Знатоки хмыкали над чудачеством археолога-самоучки.

— Чтобы делать открытия, юношеского пыла мало, — упрямились они. — Обольщаться, пожалуй что, и мы непрочь, не каменные. Однако нужны основания. А простая эта истина доступна почему-то только людям образованным…

«…Кроме нашего одушевления к великому делу открытия Трои, мы не имели ничего, что согревало бы нас», — писал, дрожа от холода в продуваемой свирепыми ветрами палатке, этот добровольный страдалец, когда он и его самоотверженная супруга Софья приступили к раскопкам. Что ему Троя? Что он Трое?

Отчаиваясь громадными расходами, преодолевая препятствия со стороны научной общественности, считавшей, что он делает не то и не так, со стороны турецких чиновников, мучимых вопросом, что они будут на этом иметь, наемных землекопов, вдвойне капризных на востоке, Шлиман упорно рыл холм Гиссарлык (близ Дарданелл) и раскопал богатейший кусок истории — украшения, предметы обихода, оружие времен, когда были здесь «высокая Троя» и «народ копьеносный Приама».

Срок действия концессии на раскопки истек. Начались хлопоты о продлении. Турецкие власти тянули с разрешением. Тогда Шлиман, времени не тратя даром, предпринимает раскопки на востоке Пелопоннесского полуострова — и снова судьба покровительствует этому подвижнику: он откапывает сокровища неведомой и изысканной культуры, ныне известной под названием микенской. Золотые маски, диадемы, браслеты и эта прелестная керамика со спиралью и концентрическим завитком. Появились на свет божий изумительные тарелки, вазы — мы видели недавно «единокровные» в подлиннике, показанные москвичам музеем Метрополитен. Микены, город потомков Даная, враждовавших с потомками Приама…

Легендарные подвиги героев «Илиады», троянцев и аргивян были на самом деле, как и верил простодушно археолог-самоучка, пересказом исторических событий. Гомер пел о том, что произошло всего лишь за шесть столетий до него. Только благодаря этим источникам, полным преувеличений, выдумок, безудержных фантазий, выжила память о Микенской культуре, внезапное падение и исчезновение которой продолжает оставаться таинственным и по сей день, вызывая споры. «В эпоху персидских войн Микены окончательно погибли в борьбе с аргосцами», — говорят историки. Но…

В стародавние времена люди были проще и, как определил Щедрин, душевнее.

Рассказчик рассказывал, слушатель слушал. Чего бы там ни было, слушал предок наш далекий с благодарностью и верой. Не по наивности или еще по чему, а просто в силу своей душевности он менее, чем будущие поколения, противился необычному. Напротив, старался необычное пригреть, пристроить. Старики в молодых осуждают заносчивость неверия, а молодые легковерность старины списывали на счет недостатка ее развития и культуры.

Ожидал египетский жрец от молодого Солона высокомерия или так, впрок, но заметил гостю из Афин: «Ты не смотри, что старинная история, дошедшая до наших дней, излагается на мифологический лад. Она в согласии с законами неба и скрывает подлинные события».

Про то, как Солон, будущий законодатель Афин и популярный поэт, посетил Египет и что узнал от египетского старца, рассказал Критий.

Критий: «Послушай же, Сократ, сказание, хоть и весьма странное, но безусловно правдивое, как засвидетельствовал Солон, мудрейший из семи мудрецов. Он был родственником и большим другом прадеда нашего Дропида… и он говорил деду нашему Критию, а старик, в свою очередь, повторял это нам, что нашим великим народом в древности были совершены великие и достойные удивления дела, которые были потом забыты по причине бега времени и гибели людей»[2].

