Кто-то крутой и принципиальный сказал однажды своей жене: «Как же ты зовешь нас к столу, когда мы еще не решили вопрос о существовании бога?»

«Как же вы пытаетесь решить «женский вопрос», когда еще не понят смысл разделения полов?» — мог бы спросить биолог.

«Мужской свет отдаленных солнц смешивается с женским для неведомых конечных целей»[11].

Нежный мерцающий голос Ангела не звал вникать в слова. Не смысл, а дух постигнуть должен ученик, наставляемый о творении мира.

Адам, ослабевший, осунувшийся полулежал, держась за бок.

«Мужской свет отдаленных солнц…» Он рассеянно взглянул в небо, смежил сонливые очи, и фимиамы света заклубились в тишине его сознания.

Порхают бабочки, круглятся на деревьях спелые плоды, беспечные щебечут птицы — да это был рай. Еще земной, еще не теряный, еще невдалеке. Милях в сорока от пещеры пустынножителя Макария. Его застали двое паломников, предтечи Марко Поло. Не в пример венецианскому купцу глаголили они свидетельства не одних только глаз, но и сердец. Потому картины открывались им чудесные. Они видели, как львы и газели приходили к святому и лизали его исхудалые руки.

Прямо за раем край, наказывал Макарий, край земли. Места там запретные. Рай же огорожен стенами и железной и медной. А дерево жизни сторожит ангел с рукой из кристалла, и в ней горит огненный меч[12].

Но это позднейшее, бывало, кто хотел, тот и входил. Вполз однажды Змий (на будущее заметим — не змея, а Змий). Покрутился Змий, поскучал, пораскинул умом и замыслил начать Историю. Тут и случай подвернулся…

А до Истории ничего не происходило, и рай был всеобщий.

«— Неведомые конечные цели, — соображал Адам. — Бог с ними совсем. Неведомо и близкое. Вон женщина ходит, зачем она? Почему не второй Адам?»

Оценил себя и ее.

Тело Адама, ни на чье другое в божьем мире не похожее, бесстыдно развернутое, во все стороны гибкое, крытое голой чуткой кожей, крепкие плечи и ребра, твердые колени, мускулистые ляжки, впалый живот, костистые и выступающие бедра, крепкая талия, крупные жилистые руки, тело особой, неземной масти казалось всего лишь наброском того, что было Евой. «Хорош месяц, — подумал о себе Адам, — да не окончателен». А она, эта лунка — Ева — вся округла, вся воплощена, вся выпукла, вся в извивах… Горло подобно молоку, руки прохладно гладки, кончаются белыми кистями, продолговатыми, точеными, на них не выступает ни косточка, ни жилка. Взглянул и погиб. Закружат, поведут ротозея струящиеся линии, волнистые обводы, нервные сопряжения, и не покинет взгляд холмов и долин, не затуманившись от кружений, чтоб уже в дымке очертаний подивиться представшей ему картине целиком. Зачем она такая?

Этого Адам не знал. Сам телесный состав его был непорочный[13], из каменистой, не рожавшей земли (смуглость[14] Праотца отмечена всеми), и он оставался чист и неумышлен.

Змий, взглянув на парня, понял: кисель. Простофиля. Зато Ева. Эта походка…

Решив разом все, Змий начал Историю.

…Вот уже голосят роженицы, ревут младенцы — ведомо ли теперь, для каких таких целей смешивается мужское и женское?

Австралийские аборигены втолковывают европейским миссионерам, что для удовольствия, что причины ребенка другие, что дитя — без мужского вмешательства, это всякому ясно, когда, вмешательство и когда дитя — связи тут никакой. Духи — вот чьи это дела. Духи рода. Они проникают в тело матери, и мать беременеет. Мы все материнские дети. В словаре тробриандеров[15] отца вовсе нет. А тот, кого по обязанностям к детям и правам европейцы называют отцом, есть не кто иной, как родственник матери, дядя.

Что за странная идея — бракосочетание. Ну ладно, если надо, они обручатся…

Но когда англичане, чтоб улучшить местных свиней, прислали австралийцам породистых боровов, первое, что сделали обращенные в веру, это кастрировали шельмецов-производителей.

