…Утром мы покинули Пирей.

Скалистый берег, едва прикрытый зеленью, лежит, как истертый, прохудившийся на каменных ребрах плащ. Улицы пригорода на откосе горы подобны ломким, надтреснутым ступеням старинного амфитеатра.

Желтая коса, заводь, покрытая тонкой рябью, и в ней шеренга судов. Тишиной кладбища веет от них. Выгоревшая краска на бортах, пятна ржавчины, пустые палубы. Черные глазницы погасших иллюминаторов. «Орион», «Перикл», «Антиной»… Они прикованы здесь, как Прометей к скале, эти суда-ветераны, избороздившие все моря земного шара.

А ведь было же время — до войны, когда маленькая Греция была прославленной державой мореходов.

Ныне многие суда проданы и подняли чужие флаги. Многие сданы в аренду или брошены, застыли на мертвом якоре.

…Теплоход огибает выступ берега, мачты мертвых судов исчезают за каменистой косой. Справа — остров Кея, впереди — пролив между островами Андрос и Эвбея.

Сейчас, просматривая дневник плавания, я напрасно стараюсь вызвать в памяти эти острова греческого архипелага. Они почему-то забылись, стерлись из памяти. Зато четко, до мельчайших деталей, рисуется картина судов на приколе. «Орион», «Перикл», «Антиной», запертые в заводи, прикованные ко дну цепями якорей. Разительный символ подневольной страны.

Игоря Петровича это не очень волнует, он видел пирамиды, видел Акрополь и теперь испытывает блаженную сытость. Саша и Миша в смятении — пройти Босфором и не побывать в Стамбуле! Немыслимо! Я согласен с ними. Но что мы можем сделать? Голос диктора из Москвы — здесь, в европейских водах Эгейского моря, он слышен как дома — сказал ясно: в Турции государственный переворот, правительство Мендереса свергнуто.

Все мы немножко эгоисты. Конечно, турки молодцы! Так ему и надо, правительству Мендереса, клике взяточников, держиморд, врагов мира. Но неужели нельзя было их свергнуть хотя бы на несколько дней раньше!

Сейчас Стамбул, поди, бушует! В нашем воображении улицы, запруженные демонстрантами, братание народа с солдатами и офицерами, кое-где выстрелы. Бывшие правители небось сопротивляются!

— Нет, туркам не до нас!

— Понятно! Нас и возить-то не на чем.

— Ну да! Автобусы перевозят войска. И раненых.

— Факт!

— Говорят, получено радио из Стамбула, Просят прибыть в другой раз.

Так толковали мы, глядя на мирную, серую с голубинкой поверхность Эгейского моря.

В сумерках зажглись огоньки Дарданелл. Потянулись двумя цепочками, справа и слева, очень близко. Утром за стеклом возник зеленый, холмистый турецкий берег, пятнышки красной черепицы, острие мечети.

Вот на самом дальнем холме — песочно-желтый восточный город, вычурно живописный. Шлемы куполов, копья минаретов. Город плывет навстречу, развертывается, он не на одном холме, а на семи. Мраморное море кончилось, открылся водный коридор. Мечети Стамбула — словно витязи, охраняющие вход в Босфор.

Туристы высыпали на нос.

— София!

— Где? Нет, вовсе не София!

Издали все мечети близнецы. Знаменитый храм отличишь не сразу.

Мечети, казармы, стены крепости на правом берегу — это Скутари, азиатская часть Стамбула, Часть очень небольшая, почти всей своей массой Стамбул в Европе. Босфор тут оживленный, кишат катера, буксиры, набитые пассажирами водные трамваи, обшарпанные, видавшие виды.

Столица Византийского царства, древний Царьград, к воротам которого Олег прибил свой щит. Потом главный оплот оттоманских турок. От города Константина Стамбул получил в наследство громаду Софийского собора и, сделав ее мечетью, поставил как бы почетный караул — четыре статных минарета. Теперь мы уже видим это могучее строение. А высокий, из множества арок, виадук, пересекающий город, — водопровод IV века, свершение византийцев. Он заметен издалека, наросты узких старых домов силятся закрыть его, но напрасно!

Город-музей — вот первое впечатление от Стамбула. В наш век тут не создано ничего, что способно было бы затмить творения строителей прошлого. А они потрудились немало. Минареты, минареты, им нет числа, они придают Стамбулу вид лагеря воинов, ощетинившегося острой сталью. Приходят на память слова, которые велел высечь на своей гробнице Селим, один из первых султанов в Стамбуле:

«Здесь лежит тело мое, покрытое ранами, дух мой парит, ища новых битв».

