При мне Цейлон был в предвыборной горячке. «Голосуйте за твердую власть», — призывал плакат возле Зала независимости. На полотне — лицо мужчины, тяжелое, холодное, без лучистой улыбки, столь характерной для цейлонцев. Дэдли Сенанаяке, в то время премьер-министр, лидер Объединенной национальной партии, играющей на руку плантаторам и иностранным монополиям. Говорят, дать ему волю, и он станет фашистским диктатором Цейлона.

Сенанаяке пришел к власти ничтожным большинством голосов, потому-то на 20 июля и были назначены новые выборы. Труженику нелегко разобраться в положении: на Цейлоне 24 партии. Враги народа разжигают рознь между тамилами и сингалами. Реакция изощрялась в демагогии. Пустили в ход и астрологию. В гороскопе, составленном… преподавателем университета и помещенном в «Таймсе», указывалось, что Сенанаяке непременно победит на выборах.

Даже дикий слон, не ведая того, «голосовал» за реакцию. Кандидат одной правой партии, едучи на предвыборный митинг, встретился с царем джунглей. Слон вышел на шоссе, сердито поднял хобот, но шофер поддал газу и ускользнул. Именитый пассажир не преминул сообщить об этом избирателям. «Бог спас мне жизнь, — сказал он. — Очевидно, бог уготовал мне победу на выборах».

Заговорщики, убившие в сентябре 1959 года премьер-министра Соломона Бандеранаике, тоже ссылались на веление свыше. Суд над убийцами — буддийскими монахами— длился и в дни предвыборной кампании, раскрывая связи убийц с деятелями правых партий, с высшим духовенством. «Каждый монах носит под облачением револьвер», — заявил один из свидетелей. Реакция пыталась заглушить разоблачения, помешать законному ведению процесса. Свидетелей запугивали угрозами.

Шантаж, обман, террор — ничем не гнушаются черные силы, чтобы сохранить угодный им Цейлон. Цейлон плантаторов, бедных селений, Цейлон глухих джунглей, диких слонов.

Теперь, когда пишутся эти строки, народ уже высказался. Во главе правительства — Сиримаво Бандеранаике. Американские газеты цинически называли ее «рыдающей вдовой». Но она не только оплакивала смерть своего мужа, убитого террористами премьера. Она — известная деятельница женского движения на Цейлоне, выдающийся оратор — решила продолжать его дело.

Сейчас в руки государства перешли страховые компании, ограничены вложения иностранцев в банках. Национализирован газетный трест «Лейк Хаус», служивший оплотом реакции.

Сиримаво Бандеранаике начинает день в шесть утра. Как и прежде, она сама шьет одежду для своих трех ребят-школьников. Ее волосы причесаны на пробор и смазаны кокосовым маслом, как у простых женщин Цейлона. По обычаю, она один день месяца, день полной луны, уделяет посту и размышлениям. Она знает нужды народа и понимает, что борьба только разгорается.

— Иежиш Мария! — раздалось за моей спиной.

Я не сразу обернулся. В незнакомом языке нередко чудятся знакомые слова. Откуда могло залететь сюда это восклицание! Ведь я не в Праге, а в зоопарке Коломбо. Однако рядом со мной в самом деле разговаривали два чеха.

— Привет, друзья, — сказал я по-чешски, и брови у обоих полезли вверх. Разумеется, карликовый олень, чесавший свои филигранные рожки о прутья клетки, был тотчас забыт.

— Я монтажник, — сообщил чех постарше, плечистый, голубоглазый. — Мы из Брно, строим сахарный завод возле Тринкомали… Вы были в Брно?

— Да, я был в Брно. Хороший город, приветливые люди… Как живется чеху на Цейлоне?

— Ничего, все в порядке. Климат не так страшен, как им пугают. Еда, правда, непривычная, хотя в гостинице и стараются нас кормить по-европейски. Кнедлики? Нет, наших любимых кнедликов не умеют делать. Мы сами иной раз… Вы из Ленинграда? Стойте, стойте, у нас был один русский соудруг. Он почти что из Ленинграда…

— Кто же? — спросил я.

— Го-го-лев, — проговорил монтажник. — Он уже уехал. Советские соудрузи работали в лесу.