Тробриандеры могли бы уличить европейских агитаторов тем, что христиане сами же признают лучшим деторождением безмужное. «Эта дева (девственная земля. — Ю. М.) была образцом другой Девы, — замечает Иоанн Златоуст, — Как эта земля произрастила нам рай, не приняв семян, так и та (Мария. — Ю. М.) безмужно произрастила нам Христа»[16].

Положим, не всякому дано верить в чудеса. Автор «Гаврилиады» был не один, кто усомнился в девственности родов в Вифлееме. Но вегетативное, безмужное, размножение растений, но размножение простейших делением — тут уж факты. Обширный департамент жизни знать не знает отцовства. Довольствуется матерью.

«Так то простейшие», — скажут в возражение.

Не такие простейшие. Есть среди них и ползающие и бегающие.

Когда К. Т. Э. Зибольд, известный зоолог в Мюнхене, показал непорочное зачатие у разных насекомых, его посетил католический архиепископ, чтобы поздравить ученого и высказать свою радость, поскольку «теперь и для девы Марии можно объяснить тот же процесс». Зибольд со вздохом заметит, что на позвоночных этот феномен не распространяется, и что все млекопитающие размножаются исключительно из оплодотворенных яиц.

По крайней мере, насчет позвоночных он ошибался.

В 1958 году сотрудник Зоологического института Академии наук Армении Илья Даревский поймал на берегах Севана ящериц Gacekta saxicola, у которых размножение девственное. Ящерицы относятся к классу позвоночных.

Открытие Даревского, как и всякая крупная новость в науке, было встречено настороженно, но полностью подтвердилось и вошло навсегда в историю естествознания. Впоследствии были найдены и другие такие ящерицы, а всего насчитывают порядка тысячи видов животных, размножающихся исключительно безмужным способом.

В общем, Зибольд правильно информировал святого отца только относительно млекопитающих, на что собеседник мог возразить, мол, всему свое время, откроется и у них. Тогда, я полагаю, Зибольд вынужден был бы отказать архиепископу в этой надежде сочувственно, но определенно: «В таком случае, ваше преосвященство, Ей следовало бы иметь девочку. Тут entweder… oder[17]. Девственно могут рождаться только девственницы».

Что за интерес, какая выгода в безмужнем размножении? Однообразие и скука. Обязательно девочка и вся в мать.

Выгода от того ясная. Вид, состоящий из девственных рожениц, может размножаться ударными темпами. Каждый член общества оставляет потомство, в то время как при участии отцов лишь каждый второй.

Вы лучше ответьте на другой вопрос, противоположный: зачем понадобился мужской пол?

«Двоим лучше, нежели одному, потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их; ибо если упадет один, то другой поднимет… Также если лежат двое, то тепло им, а одному как согреться?»[18] Начиная с двойной спирали ДНК и кончая парами влюбленных, природа подтверждает справедливость слов Экклезиаста. А эволюционным генетикам нет покоя. Зачем их двое, влюбленных-то? Многие ученые считают, что ответа на это глупое «зачем» нет и по сей день.

Казалось, вопрос о «неведомых целях» разрешился, когда пришло время. В тридцатые годы служащий лондонского страхового агентства Р. Э. Фишер, ставший отцом математической статистики и популяционной генетики, показал, что от двух родителей бОльшие возможности комбинирования выигрышной наследственности и эволюция таким путем ускоряется. Разнообразие наследственных комбинаций придает виду эволюционную гибкость, способность быстрее меняться. Есть поразительные тому примеры. Один из них хорошо известен. В Англии ночные бабочки, спавшие днем на стволах деревьев, оказались демаскированными, когда промышленность загрязнила воздух, и стволы из белых стали темными. Вся тысячелетиями отработанная мимикрия теперь ничего не стоила. Ночных красавиц ждало, казалось, неотвратимое истребление. Но — разнообразие наследственности! — в кратчайший срок, за какие-нибудь три-четыре десятилетия, они выдвинули из своей среды путем серии выигрышных скрещиваний темную масть и размножили. Она сделалась преобладающей, и вот, свидетельствуют очевидцы, их уже не различишь на фоне стволов.