с тропинки, ушел в глубь соснового бора и там сел под первым попавшимся деревом. Снял очки и, прищурив близорукие глаза, долго оглядывался вокруг и мысленно говорил себе: «Иди назад, скажи ему. Ведь парень ни при чем. Иди». А через несколько минут: «Ничего, пусть набьет шишку. Пусть разлетятся в осколки розовые стеклышки. Нет, братец, я посмотрю, как ты, чистенький, после этого запоешь. Погляжу, какие слова тогда из тебя полезут. Не надо было торопиться называть меня сволочью».

Рябушкин еще долго сидел под сосной, но больше уже ни о чем не думал. Запрокинув голову, он смотрел вверх, где медленно темнел в проеме верхушек маленький кусочек неба. Рябушкину показалось, что не так уж он далеко, этот кусочек неба, он рядом, надо только набраться терпения и подождать, когда он станет еще ближе.

На следующий день Рябушкин встретился с Козыриным и отдал ему расписку.

Статью Андрей закончил писать в среду. В четверг еще правил. А в пятницу, уже под вечер, из больницы позвонил Савватеев, спросил, как идут дела. Узнав, что статья готова, велел Андрею никуда не отлучаться, пообещал, что скоро подойдет в редакцию.

В пятницу сдавали завтрашнюю газету. По номеру дежурил Косихин, а за редактора по-прежнему оставался Травников. Полосы он обычно читал подолгу и так разрисовывал их поправками, что корректор, линотипист и верстальщик не уставали поминать его «добрым и тихим словом».

По центральной улице прокатил последний автобус, сейчас он сделает круг, вернется и пойдет на Веселый поселок. Владимир Семенович живет в этом поселке и уезжает обычно на последнем автобусе. Сегодня он тоже своего распорядка не нарушил: стукнула дверь соседнего кабинета, забрякал ключ, вставляемый в гнездо, – Травников единственный в редакции, кто запирает дверь на ключ. Слышно было, как он обратился к Косихину:

– Полосы я вычитал, вы газету подпишите, на автобус опаздываю.

Андрей сидел в своем кабинете, ничего не делал, бесцельно смотрел в окно и напевал идиотски глупый куплетик, с утра не выходивший из головы:

Савватеева все не было. Андрей уже забеспокоился и стал поглядывать на часы, когда раздался звонок.

– Андрюха, тут история, кастеляншу, или как она называется, найти не могут. Не пойду же в пижаме… Короче, забирай статью и дуй ко мне.

Павел Павлович ждал его там же, на старом деревянном диванчике, на котором они сидели несколько дней назад. Спасаясь от жары, не отпускавшей и к вечеру, он снял застиранную больничную пижаму и сидел в одной майке, подставив закатному солнцу незагорелое левое плечо, изуродованное старым рваным шрамом. Андрей увидел этот шрам в первый раз. Савватеев перехватил его взгляд, недовольно дернул плечом.

– Давай сюда свое произведение. Садись вот с этой стороны.

Прочитав, Савватеев аккуратно сложил страницы, подравнял их, осторожно подержал в руках, думая о чем-то своем. Тряхнул головой.