— В лесу?

— Да, корчевали джунгли.

Гоголев заинтересовал меня. Я подумал, что его надо будет разыскать.

И вот сейчас я могу рассказать о путешествии Гоголева. Оно необычайно. Ведь, бывало, на Цейлон из нашей страны изредка ездили купцы, этнографы, ботаники. А Василий Иванович Гоголев — тракторист-механик.

Перенесемся на станцию Сиверская, что под Ленинградом, в царство елей и сосен.

Могучая машина грохочет в лесу. Это гусеничный трактор, на котором укреплена стальная стрела с двумя остриями. Они вонзаются под корень, погружаются глубже, глубже… Поворот рычага — и толстый еловый пень выходит из земли, оставляя рваную черную воронку. Управляет машиной Василий Иванович, неторопливый, степенный северянин.

— На Цейлоне потруднее было, — говорит он.

Деды его редко бывали дальше села. Далеким казался уездный городишко, а Питер и вовсе на краю света. Еще дальше заносила разве только солдатчина. А Василий Гоголев говорит о своей поездке на Цейлон как о деле самом обычном.

— Теперь там наши ученики трудятся. Интересно, как дела у них…

Целый год провела на острове группа советских механизаторов. Они отвезли туда партию машин — нашу технику, купленную Цейлоном для расчистки джунглей.

Наступление началось на севере острова, километрах в двадцати от портового города Тринкомали. Там, под нетронутыми зарослями, земли особенно пригодны для риса, для сахарного тростника, для фруктовых деревьев.

Что ни день, наши механики убивали две-три кобры. Однажды Василия Ивановича чуть не укусила зеленая змея «пятиминутка». Счастье, что напарник вовремя заметил змею и ударил ее палкой. В другой раз моторы потревожили диких слонов. Они скрылись, напуганные грозными машинами.

Василий Иванович тревожился вначале, как-то покажут себя машины в джунглях! Испытание было трудное. В вентилятор двигателя корчевальной машины попадала трава, прекращалось охлаждение мотора. Пришлось переделывать лопасти вентилятора. И таких поправок было внесено немало. Машины работали без аварий, даже когда наталкивались на толстенное, в три обхвата, красное дерево. Тут требовались усилия нескольких машин.

Сперва Василий Иванович своим корчевателем обрывал верхние корни, потом бульдозер окапывал дерево кругом, резал корни глубже. И наконец два древовала упирались в великана и валили его с корнем.

Все это стало привычным, как и ящерицы, бегавшие по стенам в гостинице, и катамараны в гавани. Чего-то не хватало, если не заглядывала утром, к завтраку, прирученная маленькая обезьянка, жительница соседнего парка.

Ученики радовали своими успехами. С ними дружба установилась не сразу. Сперва цейлонские трактористы держались официально, настороженно. Они имели до сих пор дело с белыми господами. Но очень скоро выяснилось, что советские люди совсем другие. Василий Иванович не нахвалится: чудесные парни цейлонцы, сердечные, гостеприимные. И прекрасные труженики. Это плантаторы сочинили легенду о природной лености туземцев. Ложь!

Советские машины расчистили за год две тысячи акров джунглей. Теперь на этой земле растет сахарный тростник. А вблизи с помощью чешских и польских специалистов построен сахарный завод.

— Эх, жаль, не встретили вы там наших учеников! — повторяет Гоголев.

Он ведет меня к себе. Не странно ли, два русских человека идут по улице в русском поселке Сиверская и с таким жаром говорят о далеком тропическом острове, словно он их близко касается! Но ведь и правда, касается!

— Теперь мы испытываем новую машину. Вот бы ее в джунгли!

— Цейлонцы бывают у вас?

— Нет, здесь, в опытном лесхозе не были. А в Москву, в Институт механизации, заглядывают и, слышно, следят за нашими новинками.

В квартире Гоголева, в окна которой видны северные березки и елочки, стоит на столике слон, искусно вырезанный из блестящего, тяжелого, как металл, черного дерева. Память о далеком Цейлоне…

Но как меняются в наши дни эти понятия — «далеко» и «близко»!

— Идемте в гости! — сказал мне спутник по плаванию. — У меня тут знакомые.