Он живуч, дух Селима, он до сей поры будоражит кое-кого, зовет в поход, лязгает оружием… Но неужели мы не сойдем на берег в Стамбуле?

Турция принимает нас. Флаг вежливости, флаг с полумесяцем, уже плещется на нашей мачте. Теплоход поворачивает влево, он, кажется, намерен вспороть сушу, вонзиться в самую гущу минаретов и крыш. В ту же минуту серо-стальной клинок рассекает город надвое — клинок, имя которому Золотой Рог. Мы подходим к правому берегу этого залива-фиорда и отдаем швартовые.

Прохладный, пасмурный день. На берегу — зябко спешащие пешеходы в блеклых плащах, грузный, темносерый, с подтеками, дом, пристани катеров, пыльная площадь, линялые вывески над захолустными, неказистыми витринами лавок, тесный переулок, заворачивающий куда-то вверх, а над темными крышами — круглая, кирпичная Галатская башня.

Нас, как обычно, ждут автобусы. Что в Турции — политический тайфун или небольшой ветер?

В Стамбуле мы будем всего шесть часов, так ускоряются под конец темпы нашего путешествия.

Да, город-музей, первое впечатление оказалось правильным. Дом в современном стиле — редкость. Город старый, запущенный, бедный. Немытые окна. Облупившиеся стены. Заброшенный, истоптанный газон с чахлым деревцем. Тесный переулок лесенкой идет в гору — он выглядел бы поэтично, если бы не мусор, не грязная, словно закопченная коза, вяло одолевающая ступени. Похоже, с тех пор как столицей стала Анкара, Турции не под силу содержать огромный Стамбул.

Конечно, прежде всего к мечети Айя София. И вот мы у входа в храм. Снаружи он тяжел, громоздок — приплюснутое полушарие накрывает широкий, приземистый куб, изуродованный к тому же аляповатыми кирпичными подпорками. Может быть, они-то и портят вид! Или виноват я сам: не понял, не оценил великое творение зодчества…

Ругая себя на все корки, входишь внутрь — и разочарование тотчас же улетучивается.

Над головой свод гигантской арки высотой в 56 метров. Но это еще не самое замечательное. Дальше — обнесенный стенами простор. Да точно ли есть купол? Возможно ли было вообще перекрыть такое раздолье? Византийские мастера сумели это сделать. Купол — чудо техники, загадка для нынешних архитекторов и инженеров. Купол, который как бы парит в воздухе. От него отбегают, спускаясь к стенам, купола поменьше, все они пронизаны светом дня, сверкают, как люстра, подвешенная титанами.

Ее лучи отсвечивают на позолоченной мозаике, на разноцветных колоннах, поддерживающих галерею. Затейливыми переливами восточного ковра блещет храм. Суровые завоеватели поспешили замазать мозаику и роспись штукатуркой и написали на ней девяносто девять наименований аллаха, которые полагается знать и произносить правоверному. Теперь внутренняя отделка храма расчищена, восстановлена, мечеть стала музеем.

Самой большой не только в Стамбуле, но во всем мире считается мечеть Сулеймана, прозванного Великолепным. И здесь поражает высота и сила свода. Климат не позволял строить открытые мечети, как в Египте, но зато зодчие постарались заключить в пределах постройки как можно больше воздуха.

Еще просторнее и гораздо светлее в Голубой мечети султана Ахмеда, воздвигнутой в XVI веке. Вся она — огромный фонарь со множеством окон. Каскады куполов, голубые фаянсовые плитки на стенах, затейливо узорчатые рамы повествуют о вольнодумстве султана, нарушившего каноны предков. Изнеженный потомок воинов, требовавших у аллаха «чистой воды и тени под деревом», решил затмить великолепием храм Софии. Надо сказать, что султанские зодчие превзошли византийских, мечеть Ахмеда удалась на диво. Окружают здание шесть минаретов, тоже новшество, вызвавшее гнев духовного главы — муфтии. Даже у мечети Пророка в Мекке всего четыре минарета! «Нет, шесть!» — возразил не моргнув глазом султан и немедленно погнал гонца в Мекку с приказом быстро поставить недостающие два минарета.