— Привет, — обнимаю светловолосого ангела с серыми глазами зацеловываю нежное личико, — скучала? Как в садике?

— Скучно, — выговаривает она, морща носик, — хочу быть дома, — и это она еще не знает, что впереди двенадцать лет школы а потом университет. И работа до пенсии, да…

— Спасибо, — благодарю нашу любимую няню и провожаю ее до выхода. Женщина оказалась настоящим кладом — добрая, внимательная, с большим опытом. Только благодаря ее наличию я решилась выйти на работу. Знаю, в случае чего она всегда нас подстрахует с Боженой.

Я быстро переодеваюсь, пока Вадим развлекает дочку. Потом мы меняемся. С меня ванна с пенкой, папа сушит волосы. Божене жизненно необходимо, чтобы мы оба крутились вокруг нее. После двух походов покушать, трех в туалет и четырех сказок, она наконец засыпает.

Я еще долго сижу у ее кровати всматриваясь в ангельское личико. От ее детской наивности и беззащитности щемит душу. Мне хочется закрыть ее собой, спрятать от всех неприятностей, что могут случиться в нашем непредсказуемом мире.

После давнего покушения, моя осторожность так и не прошла. Я внимательно слежу за своим окружением, за безопасностью дочки, очень сложно пускаю в нашу жизнь новых людей. Может быть и неправильно, но так я меньше тревожусь и чувствую контроль над своей жизнью.

— Во сне она очень похожа на тебя, — в проеме детской появляется Вадим.

— Правда?

— Угу. Смотри как все одеяло себе заграбастала, плюшевому медведю ничего не досталось, бедняге. Лежит, мерзнет.

— А… ты об этом, — тяну я. Гад ведь, разве нет? Я же во сне себя совсем не контролирую. Холодно, тяну одеяло на себя. И что тут такого? Он мужчина, ему не так холодно как мне, наверное. Да блин, коты его греют. Зачем вообще ему еще и одеяло?

— У тебя ноздри раздуваются очень страшно, — сообщает серьезно.

— Сафронов, тебе конец …

— Эээ… пойду, — разворачивается и сваливает, засранец.

Специально подначивает, знаю и все равно ведусь.

Целую Боженку в волосы. Поправляю одеяло и выключаю ночник.

Мой слишком языкастый муж находится в своем любимом месте во всей квартире. Сидит на большой медвежьей шкуре у панорамного окна в гостиной. Пумба развалилась у него на коленях, Тимон прижимается к боку. Обожают его, ушлепки пушистые.

Шкура, кстати была добыта на охоте вместе с моим отцом. Валил медведя папа, поскольку Вадим стрелять в зверушек отказался наотрез. Оказалось, что в нашей семье вероломно завелся пацифист.

Папа выглядел унылым, обнаружив в зяте такой изъян, но смирился. Внук-то уже на подходе, поздно менять мне мужа.

Снятую шкуру Вадим отдал на выделку и у нас получился офигенный ковер. Он на нем с ушлепками и Боженой часто возится по выходным. У них банда. Меня туда тоже часто принимают, что радует.

— Настя, не обижайся, — Вадим поднимает на меня глаза.

— Да ладно, купим одеяло побольше и дело с концом.

— Я не о том, — он задумчиво кривится, — о твоих клиентах. Ты же знаешь, меня иногда клинит. Они оба на тебя пялились на последнем банкете, я видел. Вот меня и кроет от ревности.

— Хорошо, что сказал, — опускаюсь на шкуру рядом с ним. Прислоняюсь плечом к окну, а Вадим перехватывает мои ноги и устраивает на своих, — я тоже заметила, но это не важно.

— Эти четыре года самые счастливые в моей жизни, — Вадиму откровенные разговоры даются нелегко, но он старается. Понимает, что нас они сближают. Помогают мне лучше его понимать, — ты, наша дочь, дом. Я каждый день шел сюда не потому что уставал на работе, а для того, чтобы скорее увидеть тебя. Прикоснуться. Послушать как прошел твой день, какие капризы выдавала Божена. Мой маленький уютный мирок спокойствия и счастья.

— А теперь я выхожу на работу, — шумно выдыхаю, — и ты боишься перемен.

— Перемены это хорошо, они не дают стоять на месте, — Вадим передает мне Пумбу, которая с удовольствием скручивается у меня на ногах. Наша дважды мамочка, с каждым разом становится все более ласковой, — ты умная, целеустремленная и очень молодая. Мне страшно, что однажды ты вырастешь из наших отношений. Захочешь чего-то большего, чем могу предложить я.

— Дурак, что ли? — больно щипаю мужа за бедро.

— Я не молодею.

— Так и тоже, — парирую его, — никуда я от тебя не денусь. Рядом с кем еще я всегда буду смотреться такой юной?

— Вот в чем дело, — по комнате разносится тихий протяжный хохот, — а я все переживал.

— И еще кое-что, — осторожно ссаживаю Пумбу с ног и двигаюсь на Сафронова. Усаживаюсь на нем сверх.

— Секс?

— Куда ж без него, — сообщаю жарко на ушко, — ты жуткий извращенец. И меня такой сделал.

— Старался как мог.

— Но не это главное.

— А что тогда?

— Боже, банально все, — закатываю я глаза, — любовь это, Вадимка. Любовь. До сих пор ноги подкашиваются, когда вижу тебя.

— Прямо настолько?

— Дрожат, оказываются держать, да… И вот тут, — беру его ладонь и под майкой себе на голую грудь кладу, — все время стучит.

— Сердце немного не там, малыш, — сжимает мою грудь мягко. Серые глаза смотрят с мальчишеским задором.

— Правда? — вторую руку кладу на другую грудь, — тут?

— Хорошо, что ты в мед не пошла, Настя. Турнули бы тебя оттуда еще на экзамене по биологии.

— Хорошо другое, Вадим, — вздыхаю, ерзая на его коленях, — что для того, чтобы носить форму медсестры в спальне, мне не нужно было тот самый мед окончить.

— Форму? — муж облизывает свои губы и сглатывает, — медсестры?

— Угу… пойду надену? — нагло нажимаю ладонью на его пах.

— Давай, — голос хрипло срывается, — а то у меня температура подскочила, похоже. И давление в паху критическое. Я еле держусь.

— Милый, ты в надёжных руках, — заявляю авторитетно.

В самых лучших, в моих.

Конец