Критий повел далее рассказ, как Солон, когда он странствовал, посетил Египет, как его там с почетом приняли. «Когда же он стал расспрашивать о древних временах самых сведущих среди жрецов, ему пришлось убедиться, что ни сам он, ни вообще кто-либо из эллинов, можно сказать, почти ничего об этих предметах не знает. «…Ах, Солон, Солон! — воскликнул один из жрецов, человек весьма преклонных лет. — Вы, эллины, вечно остаетесь детьми, и нет среди эллинов старца!» — «Почему ты так говоришь?» — спросил Солон. «Вы все юны умом, — ответил тот, — ибо умы ваши не сохраняют в себе никакого предания, искони переходящего из рода в род, и никакого учения, поседевшего от времени. Причина же тому вот какая…» И тут служитель культа, если не сам Платон, намекнул Будущему об истинной причине больших пропусков в истории. «Уже были и еще будут многократные и различные случаи погибели людей и причем самые страшные — из-за огня и воды, а другие, менее значительные, — из-за тысяч других бедствий. Отсюда и распространенное у вас сказание о Фаэтоне, сыне Гелиоса, который будто бы некогда запряг отцовскую колесницу, но не смог направить ее по отцовскому пути, а потому спалил все на Земле и сам погиб, испепеленный молнией. Положим, у этого сказания облик мифа, но в нем содержится и правда: в самом деле тела, вращающиеся по небосводу вокруг Земли, отклоняются от своих путей, и поэтому через известные промежутки времени все на Земле гибнет от великого пожара…»

Если в «Илиаде» и «Одиссее» описаны реальные дела давно минувших дней, то почему в рассказе Крития, записанном Платоном, не попытаться разглядеть зерно исторической истины? Пример Шлимана оказался заразительным.

…В солнечной равнине, километров сто южнее Афин, три с лишним тысячи лет назад был город Микены, богатый и процветающий. Раскопки, начатые Шлиманом и продолженные другими, обнаружили бесспорные следы высокоразвитой культуры, экономического и военного могущества древних микенцев. Остатки массивных ворот города с двумя каменными сторожевыми львами, массивные крепостные стены, башни… Это была твердыня власти. Столетия Микены совместно с Финикией, Карфагеном держали в своих руках торговлю на Эгейском море и всем Средиземноморье. Однако в 1200-х годах до нашей эры величие Микен стало меркнуть. В 1230 году до нашей эры дворцы и житницы города были разрушены и сожжены. Другие микенские центры — Пилос и Тиринф — тоже тогда впали в увядание и разруху.

Что произошло?

Микены были покорены дорийцами. Они вторглись с севера и опустошили микенскую Грецию, оставив после себя дорийский диалект, на котором и говорили здесь в классическую эпоху, то есть сотнями лет позднее. Вполне установившийся взгляд.

Человек, который его не принял, — американец Рис Карпентер, автор книги «Discontinuity in Greek Civilisation» («Разрыв в греческой цивилизации»). Он взял установку на мифы, шел по стопам Шлимана. Но в отличие от него был не дилетант, а специалист, профессор, авторитет. Научное вольномыслие бывает не только следствием неискушенности, но и от характера. Охота перечить, бросать вызов — как можно не понять. Намозолит глаза чертова очевидность, и нет никаких сил терпеть.

Вторжение северян, говорите? А неоткуда было им вторгаться. Прошу вас, покажите, откуда. С востока? Но острова Эгейского архипелага неприступны. С запада? Тоже пути нет. Там остров Кефалония. Он был убежищем для людей из греческих районов, то есть для своих, а этот остров загораживает все подходы. На северо-востоке — Афины. Они оставались независимыми, что вряд ли было бы возможно, окажись они на пути захватчиков. Район севернее Микен также служил прибежищем для греков Пелопоннеса, что исключает пребывание здесь иноземцев. Существенно, что и здесь и на Кефалонии население впоследствии возрастало.

В общем, ни сушей, ни морем предполагаемые захватчики не воспользовались, во всяком случае не оставили никаких следов своего пребывания. Следов не обнаружено и в самих Микенах. По крайней мере — на протяжении двух-трех поколений после предполагаемого нашествия. Эти странности не дают покоя историкам. Один из них, исследователь особо щепетильный, Винсент Дезбороу, был вынужден констатировать: «В большинстве случаев археологические находки показывают…что после того как места эти опустели, в дальнейшем их никто не оккупировал, во всяком случае достаточно долго… Мы не имеем не только свидетельств чужих объектов, нет свидетельств присутствия здесь какого бы то ни было населения вообще. Естественный и логический ответ — захватчики не поселились в какой-либо из местностей, которые они прошли, а ушли».