Отдельную проблему для англо-саксонских монахов, которые осваивали текст Библии и работы авторов, живших во времена Римской империи, составляли слова, за которыми стояли реалии чужих культур. Беда иногда упоминал их, например, расшифровывая распространенные в произведениях римских авторов сокращения: «L sola Lucium significat. М sola, Marcum. <...> P sola — Publium; et cum R, populum Romanum; et subjecta R, Rempublicam»[250]. («Одна [буква] Л обозначает Луция, М — Марка. <...> Одна П — Публий; вместе с Р — римский народ, после Р — республика»). Однако содержание незнакомых понятий в этом трактате не объяснялось. Некоторые из таких культурных реалий (как, например, «театр») рассматривались в комментариях к Заветам и в компиляции о наименованиях мест «De Nominibus Locorum»[251].

Предполагалось, что монахи Ярроу будут ориентированы в азах греческого языка. В своем трактате Беда давал для части латинских слов греческие соответствия. В других случаях указывал на разницу слов в двух языках («Agon Graece, Latine Certamen» — «По-гречески состязание agon, по-латыни certamen»)[252].

Трактат «О метрическом искусстве» был адресован клирикам, изучавшим основы латинского стихосложения. Такие знания могли понадобиться для правильного чтения и написания церковных гимнов, литургических текстов и агиографических поэм. Беда начинал свое повествование с рассказа о буквах, гласных и согласных звуках, долготе и краткости гласных, слогах и стопах. Далее в сочинении подробно говорилось о видах стихотворных размеров и о ритме. Каждое из рассуждений сопровождалось примером, который, по-видимому, предлагалось учить наизусть.

В основе обеих работ Беды лежали поздние римские грамматические трактаты; в особенности сильной была его опора на грамматику Доната (IV в.). Однако для англо-саксонского автора представлялся важным тот контекст, в котором его ученики получали знания о латыни. Его слушатели, изучая язык, должны были находиться в христианском интеллектуальном окружении. Беда брал лексические и метрические примеры для своих сочинений в основном из Библии и произведений христианских поэтов — Проспера Аквитанского, Ювенция, Седулия, Аратора, и др., — заменяя ими цитаты из античных писателей. Таким образом, знание о латинском языке, на котором был написан огромный корпус языческой литературы, включалось в контекст христианской культуры.

«Истинно, в стихах, написанных гекзаметром, должна быть самая приятная на слух связь многочисленных стихов, которую легко найти у Аратора и у Седулия: иногда между двумя, тремя, четырьмя или пятью стихами, но иногда даже между шестью, семью или даже большим количеством следующих друг за другом стихов, как здесь:

Для примеров Беда выбирал также такие высказывания и фразы, которые могли бы напомнить ученикам о смирении и послушании; к ним, в частности, относились отрывки из бенедиктинского устава. («А: <...> Ausculto praecepta magistri» — «Внимаю наставлениям учителя»)[254]. Впрочем, он часто оставлял «нейтральные» примеры из сочинений античных поэтов, упоминая в тексте Вергилия, Овидия, Варрона, ссылаясь на их практики словоупотребления («ALLIUM, et DOLIUM, per i scribendum, non per e, sicut oleum. Virgilius allia, serpillum, per i dixit». — «Allium (чеснок) и dolium (бочка) пишутся через i, а не через е как oleum (масло). Вергилий писал allia, serpillum (тимьян) через i»).

Отношение англо-саксонского учителя к античной риторике было неоднозначным. Выше говорилось о том, что вслед за раннехристианскими авторами Беда осуждал чрезмерное увлечение светскими науками и поэзией. Изучение светских произведений, предпринятое ради них самих, понималось им как подспорье ереси. Но, одновременно, Беда считал неправильным запрет на чтение книг язычников, из которых можно было позаимствовать определенные познания. В его работах встречаются аргументы в пользу овладения искусством красноречия. Так, в своих комментариях на первую Книгу Царств Беда приводил историю Ионафана: царь Саул запретил своему народу принимать пищу до вечера, до победы над филистимлянами. Однако его сын Ионафан, не зная об этом, вкусил в лесу мед диких пчел. Таким образом, подкрепив свои силы, он смог нанести больший ущерб врагам. Беда, давая аллегорическое истолкование этому фрагменту, писал, что в нем речь шла о необходимости воздержаться от «сладости мирского красноречия», чтобы, вслед за Иеронимом, избежать опасности стать «не христианином, но цицеронианином»[255]. Но Саулу не следовало требовать от подданных полного отказа от пищи: «Приводит в смятение острый ум читающих, и принуждает отступить тот, кто полагает, что им нужно любыми средствами запретить чтение светских текстов»[256]. Христианин, подобно Иоанафану, мог извлечь пользу из «меда» — из сочинений авторов-язычников. «Гораздо надежнее сохраняется роза среди острых шипов, чем лилия в мягких листьях; гораздо вернее добрый совет, найденный на страницах апостолов, нежели Платона»[257]; но образованным людям Церкви чтение языческих текстов могло помочь исправлять заблуждения. Тот, кто отведал немного «от цветка науки Туллия», обретал большую мудрость, был способен увереннее отстаивать чистоту вероучения, и успешнее трудиться во славу Господа.

Беда считал, что библейские тексты были продиктованы Св. Духом, имели общий божественный замысел и воплощение. Их преимущество перед другими книгами он обосновывал так: «Св. Писание превосходит все иное, что было написано, не только властью, ибо оно божественное, и пользой, так как ведет к вечной жизни, но также и древностью, и стилем»[258]. В трактате «О фигурах и тропах Св. Писания» Беда рассматривал священные тексты с точки зрения его литературной формы, объясняя ученикам риторические приемы, которые часто использовались в Библии. В этом сочинении Беда также основывался на грамматике Доната. В главах этой работы он рассказывал о риторических украшениях, семнадцати фигурах, и о переносных значениях в речи и письме, тринадцати тропах на примерах из книг Заветов. — «О метафоре. Метафора — перенос вещей и слов. Это делается четырьмя способами: 1. с одушевленного на одушевленное; 2 с неодушевленного на неодушевленное; 3. с одушевленного на неодушевленное; 4. с неодушевленного на одушевленное. Таким образом: 1. с одушевленного на одушевленное делается так, как в псалме II: Зачем мятутся народы? И: Господь, который избавлял меня от льва и медведя[259]. Также в псалме CXXXVIII: Возьму ли крылья пред светом[260]. Ведь и люди и звери и крылатые одушевлены. 2. С неодушевленного на неодушевленное, как в Кн. Захарии XI: Открывай, Ливан, ворота свои. То же и в псалме VIII: Все, преходящее морскими стезями. Здесь производится перенос с города на гору, и с земли на море, ничего из которых не одушевлено. 3. С одушевленного на неодушевленное, как в Кн. Амоса I: Иссохнет вершина Кармила. Ведь [подразумевается, что] вершины имеют не горы, а люди. 4. С неодушевленного на одушевленное, как в Кн. Иезекиля XI: Возьму из плоти их сердце каменное. Ведь одушевлен не камень, а народ»[261]. — Таким образом, в сочинении Беды правила классической науки о красноречии включались в корпус христианского знания, адаптировались к церковной монашеской культуре.